Страница 140 из 158
Однако отношения, хотя они и являются бытием идеальным, представляют собой, по Лосскому, низший уровень идеального, ибо они несамостоятельны, лишены начала жизни и деятельности, иначе говоря, они не могут быть названы субстанциями. Мир как система может быть основан только с помощью конкретно-идеального, а не отвлеченно-идеального его условия.
Такое конкретно-идеальное сущее должно стоять выше и эмпирического бытия чувственных вещей и процессов, и отвлеченно-идеального бытия универсалий. В отличие от первого, это сущее является сверхпространственным и сверхвременным, а значит, идеальным; в отличие от второго, оно является не общим, а индивидуальным; оно есть начало, источник и причина, порождающая все реальные, пространственные и временные процессы. Это сущее одно только соответствует тому понятию, которое было центральным в докантовской метафизике, начиная с Аристотеля и кончая Лейбницем,- понятию субстанции. Подчеркивая динамическую, деятельно-творческую природу субстанции, Лосский называет её субстанциальным деятелем.
Такой идеально-реальный субстанциальный деятель дан нам в виде нашего собственного Я. Именно через своё Я человек в состоянии понять, что значит единство субстанции и её сверхвременный характер. «Примеры творческой деятельности субстанции, создающей единства, пронизанные по всем направлениям отношениями, человек может найти, не выходя из сферы своего я. В самом деле, субъект (я) есть субстанция, и притом субстанция не только познающая, но и живущая, т. е. творящая новое бытие» [CDXLVII]. В своём понимании человеческого я, как и вообще субстанции, Лосский опять-таки решительно порывает с кантианской и позитивистской традициями и возвращается к учению Лейбница о Я как монаде, неделимом сверхчувственном сущем; монада не только является здесь субъектом познания, но в первую очередь есть бытие, субстанция, носитель и представления, и стремления. В отличие от Канта, который был убеждён, что и сущность собственного Я человек не в силах постигнуть, ибо он дан себе всегда только как явление, но не как вещь в себе [CDXLVIII], Лосский, подобно Лейбницу, считает, что нам не только дана в непосредственном созерцании жизнь нашего Я как субстанции, т. е. вещи в себе, но что благодаря проникновению в своё Я мы вообще способны понимать как бы изнутри, что значит быть субстанцией [CDXLIX].
Однако, в отличие от Лейбница, полагавшего, что субстанции-монады замкнуты каждая в себе, или, как он говорил, «не имеют окон», субстанциальные деятели у Лосского не только открыты друг другу, но как носители отвлеченно-идеальных форм частично единосущны. Они самостоятельны и обособлены друг от друга как источники творческих сил, но «как носители тождественных форм они сливаются в одно существо».
Философ полагает, что, «сочетая лейбницианское учение о монадах как субстанциях с учением об идеальных началах в духе платонизма, можно понять мир как систему деятелей, с одной стороны, субстанциально самостоятельных, а с другой стороны, сливающихся в одно существо, вследствие чего между ними возможно такое тесное общение, как, например, интуиция, т. е. непосредственное созерцание одними бытия и действований других» [CDL].
На этом основании Лосский развивает учение о возможности непосредственного созерцания чужой душевной жизни. Как и Макс Шелер [CDLI], Н. О. Лосский отвергает тезис о том, что о чужой душевной жизни мы можем только умозаключать по аналогии с нашей собственной, считая, что знание о чужом «я» мы получаем непосредственно, т. е. с помощью интуиции.
«… Мы можем проникать в самый чуждый нам склад душевной жизни и усматривать его внутреннюю органическую связность не хуже, чем связность своей собственной душевной жизни, и теория непосредственного восприятия объясняет, как это возможно» [CDLII].
Свободная воля – сущность субстанциальных деятелей. Итак, именно субстанциальные деятели в системе Лосского суть та последняя метафизическая реальность в мире, которая является причиной, порождающей пространственные и временные процессы, так же как и носителем отвлеченно-идеальных форм. Главным определением субстанциального деятеля является у Лосского воля; воля есть основное, что отличает конкретно-идеальное начало от отвлеченно-идеального, т. е. от мира идей, универсалий, не обладающих самостоятельным бытием и предполагающих своего носителя. Именно в качестве воли субстанциальный деятель есть источник силы, есть динамическое начало в мироздании. И тут мы обнаруживаем интересную особенность метафизики русского мыслителя: если рассматривать субстанцию-монаду с точки зрения её основного определения, а именно как волю, то она оказывается – совсем по Лейбницу – замкнутым в себе бытием! Мы уже знаем, что как носители рационального начала, отвлеченных идеальных форм, монады единосущны, что и делает возможным для них непосредственное знание; но как центры воли, а стало быть, центры деятельности, динамики, силы, жизни – они совершенно самостоятельны, и ничто внешнее не может оказать на них причинного воздействия. «… Никакой предмет, находящийся вне субстанциального деятеля, не может вторгнуться в сферу его индивидуальности и породить перемену в нем: всякая перемена в субстанциальном деятеле, напр. в человеческом я, есть его собственное действие, собственное проявление…» [CDLIII] И хотя многие из этих проявлений, как поясняет философ, возникают на основе общения с внешним миром, однако события внешнего мира служат только поводом для действий субстанции, а не причиной этих действий [41]. Только сама субстанция, сам деятель и его творческая сила является подлинной причиной, порождающей события, которые входят в состав реального бытия.
В своём учении о субстанциальном деятеле Лосский, как видим, продолжает традицию того течения в западноевропейской мысли, которое можно назвать метафизикой воли и которое намечается ещё у Дунса Скота (XIII в.), получает продолжение в номинализме XIV века, особенно у Уильяма Оккама, чьё учение оказало сильное влияние на Лютера, а затем, в эпоху Реформации, становится господствующим и определяет собой дальнейшее развитие европейской философии, особенно в Германии, где начало воли (сперва в виде практического разума) получает приоритет в критицизме Канта и Фихте, у Шеллинга, Шопенгауэра, Эд. Гартмана.
Почему же ничто внешнее не может причинно воздействовать на субстанциального деятеля? Да потому, отвечает русский философ, что его воля свободна, а это значит, что все её проявления могут определяться только ею самою. В этом смысле она есть causa sui – причина самой себя.
Свобода воли, таким образом, есть как бы тот непробиваемый щит, которым субстанциальный деятель надёжно защищен от всяких причинных воздействий извне – от влияний чувственного мира, его явлений и процессов, от воздействий других деятелей и даже от самого Господа Бога, который никогда и не посягает на свободу воли человека. В соответствии с системой Лосского – здесь следует говорить не только о человеке, но о субстанциальном деятеле вообще, ибо таковыми являются как разумные существа, так и бесчисленное множество не наделенных сознанием существ, расположенных в иерархическом порядке. Чем определяется этот порядок, как понимает Лосский природу и происхождение субстанциальных деятелей, мы теперь и рассмотрим.
[CDXLVII] Лосский И. О. Избранное. С. 372.
[CDXLVIII] См.: Кант И. Соч. Вот. М., 1964. Т. 3. С. 205.
[CDXLIX] См. на эту тему замечательное рассуждение Лейбница: Лейбниц Г. В. Элементы сокровенной философии о совокупности вещей. Казань, 1913. С. 109.
[CDL] Лосский Н. О. Избранное С 526.
[CDLI] Scheler M. Wesen und Formen der Sympatie. Berlin, 1923.
[CDLII] Наст. изд. С. 195-196.
[CDLIII] Лосский H. 0 Избранное. С. 529.
[41] Различение причины события и повода к нему – важный момент в системе Н. О. Лосского, особенно в его доказательстве свободы воли. «… Состояния моего тела, как зависящие от моих хотений, так и возникшие самостоятельно, не могут создавать в моём я хотений, они могут только послужить для моего я поводом, по которому уже самое я проявит себя в таких или иных хотениях… Поэтому свои поступки никто не смеет оправдывать законами своего тела, законами физиологии и т. п.» (Лосский Н. О. Избранное. С. 538-539).