Зной прошлого

— Обедал, — схитрил я, — да и зашел ненадолго.

Но она все поняла и принялась накрывать на стол. Потом снова села рядом со мной и продолжила:

— Вся станция оказалась забитой народом, ступить было негде. С минуты на минуту ожидалось прибытие поезда с политическими. Как выдержало мое сердце, сама не знаю. Хотелось верить, что скоро увижу сына, но что-то подсказывало: «Напрасно ждешь». Смотрю — и другие помрачнели. Люди вокруг возбужденно переговариваются, смеются, а мы стоим как вкопанные. В какой-то момент взгляд мой остановился на группе юношей и девушек — смотрят на нас с жалостью. Пыталась отвести от них глаза и не могла. Казалось, что они нас оплакивают. Решилась подойти, а они головы опустили и не смеют взглянуть мне в глаза. И стало мне страшно: неужели сейчас услышу горькую истину?! А так хотелось хотя бы немного еще пожить надеждой. Бросилась к ним, засыпала вопросами: «Что с нашими, живы ли они, приедут ли сегодня? Ну скажите же нам, что они живы!» Одна из девушек обняла меня, поцеловала, не выдержав, расплакалась, но все же попыталась утешить меня: «Живы… и мы их ждем…» Разговоры вокруг нас смолкли. Оглянулась — стоим мы в плотном людском кольце… Тут уж мы поняли все. Одна за другой достали свои черные платки и повязали их на голову. Ждать больше было нечего. Словно враз обессилев, ничего не замечая вокруг, медленно стали выбираться из толпы встречающих. Одна из нас нашла все же силы в себе, предложила: «Давайте вернемся, встретим живых, как положено в такой день. Ну а о наших детях мы все равно когда-нибудь узнаем всю правду».

Правда… Мы, оставшиеся в живых, знали ее далеко не полностью. Никогда не забуду, как сидели мы друг возле друга в тесной камере жандармского застенка, тихо переговаривались, пытались даже шутить. Тогда мы думали, что больше расстрелов без суда и следствия не будет. Со дня на день ждали перевода в городскую тюрьму. Но внезапно ворвавшиеся в камеру жандармы, топот кованых сапог, лязг затворов, истерические выкрики: «Всем оставаться на своих местах!» — вернули нас к действительности. А затем прозвучали имена двадцати трех…

Мы были уверены, что наши товарищи казнены палачами, но не знали, когда, как и где. Убийцы тщательно скрывали это. Более того, они сами упорно распространяли слухи, что все двадцать три просто переведены в другую тюрьму, что они строят дороги где-то высоко в горах, что живут в какой-то пещере, едва ли не на курорте. Родные и близкие бесследно пропавших ухватились за эту ложь, как за последнюю надежду. Как было не поверить!

Не было предела вероломству и подлости палачей. Один из убийц даже не постеснялся навестить родителей одной своей жертвы. Встречен он был пенистым вином и запеченной курицей. Да и как иначе, ведь он принес добрые вести. «Не о чем вам беспокоиться, — распинался он перед жадно ловившими каждое его слово родителями казненного патриота. — Сын ваш жив и здоров. Живет в горах в свое удовольствие, как царевич Симеончо». Многие были введены в заблуждение бесстыдной и циничной ложью властей. Отец одного из двадцати трех, поверивший фашистам, в первый день свободы, 9 Сентября, без тени сомнения говорил: «Хорошо, что вовремя арестовали наших детей, по крайней мере останутся живы. Сейчас они в надежном месте и очень скоро вернутся. Сам кмет мне так сказал».

Правда… Она была раскрыта через неделю после победы.

…Далеко в горах была обнаружена могила со сплетенными в смертельном объятии телами двадцати трех…

— Да ты, смотрю, меня и не слушаешь, — словно издалека долетел до меня голос матери моего друга. — Пойдем-ка лучше покажу, где мне жить придется на старости лет — под самыми облаками. — Едва заметная улыбка скользнула по ее лицу. — Как-то раз гуляла по кварталу. Туда зайду, сюда загляну, потом вижу, что забрела уж слишком далеко. Надо возвращаться, а куда, в какую сторону идти — не могу понять. Все дома один другого больше, а какой из них мой, попробуй разберись! Пришлось просить милиционера: «Дорогой товарищ, помоги отыскать, где живу». Сказала ему номер дома, а он смеется: «Так вы же перед ним стоите, бабушка».

Вошли в комнату. С фотографий на стене на нас смотрели двадцать три молодых человека. На балконе сели на старенькие табуретки. Перед нами раскинулся город, море и горы.

— Часами стою здесь и радуюсь. Хорошо стали жить люди. Смотри-ка, чего только не понастроили! Видно, богатой стала наша держава!

Волнующие воспоминания

Был уже поздний вечер, когда я наконец распрощался с матерью моего друга. Решил добираться до гостиницы пешком — мне нужно было побыть одному. Все еще не мог осознать того, что услышал сегодня. Как допустили, что матерей в черных платках продолжали обманывать даже 9 Сентября?! Разве не было живых свидетелей, которые уже тогда могли раскрыть преступление?

Убежден, что десятки, а может быть, и сотни людей знали правду. И хотя с тех пор минуло уже больше тридцати пяти лет, наверное, и сегодня я без труда смогу разыскать многих из них. Нынешнее и будущие поколения должны знать правду. Мы не вправе предавать забвению ни подвиги патриотов, ни преступления фашистов.

Погруженный в размышления, я незаметно добрался до здания бывшего еврейского училища, превращенного некогда в штаб жандармерии. Исчезли высокая кирпичная ограда, небольшие дворовые постройки, а вместе с ними и царившая здесь раньше мрачная атмосфера. Не удержался и заглянул в подвальное помещение, где в те годы был жандармский застенок. Я ожидал увидеть здесь все таким же, как и в ту страшную ночь. Толкнул дверь подвала — закрыта. Поднялся наверх по бетонным ступенькам и еще раз окинул взглядом все здание. Над главным входом висела вывеска: «Дом политического просвещения». С радостью и удовлетворением подумал: «Ну что, господа жандармы, вы не верили в нашу правду, но она все-таки победила». На месте этой вывески вполне могла бы висеть другая: «Музей преступлений и жестокости третьего батальона жандармерии». Пожалуй, она как нельзя лучше сочеталась бы с установленной на здании мраморной плитой, на которой золотом написано:

«Здесь 8.V 1944 г. фашистской полицией убит без суда и следствия Штерю Димитров Воденичаров, 22 лет, секретарь Бургасского окружного комитета РМС».

И еще одна мемориальная доска должна быть по праву установлена здесь:

«Из этого здания в ночь на 2 июля 1944 года были увезены и расстреляны близ села Топчийско восемнадцать коммунистов и ремсистов». А дальше должны следовать имена павших борцов.

Горячей волной нахлынули воспоминания, воскрешая мельчайшие подробности зловещих событий того давнего июньского вечера. Казалось, я вновь явственно слышу лязг оружия, отрывистые команды, мерный рокот мотора грузовика. Огляделся вокруг. По какой улице поехала тогда черная машина? Может быть, в сторону вокзала или к морскому бульвару, а может быть, через центр города?

Именно тогда я твердо решил восстановить подробности исчезновения наших боевых товарищей. А ночью в гостинице, стоя у открытого окна и любуясь лунной дорожкой на морской глади, я задавал себе все новые и новые вопросы. Больше всего меня волновало преступление, совершенное фашистами в ночь на 2 июля 1944 года: тогда ими были расстреляны и погребены в общей могиле двадцать три патриота. Только за десять дней, с 22 июня по 2 июля, головорезами из третьего бургасского батальона жандармерии было казнено тридцать два человека.

Задуманное представлялось мне достаточно простым делом. Раздобуду список всех тех, кто участвовал в облавах, расследованиях и казнях, встречусь с ныне здравствующими из них, расспрошу их, затем обобщу услышанное — и передо мной будет ясная картина.

В учреждениях, где, по моим представлениям, мне могли помочь, люди встречали меня любезно, внимательно выслушивали, но никакого списка предоставить не могли. Его просто не существовало. Никому не пришло в голову составить такой список в первые дни после победы. Поэтому-то и затерялись живые свидетели и участники преступления. Людям старшего поколения, конечно, было известно о жестокой расправе над патриотами, но уже почти забылись имена тех, кто в ней участвовал, стерлись в памяти подробности. Ну а молодежь знала и того меньше. А именно ради нее я хотел восстановить события тех дней.