Седна

— Нехорошо исчезать во время беседы, — буркнул Ник в ответ, не поднимая головы и продолжая пить пиво мелкими глотками.

— Какую гадость ты пьёшь, юноша! — поразился хозяин, подойдя к гостю и протягивая ему бутылку пива одной из самых дорогих марок во всей вселенной. — Вот, отведай лучше этого.

Пилот недоверчиво взглянул на мужчину и, поколебавшись несколько секунд, всё‑таки принял подарок.

— Меня зовут Филипп Огансон, — старик присел в кресло подле кровати. — А как твоё имя?

— Ник. Ник… вроде бы Рэмми. И я в печали.

— О, я тоже был в печали, когда впервые попал сюда.

Ник моментально оживился:

— Вы не представитель шедоуцев?

Филипп громко рассмеялся:

— Кого–кого?

— Ну, это я так назвал местных — шедоуцами…

— Брось. Нет никаких шедоуцев. Всё гораздо запутаннее, чем ты думаешь, и для среднестатистического гражданина галактики вовсе непостижимо. Я попал сюда восемьдесят лет назад на колонизаторском корабле.

— Сколько–сколько лет назад?

— Восемьдесят… ну, восемьдесят два года назад.

Ник хмыкнул:

— Вы неплохо сохранились.

— Ещё бы. Ты ведь терзаешь себя догадками, почему здесь пропадают люди и отчего всё вокруг так похоже на Землю, верно?

— Чёрт возьми, — хлопнул себя по лбу пилот. — Мой друг, священник, сейчас в Аду…

— В Аду? — изумился Филипп. — Ох, хреновые страхи у твоего друга, хочу заметить. Но забудь же о нём — он уже обречён.

— На что обречён? И причём тут страхи?!

— На смерть, конечно же. Смерть — самое милосердное, что он может сейчас получить в награду за то, что прибыл сюда. А страхи… во–первых, ты должен успокоиться, иначе мой рассказ ты воспримешь как бред сумасшедшего и с дикими воплями пулей бросишься отсюда прочь.

— А во–вторых?

— Во–вторых, устраивайся поудобнее и отбрось все сомнения. В данной ситуации сомнения — твой самый злейший враг. После страха, разумеется.

Ник закинул ногу за ногу и одобрительно махнул рукой:

— Валяйте. Я готов.

— Мне нравится твой настрой, юноша. Только благодаря ему на этой планете можно остаться в живых. Точнее сказать, не на этой планете, а с… ох, как. Столько лет здесь живу, а сформулировать свои мысли по поводу Шедоу до сих пор не могу. В общем‑то, нет никакой планеты, ясно? Вообще нет.

— То есть, как это — нет? Где мы сейчас находимся?

— Я же говорил, это слишком сложно для человеческого понимания. Ладно, будем считать, что планета есть, и она находится в системе Амадей. Так?

— Ну, предположим.

— Предположим, что до появления человека здесь уже жили разумные существа. Когда я говорю о появлении человека, я имею в виду зарождении его как расы.

— Предположим, — кивнул Ник, залпом осушив полбутылки пива, подаренной ему Филиппом.

— И я имею в виду сейчас не тех зелёных человечков, которые, по твоему мнению, живут на Шедоу. Я говорю о шаркеттах.

— Кто бы сомневался, — презрительно фыркнул пилот. — Они у меня костью в горле сидят.

— И не только у тебя одного, юноша. Шаркетты — древнейший народ, знающий стократ больше людей. Сколько, ты думал, разумных рас в известных нам пределах вселенной?

— Ну… шесть? Вроде бы. Но я встречался только с тремя из этих рас.

— А их гораздо больше. Гораздо — это в миллионы раз больше, понимаешь? В миллионы!

— И почему же они не объявляются? Не хотят идти на контакт?

— А ты представь себе ситуацию. В лесу есть муравейник. В нем живёт бесчисленное количество насекомых одного вида. Они построили сложную систему коридоров, имеют некое подобие общества. И вот, муравьи этого вида столкнулись с другими представителями своего класса, и решили пойти против них войной. Они убивают друг друга, воруют и поедают личинки, рушат колонии — и всё это вполне естественный процесс. Победивший вид получает право развиваться дальше, но мирное время не может продолжаться вечно — вскоре начинается новая война. И так раз за разом, столетие за столетием, сотни тысяч колоний бьются друг с другом не на жизнь, а на смерть. Нет предела этим баталиям, всё начинается снова и снова.

— И?

— И тут приходит в лес группа учёных–мирмекологов. Они вскрывают муравейник, забирают несколько особей, проводят над ними эксперименты. Узнают о них много нового. В общем, мучают их по полной программе, не заботясь о маленьких насекомых. Кому какое дело? Подумаешь, даже если вымрет пара видов — что будет? Ничего. Мир не изменится. Но ведь так интересно наблюдать за копошащимися в своих колониях муравьишками!

— Ну, к чему это всё? Я не очень‑то люблю загадки разгадывать, если честно…

— Так вот, представь, что один маленький муравей — это ты.

— Я, кажется, начинаю понимать, к чему вы клоните. Те учёные, что проводят над насекомыми опыты, это шаркетты?

— Боже упаси, — рассмеялся старик. — Шаркетты — это иной муравейник, другая система.

— Тогда объясните мне так, чтобы я понял. Пожалуйста.

Пустая пивная бутылка метким броском была выброшена в открытое окно.

— Учёные для муравьёв — это те расы, что не идут с нами на контакт. Точнее, идут, но только с некоторыми, коих единицы. И то только для собственных целей, мотивы человечества–муравьичества их вообще не колышут.

— А Шедоу?

— А что Шедоу? Если для муравья человек — словно неведомый бог, Шедоу для них — один огромный муравьед. Который, кстати, для высших рас интереса представляет даже меньше, чем насекомые. Наверное, потому, что планета–тень уже существовала за миллиарды лет, прежде чем высшие вообще осознали, кем являются.

— Я вас не понимаю…

— А я предупреждал, — развёл руками Филипп. — Но не печалься — понимание придёт к тебе. Очень скоро. Обрушится не несокрушимой лавиной, выбьет из твоей головы последние сомнения, и тогда… кхм… вот, скажи мне, юноша, как ты сюда попал? Новая волна колонизаторов?

— Вообще‑то нет. Это долгая история, очень странная и запутанная.

— У нас есть время. У нас есть вечность.

Ник некоторое время колебался, борясь с желанием встать и уйти на поиски оставшегося в живых после падения епископа, но словно чья‑то тяжёлая рука держала его, не давая сдвинуться с места.

И пилот рассказал всё. О том, как пережил собственную смерть. О покупке, а, точнее, бесплатном приобретении «Панацеи». О том, как дал своему бортовому компьютеру механическое тело на Виктории. О событиях на Колорадо и Тризисе. О его полёте на Дирт Пул и сборе боевого звена. О прибытии сюда, на Шедоу. О том, что всё пошло совсем не по плану. О страшной бледной девочке.

Ни один мускул на лице старика даже не дрогнул. Он ничуть не удивился услышанному, словно подобное происходило у него по нескольку раз в год.

— Мне всё ясно. Я могу тебе объяснить всё, юноша, если ты захочешь это услышать.

— Под ещё одну бутылочку пива — с удовольствием, — усмехнулся Ник и тут же замер с открытым ртом: Филипп щёлкнул пальцами, и в его руках появилась новая порция элитного алкогольного напитка. Бутылка перекочевала в объятия пилота, и тот дрожащим голосом спросил: — Как?!

— Просто пей.

Пилот, приложившись к пиву, стал внимательно слушать новый рассказ Филиппа, стараясь не упустить ни малейшей детали.

— На Шедоу нет разумной жизни. Шедоу — и есть разумная жизнь в каком‑то смысле. Да–да, не делай такие глаза — я предупреждал, что услышанное тебе не придётся по нраву. Шедоу — это физическое воплощение самого неприятного чувства — страха. По каким‑то неведомым причинам, страх, принявший обличие планеты, желает вырваться на свободу. Но этот муравьед сейчас очень слаб, юноша, да настолько, что ему приходится прибегать к помощи маленьких муравьёв, таких как ты или я.

— Я не муравей, — слегка обиженно отозвался Ник.

— Разумеется. Это всего лишь сравнение.

— Шедоу убивает страхом. Точнее сказать, проверяет. Если человек или иное другое разумное существо, попавшее на планету, переживает свои самые страшные фобии, то он становится новым вместилищем для всего этого маленького театра. Сам того не понимая, человек вмещает в себя все людские страхи, которые вообще можно себе вообразить, и летит к остальным представителям своего вида. Там из него и вырывается эта кутерьма, мгновенно убивая всё живое, воплощая страхи в реальность. Заметь, какой сервис: к каждому умирающему подходят отдельно, высматривают в его черепушке самые потаённые фобии и вытаскивают их наружу. А теперь слегка отвлечёмся. Я незнаком с твоей командой, с твоим звеном, но хочу спросить: как думаешь, кто из них имеет самые ужасные страхи? Самые невообразимые, и, порой, опасные для окружающих в данных условиях?