Ритуал прощения врага

Мать оказалась права – закончилось все очень плохо. А может, ее правота была ни при чем, просто загулы часто заканчиваются плачевно. И побежала Татьяна куда глаза глядят, спасаясь, боясь оглянуться, ног под собой не чуя…

Она домыла пол, распахнула окна и двери – пусть дом проветрится. Достала воды из колодца, полила цветы. Разыскала среди книг на полке старый потрепанный сонник и уселась на верхней ступеньке крыльца. Пролистала, нашла толкование сна про бег. Почти каждую ночь ей снится, как она бежит. Убегает.

Оказывается, бег в одиночестве означает погоню за удачей и богатством. Бег с друзьями – веселье и радость. Хорошо бы…

Каждую ночь она убегает, полная страха и тоски. Страх во сне – разочарование и несчастная любовь.

Убийство… Татьяна оглянулась – ей почудился чужой взгляд. Никого! Тишина, безмятежность, ни ветерка… Сон, в котором убивают невинного человека, предвещает отчаяние и бегство. Убийство врага – к удаче. Если убивают вас – будьте осторожны, отступите, постарайтесь избежать сетей, расставленных врагами.

Татьяна захлопывает книжку. Радужного настроения как не бывало.

Она задремала, опершись спиной о балку крыльца. И снилось ей, что на участок входит человек. Аккуратно прикрывает калитку и смотрит на Татьяну светлыми, почти белыми глазами. Стоит и смотрит. А она, полная тоскливого ужаса, понимает, что убежать не получится. Рука нащупывает металлический стержень, сжимает. Мужчина неторопливо идет к ней, на ходу доставая из кармана… рука его застревает, он дергает ее, пытаясь вытащить нечто… и тут Татьяна, вскочив, бьет его железным стержнем – раз, другой… Она видит черную кровь на своем платье, на руках, деревянной дорожке… и кричит пронзительно и тонко…

– Таня! Танечка! Ты чего? Проснись!

Она чувствует, что ее трясут, и закрывается рукой. Ее заливает мгновенная волна ужаса.

– Успокойся, родная! Это ж я, Марина! Да что ж с тобой такое, господи помилуй! Или сглазил кто?

Татьяна пришла в себя и увидела перед собой лицо Марины. Та держала ее за плечи и легонько трясла. В ее глазах было столько участия, что Татьяна расплакалась. И тут же завыл Серый, задрав вверх острую морду.

– Цыц, несчастье! – прикрикнула Марина.

Пес перестал выть и клацнул зубами на пролетавшую муху.

– Поплачь, поплачь, пусть горечь выйдет, – приговаривала Марина, гладя ее по голове.

– Тетка Марина, Зойку, мою подружку, убили! И меня хотели, но я убежала. Они ждали под домом… я, как была, бросилась на вокзал… не видела ничего! Как будто кто-то в спину толкал!

– Все недаром, – сказала Марина. – Не бойся ничего, раз добралась сюда, значит, так надо. Не выдал Господь.

– Он меня все равно найдет, я про него знаю, он не успокоится!

– Здесь не найдет, – заявила Марина твердо. – Не твоя забота. Поняла? Вставай, будем вечерять.

– Приходила Катя, принесла картошку с мясом, – вспомнила Татьяна.

Марина мелко рассмеялась.

– Приходила? Ну, любопытная гуска! Ничего не пропустит!

– Она думает, что я ваша дочка. Вашу дочку тоже зовут Татьяной?

– Татьяной, – ответила Марина не глядя. Она споро крутилась, накрывая на стол.

– Я на нее похожа?

Марина скользнула взглядом, покачала головой. Сказала:

– Катя ее не знала. Таня уехала, восемь лет уже. Насовсем.

– Катя сказала, что вы ждали гостей, сказали, что Татьяна приедет.

– Сказала, – ответила Марина, усмехнувшись, глядя ей в глаза. – Ты ж приехала! Разве нет? Садись кушать. Я тебе сейчас наливки вишневой для аппетиту дам.

– Дочь уехала в город, да там и осталась, – сказала Марина, когда они уже пили чай.

– Почему?

– Испугалась, – ответила Марина после паузы. – Придумала себе… и сбежала.

– Испугалась? – Татьяна опьянела, в ней проснулось любопытство. Все здесь было не так, все было странно – и отсутствие электричества и телефона, даже телевизора… хотя какой телевизор без электричества! Даже радио – и того не было! И вода из колодца… Наверное, так жили сто, двести, триста лет назад, и единственная связь с миром – толстопузый раздолбанный вонючий автобус.

– Ага. Тут у нас работала историческая экспедиция, услышали про Городище и приехали. Ходили, расспрашивали, кто что помнит. Оришка им сказки и слухи всякие рассказывала. Копать хотели, да только определиться не могли, где лучше, где самое место. Там же ничего не осталось. Да и опасно, нельзя трогать. Оришка предупреждала, ну, да они люди ученые, все сами знают, а мы – дремучие, с забобонами. Спрашивать спрашивают, записывают в тетрадку, а уважения нету. А тут чувствовать надо, не головой, а сердцем. Беречь, что осталось, и не нарушать. И стали они старый колодец раскапывать, а их главный профессор возьми да заболей. Под вечер занемог, а наутро его не стало. Помер. Куда только их уверенность делась! Знаешь, пока ничего – и забобоны, и бабские выдумки, и насмешки строят, а как грянуло – тут-то она и слетела, вся наука, а под ней пусто – ни веры, ни уважения к заветам. Они собрались в одночасье, и Татьяна с ними. Был там один, бойкий такой, глаз на нее положил. С тех пор ее и не было. Она все время хотела уехать в город, вот и уехала.

– А вы с ней встречаетесь?

– Я была у них два раза. Зять меня не очень жалует, не может забыть, как испугался тогда, заметался, да все на моих глазах. Стесняется, что вроде как поверил в проклятие Городища. Он теперь профессор, даром что молодой, двое детей у них. Татьяна сидит дома, а он со студентами ездит. Я спросила ее – это то, что ты хотела? Замужем дома сидеть? Пошла бы учиться! А она говорит – вы, мама, ничего не понимаете. Дура, мол, деревенская. А только не все у них гладко – зачем ему неученая жена? Я и перестала там бывать.

– Что такое Городище?

– Тут когда-то поселение было. Тыщу лет назад или даже больше. Еще говорят, силу это место имеет, порчу снимает.

– А проклятие? Вы сказали, проклятие Городища?

– Насчет проклятия не знаю – думаю, Оришка все выдумала, чтобы не лезли куда не надо. Тыщу лет простояло, и не нужно лезть, не нами сделано, не нам нарушать. А они… – Она махнула рукой. – А ты поживи сколь хочешь, я тебя в дочкину комнату определю.

– Я недолго, мне бы только оглядеться и… – Татьяна вздохнула.

– Я не гоню, живи.

– А как же вы без света и телефона? А если в больницу?

– У нас есть три машины, никто не откажет. А насчет электричества – было, а в позапрошлом году вырубило из-за града и молнии, да так и не приехал никто починить. Знаешь, оказалось, можно жить и так.

– А продукты?

– Приезжает лавка до самой зимы, раз в месяц привозит чего надо. Забирает грибы, мед, ягоды, молоко. У нас своя пасека, огороды, кузня, конюшня. Нам хватает. Так и живем. Человек ко всему привыкает.

– Не представляю, как можно так жить! И телевизора нет, и радио! Вы же не знаете, что в мире делается, а вдруг война?

Марина рассмеялась и махнула рукой:

– Мы-то чем поможем? И бежать нам некуда. Да и не докатится сюда. Ты вот нашла, думаешь, просто так?

– А как?

– Сюда просто так не попадешь, поверь. Да и ты бы не попала, если бы ярчук не вынюхал.

– А как называется ваша деревня?

– Городище.

– Тоже Городище?

– Городище одно. То, что в лесу, – старое, наше – теперешнее.

– А у вас много людей живет?

– Тридцать шесть человек.

– Всего тридцать шесть? – не поверила Татьяна. – Столько земли, лес, поле – и всего-навсего тридцать шесть человек?

– У нас воля, – сказала Марина. – Кто хочет, может уйти в город. А другие приходят и остаются. Катя привезла сестру больную несколько лет назад, да так и остались обе.

– Так у вас вроде секты? – догадалась Татьяна. – А школа?

– Какая секта! – рассмеялась Марина. – Ну ты и выдумала! Просто живем, никого не трогаем. Не все могут жить на земле и при земле, избаловались городом. А школы нет, да и детей тоже нет. А будут – придумаем что-нибудь. Пошли, покажу твою комнату.

Она отворила низкую дверь около печи, вошла первой, неся керосиновую лампу. Татьяна вошла следом. Неверный свет осветил маленькую светелку с закрытым занавеской окном, кровать в углу под синим с белыми узорами покрывалом, тумбочку, этажерку с книгами и журналами, пестрый половичок на полу.