Лебединая дорога

Расторопный песок уже начал заполнять внутренности судна. В развороченном трюме гуляла вода — морской Бог Ньерд уложил в свои сундуки весь груз купца…

По-прежнему не было видно ни души. Но тут слепой снова взял Видгу за плечо, и его пальцы настороженно сжались.

— Здесь кто-то есть.

Его рука указывала вниз, в полузатопленное чрево лодьи. Видга присмотрелся и различил отгороженный закуток. На двери, погруженная в воду, еще колебалась ржавая бляха замка. Железный страж упрямо караулил брошенное добро.

Мало ли что могло затаиться на покинутом корабле… Но не годится викингу трусить. Видга решительно спустился в трюмный лаз и подобрался к двери.

Песчаная отмель уже начала втягивать добычу в свои недра — вода здесь была Видге по грудь.

— Эй! — окликнул он вполголоса, дернув замок. Ни звука.

Хельги слез в трюм следом за Вйдгой, ощупал дверь и вытянул из-за ремня топор.

— Отойди-ка…

Его удар был точен и силен. Замок громко лязгнул и канул в мутную воду.

Видга на всякий случай приготовил нож и рывком распахнул дверь.

Халльгрим хевдинг уже собирался идти искать сына и брата, когда те сами вышли к кострам. Хельги нес на руках человеческое тело, закутанное в плащ.

— Ее зовут Ас-стейнн-ки, — сказал он, опуская свою ношу возле огня. — Это не совсем так, но лучше не выговорить.

Потревоженная голосами, она приподняла веки, чтобы безучастно оглядеть склоненные над ней бородатые лица… Потом ее ресницы вздрогнули и опустились, опять.

Где та страна, в которой пища сама приходит на стол?

Издревле сурова была Норэгр, омытая волнующимся морем, увенчанная горами, прорезанная каменными расщелинами фиордов… Были в ней стремительные реки и клокочущие водопады, были обильные дичью леса, были цветущие горные пастбища и ночные сполохи в провалах зимнего неба.

Только одного не было почти совсем — пахотной земли.

Чтобы собрать урожай, за полями ухаживали, точно за больными детьми.

Очищали от камней, унавоживали, сдабривали толчеными ракушками и яичной скорлупой. Но пашня оставалась скудна.

Море, вплотную подступавшее едва не к каждому жилому двору, часто оказывалось щедрее земли. В зеленой морской глубине косяками ходила жирная сельдь. А за сельдью с разинутыми ртами следовали киты. И случалось, что скот дотягивал до новой травы, питаясь рыбьими головами.

Вот и стоял в каждом дворе просторный корабельный сарай. А в сараях дремали на катках дубовые корабли.

И было так.

Однажды выбитые градом поля не отдали обратно даже того, что было посеяно. Разгневанный морской хозяин отогнал от берегов рыбьи стада. Оскудело пастбище, и у коров пропало молоко.

А дети рождались.

Самого первого викинга отправил в море голод.

Кто придумал снарядить корабль и уйти искать страну, где коровы доились сметаной, а треска ловилась и летом и зимой? Сыскался крепкий хозяин, выставил морскую лодью, не боявшуюся бурь. Вооружились и сели в нее отчаянные парни. И пустились вдоль побережья на юг. Брали на берегах скот и зерно. Платили — когда серебром, а когда собственной кровью… И вернулись возмужавшие, украшенные рубцами, пропахшие солью лебединой дороги. Привезли съестные припасы на зиму и украшения подругам. И пленников-трэлей — работать в хозяйстве. Развесили по стенам иссеченные щиты. И мечи, зазубренные в схватках. И поставили у дорог памятные камни в честь друзей, которым возвратиться не довелось.

А потом выросли дети тех, первых. И стали отправляться на добычу не только в голодные, но и в сытые годы. А потом и у них выросли свои дети. И мирных Богов земледелия возглавил одноглазый Один — покровитель воинов и войны… Все дальше от родных берегов заплывали драконоголовые корабли.

Соседи-южане, совсем не трусливые люди, только молились.

Драккары разваливали форштевнями волны. Каждого вождя окружал хирд — крепко сколоченная дружина. За вождя и друг за друга хирдманны стояли насмерть.

Таков был их закон, и этот закон приносил им победу. Они высаживались на берег и учиняли такое, что уцелевшие жители долго потом вскрикивали во сне…

И уходили обратно на север. К прекрасной и суровой родной земле. Там ждал теплый длинный дом за оградой в знакомом фиорде. И заботливые матери, и ласковые жены, и любопытные, восторженно галдящие дети…

Четверо сыновей было у старого Олава кормщика: Бьерн, Гуннар, Гудред и Сигурд. Двое средних ждали на берегу, Бьерн с Сигурдом — самый старший и самый младший — сопровождали отца. Суровый бородатый Бьерн сидел на высоком сиденье у рулевого весла. Драконий хвост, венчавший корму, поднимался над его головой.

Боевая лодья слушалась его не хуже, чем самого Олава, но разглядел чужака не он. Сигурд, белоголовый крепыш, и Видга сын хевдинга одновременно вытянули руки:

— Корабль!

Девчонка, найденная на острове, сидела рядом с Хельги на дубовой скамье, третьей спереди по правому борту. Брызги летели щедро, но Хельги дал ей свою куртку, сшитую из промасленной кожи, и кожаную же шапку. Такая одежда не пропускает ни сырости, ни ветра, в ней тепло.

Драккар шел на веслах. Полосатый парус хорош в дальнем походе, но в бою, когда враг вот-вот будет настигнут, сподручнее грести.

Хельги молча работал длинным веслом, его руки привычно лежали на отполированной ладонями рукояти, ширококостные, могучие пальцы — что железные прутья… Он назвал ее Ас-стейнн-ки. Дома ее звали Звениславкой — целых шестнадцать лет, до тех самых пор, покуда не сцапали ее вечером в лесу недобрые гости, свои же словене, да не впихнули в мешок, да не свезли в город Ладогу, на торг, да не продали за пригоршню серебра немцам-саксам из далекой рейнской земли. Хельги ей сказал:

— Начнется бой — спрячешься под скамью. Северную речь Звениславка разумела без труда. Зимой приезжал к ним в Кременец свейский гость и жил, хворый, у князя в доме до самой весны. Она с тем гостем под конец объяснялась вовсе свободно, ни у кого так-то не выходило, даже у молодого князя, а уж на что князь умен был да хитер. Иные ей тогда завидовали: на что тебе, девка, чужеплеменная-то речь, не иначе за море Варяжское с купцами разбежалась? А сама она, глупая, знай только радовалась, что и со свеем по-свейски, и с хазарином по-хазарски, и с булгарином на его языке, и с мерянином, из лесу пришедшим…

Кто ж ведал, что оно так повернется!

Чужак так и не сумел уйти от погони. Пузатый, медлительный, он не мог соперничать с северным кораблем. Тот летел над водой, словно крылатый зверь, учуявший поживу. Скалился на форштевне зубастый дракон. Тридцать два весла размеренно взлетали и падали. Расстояние уменьшалось.

Чужой корабль был немецким.

Звениславка отчетливо видела стоявших у борта… Многие уже надели на себя кожаные брони и круглые шлемы, взяли в руки мечи. Эти люди были опытны и знали: викинги навряд ли станут спрашивать, что новенького слышно.

Потом драккар догнал купца и пошел рядом, держась на некотором расстоянии. Халльгрим хевдинг приложил ладони ко рту.

— Я Халльгрим сын Вйглафа Ворона из Торсфиорда! — полетел над морем его голос. — А вы кто такие и куда идете?

Голос у него был низкий, навечно охрипший от ветра. Его наверняка слышали на другом корабле, но ответа не последовало. Сын Ворона выждал некоторое время и сказал:

— Я предлагаю вам выбор. Можете сесть в лодку и добираться до берега, если вам повезет. Или защищайте себя и корабль!

Это был обычай, и обещание оставить жизнь нарушалось редко. Но немцы не поверили. С кормы купца взвилась одинокая стрела. Ветер остановил ее на середине пути и она обессиленно упала в воду. Викинги засмеялись.

Халльгрим кивнул Бьерну Олавссону, и тот слегка повернул руль. Быстрее заходили в гребных люках сосновые весла… Воины, не занятые греблей, разбирали висевшие по борту щиты, надевали железные шлемы и толстые куртки обшитые железными чешуями. Открыли под палубой дубовый сундук, и длинные мечи поплыли из рук в руки, каждый к своему владельцу.