Страница 89 из 168
317. ПОЛЕТ
Покинув и долы, и прах, и туманы, Навстречу дыханью прохладных высот, Стрекозами зыблются аэропланы, И горд человеческий первый полет. Летите, несомые новою силой, Летите, свиваясь в крылатую нить, Летите, летите, но жизни бескрылой Холодным полетом вам к небу не взвить. <1913>318. ШУТ
Когда прибыла королева, Я к ней был приставлен шутом. Шутил я направо, налево, И шутки мои и напевы В стране повторяли потом. В семье нашей все небогаты, Нужда заставляла шутить: Не очень любил я заплаты. Два младшие брата солдаты, Я хром и не в силах служить. А шутки рождались без сева, Я их собирал, как цветы Репейника, львиного зева. Довольна была королева: На редкость такие шуты. Она была юная, злая, Как нежный и хищный зверек, И часто, от гнева пылая И скрыть раздраженье желая, В клочки разрывала платок. Я кружев обрывки зубами Ловил, как играющий пес, И лаял, и ранил словами Разгневавших; бедные сами Пугались: лишь бог бы унес. Да, шутки не пресные были: Я сыпал в них перец и соль, Сплетал с небылицами были. Вельможи от хохота выли, И громко смеялся король. Но часто и мне попадало За слишком проворный язык. Подачки — побои… Сначала Меня, словно в бурю, качало, Потом я к побоям привык. Привык я не ведать покоя: Заснешь — стук за дверью: «Эй, шут!» — «Что надо? Я сплю. Что такое?» — «Вставай-ка! Там, в спальном покое, Король с королевою ждут». Плелся я, дрожа и зевая, И думал: «Спать-то когда ж?» Горячие слезы роняя Со свеч и мне путь освещая, Шел маленький заспанный паж. Король с королевою в ссоре. Король много выпил и зол. Шут памятлив очень, на горе. «Была я в жемчужном уборе, Когда здесь был польский посол? Скажи… Ты ведь помнишь, конечно». Затылком друг к другу лежат. «Как память у вас скоротечна!» — «А вы только спорите вечно». И губы, бледнея, дрожат. «Я спорю…» — «Убор мой хотите Любовнице вашей отдать?» — «За графа мне польского мстите?» — «Вы пьяны… Не смейте, молчите!» Вскочил он: «Не буду молчать!» Я шут: от меня не скрывали Ни ласк они брачных, ни ссор; Дрались, обнимались, кричали, И взгляды шута прикрывали Не раз королевский позор. С рассветом в каморку обратно Сползал, от побоев кряхтя, Ворчал: «Безобразный… развратный!» Халат свой натягивал ватный И плакал во сне, как дитя. Бывало и так — будят ночью: «Скорее вставай, старый шут! Надень попестрей оболочье: Чтоб речь твою слушать сорочью, Король с королевой зовут». Как злые несчастные дети, Забились в углы. Темен взгляд. Он шепчет: «Ложь, происки, сети… Так всё надоело на свете! Все чувства, все мысли болят». Она, подобравшись в качалку, Уселась и тихо, сквозь слез: «Мне страшно! Кого-то мне жалко…» Похожа была на фиалку, Когда ее ранит мороз. «А, шут! — поднимала ресницы.— Спой песню, хромой соловей! Хотели мы лечь, но не спится». И песенка спугнутой птицей Скользила с заснувших ветвей. Но часто спросонок касался Я раны сокрытой, и вот, Темнея, король поднимался, И звонко удар раздавался. «Оставьте!» — «Пусть помнит вперед!» Что там перенес я, что видел, Теперь и припомнить нет сил. Господь меня ими обидел: Обоих я их ненавидел И горькой любовью любил. С годами обиды тягчали: Смеялся я, пел, но как раб, И шутки, тупея, мельчали, И братья мои замечали, Что я поседел и ослаб. Всё чаще они приходили В каморку мою вечерком, Угрюмых друзей приводили, И долго со мной говорили, И зорко глядели кругом. Я слушал их тихие речи Про горе народа, позор, Про то, что весна недалече, И плакали желтые свечи, Пятная протертый ковер. «Сначала война разорила, Теперь же и казни пошли. Слабеет народная сила: Могила встает за могилой На пажитях скорбной земли». — «Зачем вы пытаете брата: Сильны вы, я — слабый урод…» — «Ты можешь… Настанет расплата, Гнев — божий, и мщение свято За землю, свободу, народ!» — «Когда бы вы были калеки…» — «Эх, шут! Жалких песен не пой… Мы спим, словно зимние реки, Но льды налегли не навеки: Мы грозно проснемся весной. Дай волю великому гневу: В слезах и в крови вся земля, И негде подняться посеву… Оставим в живых королеву, Убьем одного короля». Слова их о горе народа Меня опаляли огнем, Но вспомнились юные годы, День светлый, соборные своды… «Ведь миро святое на нем!» — «Слыхали, как были моложе. Словами ты нас не лови: Хорош твой помазанник божий С развратною пьяною рожей, С руками в невинной крови!» — «Отец наш скончался от горя… Разрушен и дом, где ты рос…» Теперь я их слушал не споря: Души задрожавшее море Темнело, рождая вопрос. Раз в сумерках брат прибегает. «К восстанью готовится край…» Взгляд тёмно и страшно блуждает. «Спешу я: друзья ожидают… Брат младший повешен… Прощай!» Я вскрикнул: «Повешен? Не верю! Так страшно со мной не шути!» — «Не шут я… Ключ дай мне от двери, Чтоб эти проклятые звери От нас не успели уйти». Мой шаг был тяжел и неспешен, Бесслезно глаза горячи. К нему подошел я. «Повешен? Да? Правда? Так будь же утешен: Найду и укра́ду ключи». А ночью услышал я стоны И крики: «Вставай, старый шут! Мятеж!.. Опрокинуты троны… Скорее! Где ключ от балкона? Король с королевой бегут!..» Последняя краткая встреча: Едва я успел заглянуть И видел — дрожащие свечи, Его неширокие плечи, Ее обнаженную грудь. Король лепетал: «Что?.. Свободы?.. Изменники!.. Парком пройдем…» И вскрикнул, и ахнули своды: Угрюмые волны народа Чернели в ветвях за окном. Широкие двери зевнули, Людской извергая поток, И четко защелкали пули, И в темных волнах потонули Затравленный зверь и зверек. Меня подхватило толпою И больно прижало к стене, И с этою болью тупою Всё то, что прошло предо мною, Как сон вспоминается мне. Ударом подъятые руки, Оскалы звериные ртов, Тупые и хлипкие звуки, И чьи-то предсмертные муки, И хриплое слово: «Готов!» Молчанье. Всё стихло. Застыли. Вдруг хохот, как визги стрижа: Ее, королеву, схватили И тут же пред ней умертвили Любимого ею пажа. Душе было жарко от гнева, Но гнев переплавился в боль: Исус и пречистая дева! Лишилась ума королева, Растерзан толпою король. Что было потом, вспоминаю: Разграбленный замок горел, Кричала грачиная стая, И парк, головами шатая, Со свистом и рдел, и гудел. Один я бродил по дорожке, Вдыхая и гарь, и цветы, И слушал с испугом, сторожко, Как лопалось где-то окошко И грохали с кровли листы… Те дни навсегда миновали: Красно, горячо впереди. И те, что мне жизнь отравляли, И те, что мне грех нашептали,— Как крест на усталой груди. Свободен народ мой несчастный, Шумит, как весной ледоход, А в сердце — там вечер ненастный, И голос печальный и страстный Там песню былого поет. Я с песней скитаюсь по свету, Мой путь одинок навсегда. Отшучены шутки — их нету, Но, выслушав песенку эту, Подайте шуту, господа! <1922>