Страница 188 из 211
— Велено тебе сказать, — молвил он, — что растабарывать с тобой некогда. Правда твоя искони всем известна, да, стало быть, есть в ней порок, ежели она сама собой не проявляется. Беспокойный у тебя нрав, пустые ты речи в народ пущаешь. Давно бы за это съесть тебя надо, да, слышь, стар ты, худ и немощен. К начальнику края, чай, теперь полетишь?
— Нет уж, что уж… — хотел было утаиться ворон.
— Не запирайся! насквозь я тебя вижу! Что же, лети! только как бы тебе очи за твою правду не выклевали. — Смотри, не прогадай! Да ты, поди, и дороги не знаешь; видишь, вон, облако, там, над самым этим облаком, — там и есть.
Несмотря на предсказание копчика, ворон решился довести свое челобитье до конца. Долгим и кружным путем взбирался он, ночуя в покинутых звериных норах и пропитываясь ягодами, изредка попадавшимися на отрогах гор. Наконец он врезался в облако, и перед глазами его предстало волшебное зрелище.
Несколько смежных горных вершин, покрытых снегом, пламенели в лучах восходящего солнца. Издали казался точно сказочный замок, у подножия которого застыли облака, а наверху, вместо крыши, расстилалась бесконечная небесная лазурь.
Коршун сидел на скале, окруженный целой массой разнообразнейших птиц. По правую сторону его сидел белый кречет, помощник его и советник; у ног кувыркались всех сортов чиновники особых поручений: попугаи, ученые снегири и чижи; сзади хор скворцов докладывал утреннюю почту; в сторонке, на отдельной вершине, дремали совы, филины и нетопыри, образуя из себя нечто вроде губернского совета; вороны во множестве мелькали вдали, с перьями за ушами, строчили указы, предписания и донесения и кричали: «С пылу, с жару! по пятачку за пару!»
Коршун был ветхий старик и от старости едва-едва скрипел клювом. В ту минуту, когда у ног его опустился ворон, он только что пообедал и в полудремоте, смежив очи, покачивал головой, несмотря на оглушающий говор и шум. Однако появление челобитчика произвело среди птиц некоторый переполох, благодаря которому коршун встрепенулся.
— С просьбицей, старче? — спросил он ворона ласково.
— Прилетел я из-за тридевяти земель правду твоему великостепен-ству объявить! — начал ворон восторженно, но тут же был остановлен кречетом.
— Не разводи риторики! — холодно прервал его последний, — докладывай дело без украшений, ясно, просто, по пунктам. Что тебе надобно?
Начал ворон по пунктам свое челобитье излагать: человек вороний род истребляет, копчики, ястреба, кречета донимают, сборы немилостивые разоряют… И каждый раз, как кончит он один пункт, коршун поскрипит клювом и молвит:
— Правда твоя, старче!
Сердце играло в груди старого ворона при этих подтверждениях. «Наконец-то! — думалось ему, — увижу я эту правду, по которой сызмлада тоскую! Послужу своему племени, поревную за него!» И чем дальше лилось его слово, тем горячее и горячее оно звучало. Наконец он высказал все, что у него было на душе, и замолк.
— Все ли ты сказал? — спросил его коршун.
— Все, — ответил ворон.
— У ястреба, у кречета челом бил?
— Бил и у них.
Он кратко изложил свой разговор с ястребом, а также свое неудавшееся свидание с кречетом.
— Так вот что я тебе на твою правду скажу, — молвил коршун, — больше двухсот лет я сижу на этом утесе и хоть бочком да на солнце смотрю… Но Правде и до сих пор ни разу взглянуть в лицо не мог.
— Но почему же? — в недоумении каркнул ворон.
— А потому, что вместить ее птице не под силу. Ежели кто об себе думает, что он правду вместил, тот и выполнить ее должен; а мы, стало быть, не можем выполнить — оттого и смотрим на нее исподлобья. Думается: «Авось-либо она мимо пройдет!»
Коршун на минуту задумался и продолжал:
— Жестокое тебе слово ястреб сказал, но правильное. Хороша правда, да не во всякое время и не на всяком месте ее слушать пригоже. Иных она в соблазн ввести может, другим — вроде укоризны покажется. Иной и рад бы правде послужить, да как к ней с пустыми руками приступиться! Правда не ворона — за хвост ее не ухватишь. Посмотри кругом — везде рознь, везде свара; никто не может настоящим образом определить, куда и зачем он идет… Оттого каждый и ссылается на свою личную правду. Но придет время, когда всякому дыханию сделаются ясными пределы, в которых жизнь его совершаться должна, — тогда сами собой исчезнут распри, а вместе с ними рассеются, как дым, и все мелкие «личные правды». Объявится настоящая, единая и для всех обязательная Правда; придет и весь мир осияет [256]. И будем мы жить все вкупе и влюбе. Так-то, старик! А покуда лети с миром и объяви вороньему роду, что я на него, как на каменную гору, надеюсь.
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ СКАЗКА [257]
(Сказка)
Прекраснейшую сегодня проповедь сказал, для праздника, наш сельский батюшка.
— Много столетий тому назад, — сказал он, — в этот самый день пришла в мир Правда.
Правда извечна. Она прежде всех век восседала с Христом-человеколюбцем одесную отца, вместе с ним воплотилась и возжгла на земле свой светоч. Она стояла у подножия креста и сораспиналась с Христом; она восседала, в виде светозарного ангела, у гроба его и видела его воскресение. И когда человеколюбец вознесся на небо, то оставил на земле Правду как живое свидетельство своего неизменного благоволения к роду человеческому.
С тех пор нет уголка в целом мире, в который не проникла бы Правда и не наполнила бы его собою. Правда воспитывает нашу совесть, согревает наши сердца, оживляет наш труд, указывает цель, к которой должна быть направлена наша жизнь. Огорченные сердца находят в ней верное и всегда открытое убежище, в котором они могут успокоиться и утешиться от случайных волнений жизни.
Неправильно думают те, которые утверждают, что Правда когда-либо скрывала лицо свое, или — что еще горше — была когда-либо побеждена Неправдою. Нет, даже в те скорбные минуты, когда недальновидным людям казалось, что торжествует отец лжи, в действительности торжествовала Правда. Она одна не имела временного характера, одна неизменно шла вперед, простирая над миром крыле свои и освещая его присносущим светом своим. Мнимое торжество лжи рассевалось, как тяжкий сон, а Правда продолжала шествие свое.
Вместе с гонимыми и униженными Правда сходила в подземелья и проникала в горные ущелия. Она восходила с праведниками на костры и становилась рядом с ними перед лицом мучителей. Она воздувала в их душах священный пламень, отгоняла от них помыслы малодушия и измены; она учила их страдать всладце. Тщетно служители отца лжи мнили торжествовать, видя это торжество в тех вещественных признаках, которые представляли собой казни и смерть. Самые лютые казни были бессильны сломить Правду, а, напротив, сообщали ей вящую притягивающую силу. При виде этих казней загорались простые сердца, и в них Правда обретала новую благодарную почву для сеяния. Костры пылали и пожирали тела праведников, но от пламени этих костров возжигалось бесчисленное множество светочей, подобно тому, как в светлую утреню от пламени одной возжженной свечи внезапно освещается весь храм тысячами свечей.
В чем же заключается Правда, о которой я беседую с вами? На этот вопрос отвечает нам евангельская заповедь. Прежде всего, люби бога, и затем люби ближнего, как самого себя. Заповедь эта, несмотря на свою краткость, заключает в себе всю мудрость, весь смысл человеческой жизни.
Люби бога — ибо он жизнодавец и человеколюбец, ибо в нем источник добра, нравственной красоты и истины. В нем — Правда. В этом самом храме, где приносится бескровная жертва богу, — в нем же совершается и непрестанное служение Правде. Все стены его пропитаны Правдой, так что вы, — даже худшие из вас, — входя в храм, чувствуете себя умиротворенными и просветленными. Здесь, перед лицом распятого, вы утоляете печали ваши; здесь обретаете покой для смущенных душ ваших. Он был распят ради Правды, лучи которой излились от него на весь мир, — вы ли ослабнете духом перед постигающими вас испытаниями?
256
Объявится настоящая, единая и для всех обязательная Правда; придет и весь мир осияет. — В заключительных словах сказки звучит проповедь социалистического идеала. Образ произносящего ее коршуна избран писателем во избежание цензурных придирок.
257
--
Впервые: Р. вед. 1886, 25 декабря. № 354. С. 1. Подпись: Н. Щедрин. Сохранился черновой автограф (ИРЛИ), отличающийся от публикации в "Русских ведомостях" вариантами стилистического характера и несколькими пропусками, восполненными при его перебели-вании.
"Рождественская сказка" — последняя в салтыковском сказочном цикле. Написана она в ноябре 1886 г. и 3 декабря отправлена Соболевскому. В сопроводительном письме Салтыков сообщал: "Посылаю Вам "Рождественскую сказку" (на 25 декабря). По-моему, она вполне цензурна, только понравится ли Вам — вот вопрос" (XX, 302). 9 декабря 1886 г. писатель предложил Соболевскому сделать в тексте несколько изменений: "В видах цензурных, я полагал бы слова няньки: "Известно, что же в церкви и говорить!" совсем выпустить, а далее после слов: "о памятных делах слушать", — прибавить: "Ну, а с людьми нельзя без того, чтобы и со всячинкой не прожить". Затем слово "только" выпустить и начать: "Ты, миленький" и т. д… Затем в словах священника за обедом по окончании слов: "оставаться глухими к ней" — прибавить фразу: "Ну, а в миру не без греха". Затем ответ Сережи: "В церкви? а жить?" — изменить так: "Как же жить?" И дальше в ответе священника, к словам: "И жить по правде следует" — прибавить: "памятуя завет святой церкви"" (XX, 303–304). Получив письмо Соболевского с сообщением о возможности напечатать сказку в первоначальной редакции, Салтыков 17 декабря писал, что все же "хотел бы вопрос Сережи "В церкви? а жить?" исправить так: "А жить как?"". И далее продолжал: "Впрочем, и во всем остальном поступите по собственному усмотрению; кажется, нелишнее бы оставить также фразу: "а в мире не без греха", чтобы уж не очень выделялась церковь" (XX, 308). Редакция "Русских ведомостей" учла только пожелания автора в последнем его письме. Первая из поправок прошла через все последующие издания и была ликвидирована лишь в Полном собрании сочинений (1933–1941), вторую автор снял при включении в сборник "23 сказки" (1887).
"Рождественская сказка" по времени своего появления относится к концу разночинного этапа русского освободительного движения, когда революционное народничество 80-х гг. пришло к своему краху. Образ восприимчивого к правде маленького русского дитяти из сказки "Пропала совесть" повторился в "Рождественской сказке" в образе Сережи Русланцева, заявившего: "Я за правду в бой пойду!" Если растущая совесть дитяти в первой сказке символизировала ранние надежды, связанные с освободительной борьбой тех десятилетий, когда передовая интеллигенция выступала без активной поддержки со стороны народных масс, то разорвавшееся сердце Сережи Русланцева во второй — последующее их крушение.
Финал сказки трагический. Однако он не должен быть трактован в том смысле, что Салтыков пришел к разочарованию в возможности торжества идеалов социальной справедливости; такая трактовка неоднократно предлагалась либерально-народнической критикой, но она совершенно несостоятельна. Писатель разочаровался не в торжестве правды вообще, он разочаровался лишь в своих надеждах на торжество этой правды на народническом этапе освободительного движения. Точнее сказать, это было не разочарование, а точная констатация результатов той борьбы, которую вели народники.
В настоящем издании «Рождественская сказка» печатается по тексту книги «23 сказки» (1887) с исправлением реплики Сережи Русланцева, измененной в редакции «Русских ведомостей» в соответствии с просьбой Салтыкова.