Страница 9 из 28
• ассимилятивное (стремление к быстрой аккультурации, быстрое внедрение индивида в культурные, производственные, научные и др. микроколлективы и целенаправленное растворение в жизни новой страны проживания);
• бикультурное (стремление сохранить старые традиции, обычаи, язык с одновременным позитивным отношением к чужой культуре, быту, социальным связям людей и т. п.; осознанием себя как «другого» или, вернее, «иного», в инокультурном пространстве).
Все эти модели аккультурации свойственны и русским эмигрантам первой волны: одни из них не хотели и не допускали возможности адаптации или тем более растворения в новом культурно-этническом окружении. Другие стремились максимально быстро освоиться в новой обстановке, закрепиться на новом месте проживания, активно обзаводились, обрастали различными связями (деловыми, культурными, социальными, семейными) в новом сообществе. Третьи пытались сохранить своеобразный паритет между своим прошлым (российским) и настоящим (зарубежным) опытом, проявляя при этом собственную психоментальную гибкость и демонстрируя толерантность к чужому образу жизни. Разумеется, эти три модели на протяжении многих лет эмиграции находились в динамическом неравновесии: если в первые годы беженства многие рассматривали свое зарубежное пребывание как кратковременный этап на пути возвращения в освобожденную от большевиков Россию («жили на чемоданах»), то с годами, отодвигавшими надежды на возвращение домой и укоренявшими эмигрантов в новой жизни, все более начинают распространяться второй и третий типы: ассимилятивный и бикультурный (в эмигрантской терминологии противников ассимиляции, или традиционалистов, – «денационализация»).
В процессе осознания индивидом своего места в окружающем инокультурном пространстве, а также в системе межличностных отношений с другими беженцами важную роль играла саморефлексия: кто я? какова моя национальная (этническая) идентичность? Кроме того, эмигранту нужно было понять причины бегства из страны (России); определить и корректировать хронологические границы своего возможного пребывания за рубежом; решить вопрос: поддерживать или прерывать родственные связи с родственниками в советской России; выработать свое отношение к новому социальному строю на своей родине и мн. др. Язык в этом конгломерате вопросов занимает одну из важнейших позиций, так как самоидентификация индивида во многом строится и на языковой компетенции, на лингворецептивных особенностях (легко или трудно дается индивиду изучение другого языка/других языков), количестве языков, которыми он владеет, и др.
В эмигрантологии устойчиво выделяется два наиболее ярких конститутивных критерия, формирующих «русскость» эмигрантов: религия и язык [ЯРЗ 2001: 9]; по сути, основополагающее значение этих атрибутов подчеркивается и самими эмигрантами первой волны или их потомками. Ср. характерное признание князя Б. Голицына, родившегося уже во Франции: «Мой отец всегда говорил, что русской эмиграции нет, есть эмигранты, и у нас даже ходила такая шутка: когда в Париж попадают двое русских, они открывают три церкви и пять политических партий. Политику оставим в стороне, а вот религия, да еще в какой-то степени язык остались, пожалуй, единственными чертами «русскости» наследников первой волны эмиграции» [Сегодня. 1996. № 68. 20 апр.; курсив мой. – А. З.]. Ясно, что религиозные каноны и традиции можно без ущерба соблюдать и поддерживать и на иностранном языке (примеров тому множество), но вот сохранение языка требует от индивида намного больше интенсивных психических, моральных, интеллектуальных усилий и затрат. К анализу собственно языковых особенностей эмигрантской прессы мы и приступаем.
Глава 1
Графика. Орфография
Общие замечания
В дополнение к идеологической конфронтации людей после октябрьской революции 1917 г. законодательно принятый большевиками «Декрет о введении новой орфографии» (от 10 октября 1918 г.) еще более углубил разрыв между советским государством и беженцами. Изменение орфографических правил лично затрагивало каждого человека. О пристрастном отношении к орфографической реформе сразу после ее официального введения, даже еще до начала массовой эмиграции, красноречиво свидетельствует фрагмент письма (написанного в 1918 г.) поэта С. Боброва, отметившего социокультурную спаянность в общественном сознании орфографии и политики: «Когда я получил от [Б. Зайцева] первое письмо, меня поразило, что оно было написано по старой орфографии (и это был еще один пример неприятия Зайцевым советских реформ ни в каком виде)» (Русская мысль. 1997. 10 июля). Субъективно-художественное восприятие орфографических знаков проявляется и в утверждении А. Блока: слово «хлеб» без Ъ не пахнет. Чуткие к слову поэты не считали букву Ъ опустошенным фонологическим знаком, справедливо считая его необходимым в местах скопления согласных, например на стыке слов, «нуждающихся в опоре немой полугласной буквы, коей принадлежит некая фонетическая значимость» [Вяч. Иванов. Собрание сочинений. Брюссель, 1987. С. 689 – цит. по: Грановская 2005: 39].
Миллионы эмигрировавших из советской России людей не принимали орфографических новшеств, рассматривая их в русле большевистских (коммунистических) реформ, ведущих, по мнению многих эмигрантов, к прерыванию исторической, культурной преемственности между старой и новой Россией. Орфография – один из базовых компонентов культурного пространства, дающих индивиду ощущение социальной и психологической стабильности и чувство языкового комфорта. Смена орфографического кода («орфографических одежд», по Е. А. Земской) может болезненно и напряженно восприниматься частью общества вплоть до полного отрицания новой орфографии или ее элементов. Некоторые эмигранты и эмигрантские группы и по сей день не принимают новой орфографии, продолжая использовать в личной эпистолярной практике или в печатной книжной и газетной продукции старую, дореволюционную [Григорьева 1998; ЯРЗ 2001: 154; Грановская 2005: 266–274]. Причины этого могут быть различные:
• идеологические (неприятие всего советского, в том числе и орфографии),
• культурные (сохранение вековой преемственности),
• эстетические («уродство» новой орфографии и «красота» старой),
• локально-семейные (передача письменных навыков от поколения к поколению, основанная на привычке).
Одним из важнейших мотивов, определяющих неприятие многими эмигрантами советских газет, журналов, книг, которые были доступны на Западе в 20-е гг. ввиду своей дешевизны, было орфографическое нововведение большевиков, психологически болезненное, даже оскорбительное, с точки зрения многих беженцев: в напечатанных по новой орфографии текстах слово Бог писалось со строчной (маленькой) буквы [Раев 1994: 104; Грановская 2005: 424, сноска 76].
В 20-е гг. в эмигрантских кругах предпринимались попытки выработать более трезвое, лишенное идеологической подоплеки отношение к новой орфографии не как к «изобретению» и «орфографическому злодеянию» большевиков, но как к закономерной смене орфографических норм более новыми, облегченными, отвечающими современному состоянию орфографических требований, однако не покушающимися на уничтожение русского языка [Григорьева 1998; Грановская 2005: 271–272]. Наиболее легко приняли новую орфографию «левые» и демократические издания. Кроме них, писатели, сторонники сменовеховства и евразийства, также перешли на новую орфографию, рассматривая ее в качестве культурного инструмента по сближению Запада и Азии, евроазиатской России и западного мира. Однако охранительные, монархические, народно-патриотические печатные органы цепко держались за старую орфографию, во-первых, рассматривая ее в качестве связующего «мостика» между старой Россией и эмигрантской массой как хранительницей старины и вековых традиций, и, во-вторых, считая сохранение старой орфографии своим долгом перед «порабощенной большевиками» родиной. Справедливости ради надо сказать, что использование элементов новой орфографии проникало и в письменную практику высших, аристократических слоев. В письме В. Н. Буниной (жены И. Бунина), адресованной М. Цетлиной,[15] есть знаменательное признание: «Иногда приходится писать и по новой орфографии, так как теперь даже сама Екатерина Дмитриевна Кускова[16] написала Яну[17] письмо без “ять”, твердого знака и с другими кощунствами. Теперь меня мало что утешает» (Русская мысль. 1997. 22 мая). И сам И. Бунин не принимал новую орфографию и требовал издавать свои произведения, выходившие, например, в Германии, только по старой. Стоит упомянуть и публицистический памфлет Бунина «О новой орфографии».
15
Мария Самойловна Цетлина (в девичестве Тумаркина), первая женщина, получившая в Европе степень доктора философии; в эмиграции вместе с мужем (Михаилом Осиповичем) занималась благотворительностью помогала (особенно нуждавшимся писателям), активно сотрудничала в Политическом Красном Кресте, Союзе русских писателей и журналистов, была членом Литературного фонда.
16
Кускова (Прокопович) Екатерина Дмитриевна (1869–1958), политическая и общественная деятельница, издательница публицистических журналов и газет; выслана из Советской России в 1922 г. (проживала в Праге, Женеве).
17
Ян (наст. фамилия Янчевецкий) Василий Григорьевич (1875–1954), известный писатель и журналист.