Горелом

— Боюсь, она тебе больше не понадобится, если его высочество не передумает, — заметила Ева.

— Ну, еще ж ничего не решено… — начал было Пьетр, но Ян его перебил:

— Если я стану выбирать между аптекой с леденцами и необходимостью по уши влезать в новое дерьмо, то угадай, что я выберу?

— Где уж тебе понять, — снисходительно бросила Ева. — У тебя же нет и не будет семьи.

Она наблюдала за его реакцией, так что удовольствия приметить, как удар достиг цели, Ян ей не доставил, как можно безразличнее изучая состав лекарства.

— Девочки только начали ходить в школу… — тихо, с примесью тоски произнес Пьетр, и тут же поспешно добавил: — Но, с другой стороны, они еще не успели привыкнуть, так что… Хотя первый класс — это всегда непросто…

О, господи! Ну, Ева хотя бы напрямую говорит, что думает, а Пьетр всегда норовит пойти исподволь. Чтобы, значит, Ян проникся виной за свой эгоизм самостоятельно. Он, делая вид, что не слышит их обоих, вылущил пару таблеток и оценивающе присмотрелся к стакану так и не опробованного эля.

— Лекарство с алкоголем нельзя… — не преминул подсказать зануда Пьетр.

И почему в этом человеке все так раздражает? С силой оттолкнувшись от стола, Ян поднялся на ноги и двинулся прочь из «Сломанного рога». Связка можжевельника напоследок шлепнула по голове, словно подзатыльник отвесила. Зато снаружи дышать легче. И можно разгрызать сухие таблетки, наслаждаться резкой горечью и не чувствовать на себе укоряющих взглядов тех, кто зависит от его решения.

Паяцы в цветных костюмах, дававшие преставление на краю площади, покинули свое место, переместившись поближе к Замку, а им взамен появился мрачноватого вида мим в черном трико. Двигался он гибко, текуче и упруго, словно отлитый из резины. Немногие зрители охотно хлопали, в поставленную на мостовую шляпу сыпались монетки.

Стукнула дверь «Сломанного рога». Пьетр с Евой остановились рядом, тоже наблюдая за мимом. Краем глаза Ян видел, что ноздри Евы нервно раздуваются. Поругались, что ли или она чует опасность поблизости?

— Может, все обойдется, — Пьетр неловко дернул головой, словно ему за шиворот попала колючка. — Я спрошу, что…

— Я не отказываюсь им помогать, — с усилием произнес Ян. Слова горчили, словно крошево таблеток. — Просто не могу. Я не знаю, что произошло с Замком.

Зрителей вокруг мима поубавилось, только мамаша в голубом костюме подталкивала к актеру маленькую дочку: «Ой, глянь, как дядя умеет, будто кукла!..» Девочка упиралась, крепко стиснув в кулачке нити красного и зеленого воздушных шариков, и таращилась на «дядю» недоверчиво.

Мим широко улыбнулся мамаше вымазанным белилами ртом.

— Что значит, ничего не чувствуешь? — Ева прислонилась спиной к стене «Сломанного рога» в обманчиво расслабленной позе. Сунула руки в карманы.

— А то и значит… в Замке неладно, но это работа не для меня. Все, что могло свершиться, уже случилось.

— Говорят, там маньяк свил свое гнездо?

— Не знаю. Так что, возможно, чемоданы собирать все же придется.

Женщина в голубом костюме отвлеклась от мима и залюбовалась витриной сувенирной лавки. На стекло уже прикрепили красочное объявление: «Уважаемые гости Белополя. Не пропустите главные осенние события нашего города — традиционный футбольный матч и торжество Осеннего Равнодня!..»

Зато малышка с шариками, словно завороженная, глазела на актера. Что-то в этом миме было неправильным.

— Может, дело не в Замке, а в предсказании? — предположила Ева мирно. — И они хотят, чтобы ты отвел именно то, что случится?

— Невозможно уберечь от того, что еще даже не определено. То есть, я мог бы попробовать, вот только кто гарантирует, что рикошет не вызовет еще большую катастрофу?

Ветер шевельнул листву ясеня, в сени которого кривлялся мим. Солнце пробилось через плотную крону, на несколько мгновений разбросав по мостовой чересполосицу света и тени. У мима тени не оказалось.

В это же мгновение мим резко нагнулся к девочке, выскалив острые акульи зубы. Он бы одним укусом отхватил пол-лица жертвы, если бы не случайность — шарик швырнуло сквозняком между ним и добычей. Красная резина гулко лопнула, девочка в ужасе отпрянула, падая навзничь и упуская уцелевший шар. Оглянувшаяся мамаша взвизгнула.

Мим локтем отпихнул второй шарик, дотягиваясь до отползающей девчонки. Прохожие дружно шарахнулись. А Ева зарычала по-звериному, выдвигаясь вперед, и Ян едва успел поймать ее за плечо.

— Погоди! Без тебя справятся…

Сквозь суматоху решительно и целеустремленно, как крупная рыбина в стайке мелочи, уже пробирался человек в кепке. Перехватил замешкавшегося мима, и легко, словно играючи воткнул ему в бок длинный кинжал, сверкнувший тусклым серебром.

Мим выгнулся.

— Э! — перепугался кто-то. — Это же нож!

— Всем сохранять спокойствие! Егерский дозор Белополя…

К обладателю кинжала присоединились еще двое: мужчина и женщина. На поясе каждого ножны, с торчащими из них серебряными ручками.

— Вымра поймали…

Псевдо-мим трясся в конвульсиях. Бледное лицо дергалось, тело оседало бесформенно, словно в набитом песком чучеле проделали дыру. Егерь в кепке деловито извлек свой кинжал. Лезвие было наполовину черным, травленым и слегка дымилось.

— Тут же дети! — возмутились в толпе зевак, но сочувствие нашли только в лице родителей, спешно растаскивающих разочарованных отпрысков. Остальные с интересом наблюдали, как троица умело окружает «мима».

Блеснули на солнце три клинка (один — зачерненный), мелькнули вокруг вымра, оставляя в воздухе паутинные следы-нити — абрис колеса с восемью спицами. «Мим» терял человеческие очертания, скукоживаясь, расплываясь. Через несколько мгновений он рассыпался облачком праха, а следом распалась и серебристая сеть-колесо.

Сильно пахло озоном и полынью. Минуло от силы пара минут.

Трое егерей невозмутимо разошлись в разные стороны, спрятав клинки под одеждой и сразу же превращаясь в рядовых горожан. Зеваки разбрелись неохотно, жарко делясь впечатлениями: «Я слыхал, но ни разу своими глазами…»

Обалдевшая мамаша в голубом костюмчике крепко прижимала к себе все еще ревущую дочку. Улетевший зеленый шарик запутался в ветвях ясеня. На мостовой краснел резиновый обрывок.

— То-то я чуяла, что гадостью тянет, — Ева брезгливо наморщила нос и недовольно высвободила плечо. — Но в твоем присутствии никогда наверняка не скажешь…

Ян пропустил укол мимо ушей.

— Я вот чего подумал, — неуверенно произнес Пьетр, старательно поворачиваясь спиной к уже рассосавшемуся переполоху, — у нас накопилось много недоделанного за прошлые недели. Может, стоит отработать? Ну, чтобы компенсировать… и мост, и Замок. Прямо сегодня бы и начали, до вечера еще далеко…

— Посмотрим, — угрюмо буркнул Ян.

— А еще…

— Что?!

Ева зыркнула недобро, но воздержалась от комментариев, скользнув взглядом по вскрытой упаковке таблеток, которые Ян так и держал в ладони.

— Что? — повторил он тоном ниже.

— Я хотел еще только сказать… — Пьетр пытался вернуть на физиономию уверенность. — Если тебе интересно…

— Не томи уже, — сквозь зубы получилось шипение. Но, во всяком случае, не злобный выкрик, как чуть раньше.

— Я знаю, где видел эту… рыжую журналистку. С которой ты утром разговаривал. Она была возле железнодорожного вокзала. Ты там работал по поводу…

— Помню. И что она там делала?

— Да ничего. Просто смотрела. Я обратил внимание, потому что она рыжая и приметная.

М-да… Этого у нее не отнять.

«Жили-были две сестры. Старшая добрая, младшая злая, оттого что хромая. Встретила как-то злая сестра горелома и попросила избавить ее от увечья, перевести беду на сестру. И хоть поняла старшая из сестер, отчего с ней такое несчастье случилась, не таила она гнева на младшую, простила ее. И стала злая сестра здоровой и красивой, а добрая — хромой. Только люди все равно тянулись к старшей из девиц, а вторую обходили стороной. И даже герцогский сын, что встретил на лесной дороге обеих сестер, пожалел хромую, помог ей, а там и полюбил старшую за доброту и беспечальность. И женился на ней.