Признания новобрачного

Он был вынужден признаться себе, что почувствовал сострадание к малышу. Гриффин знал, что значит быть брошенным. Это корежило душу, изменяя ее навсегда. Да, он хотел избавиться от неожиданной ответственности, однако втайне понимал, что не сможет этого сделать, пока не будет уверен, что малыш в безопасности.

Приоткрылась дверь, и в щель протиснулась голова Фелпса.

— Сэр Доминик в утренней гостиной.

Гриффин кивнул.

— Зайди к Мэдлин и скажи, чтобы она принесла младенца. — Он убрал конторскую книгу в ящик стола, запер его и положил ключ в карман, где тот моментально зазвенел, ударившись о массивное кольцо. После этого Гриффин выпрямился и неторопливо направился к утренней гостиной, намереваясь заставить Доминика подождать несколько лишних минут.

Нелепая игра, которую он вел со своим бывшим и, как правило, нежеланным наставником, имела целью не столько досадить Доминику, сколько установить некий контроль над их отношениями. Доминик долгие годы старался принудить Гриффина подчиняться его воле — и он действовал только в его интересах или, по крайней мере, не уставал это повторять. Но Гриффину не нравились люди — и мужчины, и женщины, — которые пытались им управлять. Слишком уж долго им помыкали, причем, что греха таить, не обходилось и без кулаков, и ему пришлось приложить слишком много стараний, чтобы стать хозяином своей жизни. Он больше никогда и никому, включая Доминика, не позволит не считаться со своей волей, не важно, какими бы добрыми ни были намерения.

К несчастью, Доминик умел ставить его на место, поскольку, как никто другой, мог предвидеть реакцию и даже эмоции Гриффина. Не зря он занял столь высокое положение в «Интеллидженс сервис» — прошел по карьерной лестнице почти до самой высокой ступеньки и обосновался рядом с королевской семьей, оказывая влияние на всех, кто встречайся на его пути. Доминик знал положение дел всех высокопоставленных и не очень высокопоставленных лиц — от принца-регента до портовых шлюх — лучше, чем они сами, и все они были перед ним в долгу. Он был одним из самых влиятельных людей в Англии и сущей занозой в заднице Гриффина.

Дело в том, что по какой-то безумной причине этот человек счел своей миссией перевоспитать Гриффина. И ему было совершенно наплевать на то, что Гриффин не имел ни малейшего желания перевоспитываться. Но если уж Доминик принял какое-то решение, переубедить его или, по крайней мере, отвлечь было невозможно.

Когда Гриффин открыл дверь в утреннюю гостиную, Доминик поднял глаза от блокнота, в котором делал заметки, и ехидно улыбнулся.

— Для человека, который так стремился со мной поговорить, ты явно не спешил.

Гриффин изобразил удивление.

— Как? Разве ты долго ждал? Тысяча извинений! Я велел Фелпсу предложить тебе что-нибудь выпить. Не желаешь ли чашечку чаю?

Ехидная улыбка сэра Доминика стала еще шире.

— Похоже, уж не знаю почему, Фелпс в моем присутствии нервничает. Бедняга не мог дождаться, когда ему позволят выйти из комнаты. К счастью, я, не дождавшись чаю, смог отведать твоего отменного коньяка, мой мальчик. И даже попытался убедить себя, что ты раздобыл его законными путями.

— Думаю, Фелпс боится, что ты захочешь его арестовать. Возможно, за беспошлинную торговлю, если ничего другого не придет в голову. Ты же понимаешь, слуги беспокоятся, когда ты относишься к моим деловым предприятиям почти как к преступлениям.

— Ну, тебя-то это никогда не останавливало, — усмехнулся Доминик.

Гриффин подошел к четырехъярусной этажерке, стоящей между окнами, взял хрустальный графин и плеснул себе в стакан щедрую порцию коньяка.

— Верно, но ты прекрасно знаешь, что нервов у меня нет вообще. Неплохое качество для человека, который зарабатывает себе на жизнь так, как я.

— Так, как ты зарабатывал. Но теперь, когда ты продал все свои игорные дома и, насколько я понял, вот-вот заключишь соглашение о передаче борделя Мэдлин Ривз, все изменится.

Гриффин покосился на собеседника с большим неодобрением. Все-то он знает, хотя и сам Гриффин, и его домочадцы всегда старались держать язык за зубами. Тайна, неизменно окружавшая Гриффина и все его дела, одновременно поддерживала его репутацию и заставляла окружающих относиться к нему если не с уважением, то с осторожностью. В некоторых кругах его считали главарем некой преступной шайки. Гриффин никого не разубеждал, полагая, что такое отношение ему только на пользу, особенно когда излагал другим свой взгляд на деловые и финансовые проблемы.

Тот факт, что он неизменно карал тех, кто оказывался настолько глупым, что предавал его, тоже помогал. Репутация — ничто без воли и средств для ее поддержки: железных кулаков. Годы, проведенные на лондонских улицах, научили его этой нехитрой истине уже давно.

— Я не стану спрашивать, откуда тебе об этом известно, — сообщил он и расположился в кресле у камина.

— И правильно сделаешь, — усмехнулся Доминик. — Кстати, сомневаюсь, что ты на самом деле хочешь это знать.

Гриффин не проглотил наживку. Он сделал глоток действительно превосходного коньяка — разумеется, попавшего к нему от контрабандистов, — и с удовольствием прислушался к своим ощущениям.

Доминик присел на соседний стул.

— Мне нравится направление, в котором ты движешься, Гриффин. Твои инвестиции удачны, и твое состояние — я имею в виду легальное состояние — неуклонно растет. Но я не понимаю, почему ты хочешь все бросить и отправиться в те части света, где лучше не бывать. И все это именно сейчас, когда ты существенно упрочил свое положение. — Он подался вперед, глядя на собеседника со всей возможной серьезностью. — Ты же знаешь, что в этом нет никакой необходимости. Достаточно немного времени и терпения с твоей стороны и небольших усилий с моей, и тебя станут принимать даже в высшем свете, перед тобой откроются двери лучших домов королевства.

Хотя Гриффин никому ни словом не обмолвился о своих планах, Доминик давно знал, что он хочет покинуть Англию, оставив заодно далеко позади свое прошлое. Уладив все дела, он намеревался первым же подходящим судном отплыть на восток.

— Я и так являюсь отпрыском одного из лучших семейств королевства, — спокойно ответствовал Гриффин. — И не имею никакого желания общаться с остальными, во всяком случае, за пределами игорного дома или борделя.

Доминик прищурился. Его изумрудно-зеленые глаза стали ледяными — так всегда бывало, когда Гриффин раздражал его.

— Знаю, — усмехнулся Гриффин, — я тяжкий крест. Но я пригласил тебя сюда не для того, чтобы услышать мнение о моих неудачах или грядущих путешествиях. Просто возникла неожиданная проблема, от которой, надеюсь, ты меня избавишь.

Доминик взирал на него в течение нескольких секунд с совершенно непроницаемым выражением лица, после чего, вероятно, решил прибегнуть к тактическому отступлению.

— Понимаю. Фелпс оставил странное послание о младенцах, печатках и дамах под вуалью. Это было похоже на плохую мелодраму. Ведь на самом деле никакого младенца нет, правда?

В этот самый момент открылась дверь, и в гостиную вошла Мэдлин с младенцем на руках. Она одарила Доминика самой соблазнительной улыбкой из своего арсенала и грациозно проплыла через комнату — ну чем не мадонна? Мэдлин уже несколько лет пыталась соблазнить Доминика, но тот проявлял невиданную стойкость. Правда, это ее не останавливало, и попытки продолжались.

Доминик медленно встал. На его лице отразилось искреннее изумление — очень редкое для него выражение. Он скосил глаза на Гриффина.

— Это не…

— Конечно, это не мой ребенок, — скривился тот. — Ты отлично знаешь, как я отношусь к подобным вещам.

Доминик все знал об обстоятельствах появления на свет Гриффина и одно время дружил с его матерью. Они разделяли неприязнь к отцу Гриффина, герцогу Камберленду, младшему брату принца-регента. Доминик ненавидел герцога за то, что тот совратил мать Гриффина, когда девушке едва исполнилось четырнадцать лет, а Гриффин ненавидел и презирал его за то, что высокородный аристократ не признал сына и не проявил никакого интереса к девочке, которой сломал жизнь.