Страница 52 из 52
Существует и другая тенденция — принизить значение Владимира в эпосе. Так, В.В. Долгов пишет: «В перечне ценностей, подлежащих защите, князь с княгиней упоминаются последними:
Это довольно прямолинейное и наивное убеждение, что ценности в былине перечисляются «по убывающей», входит в прямое противоречие с текстом той же былины:
Для человека традиционного сознания немыслимо, чтобы жизни «чернедь-мужичков» шли по ценности впереди «Божьих церквей» (в которых в эпосе» как мы помним, молятся «Богам могуциим»). Тем паче немыслимо, чтобы они были для Ильи дороже его спасительницы Апраксы. Скорее, оба перечня надо рассматривать в свете следующих выводов В.Н. Топорова: «в горизонтальной плоскости Космическое пространство становится все более сакрально значимым по мере движения к центру, внутрь, через ряд как бы вложенных друг в друга „подпространств“ или объектов (типовая схема: своя страна [„за веру за отечество“. — Л.П.] — город [„стольный Киев-град“. — Л.П.] — его центр — храм [„церкви божий“. — Л.П.»] — алтарь — жертва, из частей которой возникает новый космос)» (Топоров В. Н. Пространство и текст// Исследования по структуре текста. М.: Изд-во МГУ, 1987. С. 256). В этом контексте княгиня оказывается как бы важнее князя — см. ниже о сакральном браке. О месте же князя в сознании богатырей ясно говорит отказ жить Сухмана, понявшего, что не нужен князю, и равнодушие разгневанных несправедливостью князя богатырей к судьбе покинутого ими Киева — того самого Киева, что, по мысли В. В. Долгова и его, надо заметить, многочисленных единомышленников, богатыри ставили выше князя.
Там же. Второй смысловой слой, реконструируемый исследователями — о якобы необходимой помощи Микулы (т.е. общинного ополчения) Вольге (т.е. княжеской дружине) в деле сбора дани с покоренных племен, представляется не менее натянугым. Мысль о том, что дружина была менее боеспособной, чем ополчение, не подтверждается ничем, кроме ссылок на труды одного из соавторов. Да и не может подтверждаться, так как противоречит и источникам (мы видим, как Вышатич с двенадцатью отроками без потерь разгоняют три сотни общинников), и здравому смыслу — зачем тогда вообще была бы нужна дружина?
Эту проблему рассматривал Б.А. Рыбаков в работе «Геродотова Скифия» (М.: Наука, 1979). См. также его «Киевская Русь...» С. 18—30. «Язычество Древней Руси». С. 39—68. Невзирая на доказательность его аргументов против причисления «скифов»-пахарей к собственно скифам, причислять их, вслед за Рыбаковым, к славянам едва ли возможно. Как неоднократно подчеркивал сам Рыбаков («Киевская Русь...» С. 19—21, «Язычество Древней Руси», С. 40, 64, 66—68), геродотовы «скифы»-пахари активно общались с эллинами. Если бы они были славянами, невозможно было бы объяснить, отчего самоназвание эллинов проникает в славянские языки очень поздно, через книжное посредство, и все славянские языки называют этот народ его римским именем «греки».
Любопытные, но, к сожалению, не получившие должного развития наблюдения — см. Плисецкий М. М. Историзм... С. 202—206. См. также Прозоров Л.Р. Мужики в былинах киевского цикла: историческая реальность фольклорного термина// Шестая российская университетско— академическая научно-практическая конференция: материалы докладов. Ижевск. Изд-воУдГУ. 2003. С. 64—65.
При всей «фантастичности» этого народа, стоит помнить о двух обстоятельствах; во-первых, тот же Павел Диакон упоминает «людей-псов» среди самих лангобардов, что истолковывается исследователями, как указание на дружины «оборотней» (Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М.: Прогресс, 1987. С. 117—118.), а саксонцы называли славян псами, что не может быть истолковано как простая презрительная кличка, так как саксы входили в один племенной суперсоюз со славянами-велетами, а саксонская знать не брезговала сочетаться браком со славянками.