Страница 6 из 29
На следующий день, рано утром, главный милиционер города вошел в кабинет Самохвалова и доложил о состоянии дел. О том, в частности, что расследование по факту анонимных телефонных угроз в отношении мэра начато, а также о том, что полчаса назад вице-мэра, г-на Воскресенского, обнаружили в подъезде родного дома убитым.
– Убили Воскресенского профессионалы, – лепетал милиционер, стоя навытяжку перед Самохваловым. – Выстрелили сначала в печень, затем сделали контрольный выстрел в затылок. Пистолет с глушителем бросили там же, на месте происшествия. Водитель служебной машины говорит, что заехал за ним, как обычно, в семь тридцать. Тут ему неожиданно приспичило по малой нужде. Он отошел за угол и через пару минут вернулся. Никого не видел. Уже когда я к вам подъезжал, по рации мне сообщили, что служебная собака потеряла след на соседней улице, у дороги. Значит, преступник или преступники сели там в машину.
Мэр опрокинул в себя рюмку, но не покраснел, а побелел. И стал очень медленно наливать себе еще водки.
– Мы делаем все, – сказал милиционер, – что можем. А вам бы надо пока поберечься. На улицу не выходить. И вообще. Охрану мы усилим. Это ведь вам предупреждение.
– Уйди с глаз, – выдохнул, выпив рюмку, мэр и тут же, не закусив, разразился потоком отборной брани, из которой пятящийся милиционер понял только, что смерть вице-мэра не произвела на Самохвалова того эффекта, на который, как видно, рассчитывала стриженая братия.
Безвременная кончина Воскресенского породила в народе немало слухов, предположений и толков. Но особенно сильно встревожился Букорев. Узнав от Самохвалова, что тот не испугался и жаждет расправиться с преступниками, Константин Иванович затрясся. В качестве следующего предупреждения неуступчивому мэру бритоголовые запросто могли отправить на кладбище и самого Букорева. Могли, разумеется, и не убить, а только ограбить, но и это было неприемлемо. Ситуация становилась опасной и требовала действий.
Константин Иванович в срочном порядке разыграл гипертонический криз, взял больничный лист и очень зачастил в Москву, говоря окружающим, будто ездит к хорошим врачам. На самом же деле он суматошно искал в столице квартиру. Букорев решил навсегда перебраться в Москву, и накопленные средства позволяли сделать это с комфортом. Конечно, ему было жаль покидать насиженное место. Тем более что коммерция в городе только теперь стала разворачиваться по-настоящему, с размахом, и Константин Иванович кожей чувствовал: весь капитал, который ему удалось скопить на данный, черный день, – все это были жалкие крохи по сравнению с теми златыми горами, что маячили впереди. Но тут уж было не до жиру.
Очень быстро купив в Москве двухкомнатную квартиру, Букорев нанял бригаду строителей-отделочников, и спустя две недели уже ничто не мешало побегу.
Сборы были недолги. С собой Константин Иванович прихватил только маленький немецкий сейф, наполовину набитый сотенными американскими купюрами, и невесту – красивую вдову тридцати трех лет, за которой он не очень успешно ухаживал весь последний год, но которая неожиданно быстро приняла его предложение, поскольку была рада радешенька вырваться из опостылевшего ей захолустья.
В Москве Букорев некоторое время бездельничал. Заполучить такую же, несущую золотые яйца синекуру, какую он имел в курятнике Самохвалова, не удалось. Для этого надобны связи, а их у Константина Ивановича в столице отродясь не было. Тогда он решил заняться бизнесом. Покупка квартиры натолкнула его на мысль открыть риэлтерскую фирму. Особенно запало ему в душу то обстоятельство, что в этом виде предпринимательства все расчеты между продавцами, покупателями и посредниками велись исключительно в долларах и только наличными – из рук в руки. В официальных же бумагах отражались суммы в рублях, и стоимость сделок при этом занижалась многократно. Это было необычайно удобно для общения с налоговыми органами.
Цены на недвижимость уверенно шли в гору и Константин Иванович, не мешкая, стал подыскивать помещение для фирмы. Однако куда бы он ни приходил и с кем бы ни заводил разговор об аренде, везде беседа начиналась с того (или заканчивалась тем), что хозяева помещений вежливо интересовались, какая именно из бандитских группировок будет «обеспечивать безопасность» его фирмы. По своей провинциальной наивности Букорев надеялся, что уж в столице-то порядка будет больше, чем в его заштатном городишке, но иллюзия эта быстро развеялась.
Столкнувшись с той же напастью, с которой он, казалось бы, так ловко разминулся, Константин Иванович несколько затосковал. Делиться черт знает с кем плодами своих усилий ему не хотелось. Кроме того, он был наслышан о душераздирающих историях предпринимателей, которых бандиты в его городе стали в последнее время не только обирать, но и вовсе вышвыривать из их собственных фирм. Люди оказывались на улице без ломаного гроша в кармане, а хозяевами бизнеса становились все те же ребята с тюремной татуировкой на крепких руках. При мысли о том, что в его красивый немецкий сейфик могут залезть эти синие от наколок, бесконечно чужие руки, Константин Иванович холодел. А ведь в ближайшие лет двадцать, прикидывал Букорев, по-другому в России не будет.
Еще работая в родной мэрии, загребая с письменного стола пакетики с деньгами, он не раз подумывал о том, как было бы неплохо убраться в какую-нибудь уютную европейскую страну. Мысль о возможной эмиграции была тогда абстрактной, туманной и расплывчатой. Теперь же Константин Иванович твердо шагнул в многочисленные ряды соотечественников, которые решили, что надо во что бы то ни стало улизнуть подальше от непредсказуемой и бестолковой родины – пока Россия, эта громадная свинья, ошалевшая, мечущаяся одновременно и от голода, и от обжорства в постоянно сужающемся загоне, не затоптала их, как цыплят, своими изгаженными ногами.
Цыпленка Букорева удерживало лишь одно: по его подсчетам, чтобы чувствовать себя за рубежом уверенно, нужно было переправить в какой-либо из швейцарских банков миллион, а лучше – два миллиона американских долларов. После покупки московской квартиры, а также после того, как красавица жена, с энтузиазмом взявшаяся за обустройство семейного гнездышка, накупила в дом дорогой мебели, различного рода японской электроники, роскошной посуды, статуэток, торшеров и прочего добра, – после всего этого в заветном сейфе осталось около трехсот пятидесяти тысяч. Жена, между тем, считала, что нужно еще купить и автомобиль, обязательно иностранный и новенький. Константин Иванович приобретать иномарку не хотел: опасался, что завистливые соседи могут натравить на него каких-нибудь местных бандитов. В немилосердно жесткой беседе Букорев изложил жене свою точку зрения, чем впервые ее обидел. Он объяснил жене, что в виду предстоящей борьбы за миллион (а лучше, два миллиона) долларов такие устремления являются дешевым пижонством, которым, по его мнению, может отличаться только кое-кто, кого вытащили из грязи в князи.
Позже он принес извинения, однако образовавшуюся в их отношениях трещину это покаяние зацементировать не смогло, потому что в их взглядах на жизнь обнаружилось еще одно, гораздо более существенное противоречие. Она хотела ребенка, а он – нет. Вернее, он тоже хотел иметь одного-двух наследников, но позже – после переезда за рубеж.
Когда Константин Иванович рассказал супруге о своих пилигримских планах, то встретил глухое непонимание: она и слышать не хотела о переезде за границу. Тем не менее, Букорев бесповоротно решил, что покинет Отчизну – с женой или без нее. Хотя благоверной постарался внушить, будто заговорил о загранице в сердцах и ни на какой такой дурацкий Запад лыжи навострять не собирается.
Шло время, Букорев день-деньской бил баклуши и нервничал. Но вскоре период внутренних метаний миновал. Однажды вечером, сидя с женой на кухне, Константин Иванович прочел в «Известиях» небольшую заметку, в которой сообщалось о гибели мэра его родного городка.
– Гляди-ка, – сказал Букорев жене. – Тут про нашего Самохвалова написано.