Осада

Мы выехали около полудня, Владислав Георгиевич ранее не мог, да и я оказался по счастью загружен все утро. После доклада президенту, я отправился к нему. Отправились на четырех машинах, – два БМП присоединились к нам у самой границы «пятого кольца». До этого из ворот Спасской башни выехали два бронированных внедорожника БМВ. На Садовом нас уже встретил готовый блокпост, само кольцо пока действовало, но судя по скудному потоку, идущему по внешней стороне, это ненадолго.

Когда мы проезжали по Рублевскому шоссе, я не мог не обратить внимания на сосредоточения воинских частей возле покинутых коттеджей, я спросил Владислава Григорьевича, остались ли еще не успевшие перебраться в красную зону горемыки, он покачал головой.

– Значит, от чумазых стерегут, – ядовито заметил я; Нефедов, усмехнувшись, кивнул в ответ.

На развязке МКАД и Рублево-Успенского расположилось особо мощное охранение. Полдюжины БМП, три БТРа, я не удивился, увидев здесь и установку залпового огня, жадно нацелившуюся в белесую от перистых облаков лазурь неба. Лесок, прежде уютно располагавшийся сразу за кольцевой, и так частично вырубленный при создании кольца, ныне был выжжен еще метров на двести вглубь, две тяжелых огнеметных установки «Буратино» медленно катились вдоль кольца с внешней стороны. Пахнуло гарью, даже во внедорожника, наполненный кондиционированным, избавленным от посторонних запахов, шумов и взоров, проник прогорклый тошный запах сгоревшей плоти.

Нефедов проехал блокпост: машину не остановили, достаточно было взглянуть на номера, чтобы военные немедля вытянулись во фрунт.

– Здесь и было направление главного удара. Самая серьезная попытка прорыва за последнее время. Да, пожалуй, за все время.

– Зомби?

– Ну зачем. Живых, конечно. Ах, да, обещал рассказать и показать.

Он начал рассказывать и показывать. С каким-то особым старанием, понять которое я не мог, с тем рвением, от которого я с самого начала попытался бежать.

Тем временем, нас взяли в клещи два БМП, спереди и сзади охраняя наш путь от все тех же живых, о коих рассказывал директор ФСБ. Мы свернули с главной дороги в сторону неприступных прежде поселков. Нефедов, резко, но и редко жестикулируя, принялся описывать события прошедшего понедельника, я не смотрел по сторонам, привалившись к стеклу, разглядывал небеса. Представлял услышанное или пытался отвлечься, не могу сказать наверняка. Слова долетавшие до меня, терзали, точно шершни, я был этому и рад, точно мазохист, и жалел, что отправился в эту поездку, страстно желая ее прервать. Но не хватало – ни сил, ни решимости сказать об этом водителю. Нефедов бы понял меня, я не сомневался в этом, не сомневался так же, что меня отвезли на втором внедорожнике назад, кажется именно для этого он и предназначался. Всеволод Григорьевич давал мне шанс, воспользоваться коим я попросту не осмеливался.

Тем временем, мы вывернули к первому посту, к моему удивлению, он не пустовал, возле него копошилось с две дюжины военных, а на подступах стояло два Т-90, еще один танк, Т-72, возвращался со стороны Барвихи. Сердце у меня екнуло, пронзенное ледяной стрелой, я обернулся к Нефедову. Но тот не обратил на это никакого внимания, продолжая говорить:

– Пост установили сразу после случившегося в понедельник, когда поселки удалось отбить. Ново-Огарево почти не пострадало, а вот все, что по левую руку от нас, все это…. – он махнул рукой. По левую сторону на съезде на Подушкинское шоссе располагался торговый центр с большой парковкой, ныне его обгорелый остов превращался в руины мощным экскаватором. Здесь как будто Мамай прошел, но после прохода его орд, следы погрома не убирались, напротив, за пришедшими доламывали остатки, словно видя незавершенность картины, старались подвергнуть ее поистине тотальному опустошению. Машина остановилась у блокпоста, я все ждал, поедет ли Нефедов в Барвиху или повезет меня в Ново-Огарево.

– Я вижу, вы меня не слушаете, – констатировал Владислав Григорьевич. Я дернулся, покачал головой.

– Не получается не слушать.

– Хорошо. Или плохо, не знаю…. По всей видимости, было две банды, по другому не назовешь. Скорее всего, из разных армейских частей, ранее дезертировавшие, логично, что к ним добавились те, кто бежали уже с этих постов. Словом, та еще публика собралась и устроила хорошую жизнь. Мало того, проход открыли, так еще и поехали следом. Как будто разом крышу сорвало. Вдруг стало все можно. Не понимаю. Ведь совершенно разная система ценностей, совершенно разные люди, не армейцы, иначе воспитаны, на другие деньги… хотя, что деньги…

– Никакого сопротивления? – неожиданно для себя спросил я. Нефедов сумрачно кивнул.

– Так постреляли возле резиденции Пашкова, по-моему только для вида, убитых нет, но, возможно, обратились. Да, я говорил о численности: две банды, в каждой человек по двести – двести пятьдесят. Подъехали почти синхронно одна по Можайскому, вторая по Рублево-Успенскому шоссе. Первая пришла чуть раньше, по сообщениям спасшихся, хоть разговаривали. А когда подвалили к резиденции премьера, начали жечь, что попадется под руку. Крови им требовалось, поехали по поселкам. Мне кажется, Торопец, это одна кодла была, просто разделилась перед нападением, но действовала целенаправленно. Нужна ей была кровь, очень нужна, они ей и напились досыта. Если такое вообще возможно.

Пауза. Долгая пауза. Внедорожник все стоял на распутье, не решаясь двинуться ни вперед ни влево. Нефедов молчал, глядя прямо перед собой на фырчащий танк, сворачивающий к посту. Следом за ним потянулась САУ, за ней подходил спецназ ФСБ, усталые солдаты, как-то затравленно оглядывавшиеся по сторонам. Я долго смотрел, как они грузились в БТРы, как усаживались на броню танков и САУ, затем медленно возвращались в Москву, по дороге снова проезжая мимо нас, вглядываясь в нас, но не говоря ни слова, и только фырчали моторы, и грохотали гусеницы, перемалывая потрескавшийся асфальт в крошево.

– Скажите, а вам приходилось убивать? – неожиданно спросил я. Нефедов повернулся ко мне и долго молча смотрел. Потом покачал головой.

– Наверное только раз, – неожиданно откликнулся он, хотя ответ ожидался иной. – В Питере, уже после восстания, когда я… впрочем, я не уверен, был ли это живой или мертвый. Теперь их вообще стало трудно разобрать. А тогда… старик…

Он замолчал и не произнес более ни слова. Покуда я не коснулся его плеча. Владислав Григорьевич не вздрогнул, но как-то странно повел головой, после чего спросил:

– Поедем влево или вперед?

Я бы желал уклониться, желал вообще ничего не видеть, но снова промолчал, лишь кивнул в ответ. Нефедов понял без слов, свернул влево, предварительно дав команду сопровождавшим нас БТРам. Мы въехали на Подушкинское шоссе.

Он был прав, лучше на это не смотреть. Но если посмотрел, лучше не отрываться. Барвиха предстала сожженной до фундамента, нетронутым оставался лишь поселок напротив; впрочем, и его сейчас зачем-то сносили, видимо, из тех же мамаевых соображений. Мы ехали медленно, отправив БТР на разведку, я смотрел, пытаясь отсюда углядеть в лесной чаще знакомый дом, конечно, бесполезно, слишком далеко он затерялся в лесу, странно, но до сих пор над уничтоженными особняками кое-где еще курился дымок. Точно приходили не раз и не два. Добивая. Хотя я прекрасно понимал, что это не так.

Простые дома они обошли своим вниманием, что неудивительно. В армию шли как раз из таких кирпичных лачуг пятидесятилетней давности, из хрущевок, из панельных многоэтажек; в спецназ же ФСБ и тем паче ФСО, сманивали уже из институтов, или отличившихся контрактников. Или просто проверенных людей, желавших попасть, и порой ждущих этого годами. Требования к соискателям предъявлялись всегда очень жесткие, порой жестокие, отбор колоссальный, но желающих не убавлялось, напротив, последние годы их становилось все больше. Оно и понятно, в армию деградировавшую день ото дня, или милицию, как альтернативу, впрочем, ставшую предметом уже не насмешек, но лютой ненависти, и не меньшего страха, идти не было ни желания, ни сил. Эти же две организации представлялись единственными, не затронутыми червем всеобщего гниения, а потому если уж пристал долг служить родине, то лучше избежать армейского произвола или милицейского беспредела, а прорваться, в особые части. Хоть и не синекура, но и доход и уважение, и главное, не тот кошмар, предлагавшийся к прохождению всем молодым людям от восемнадцати до двадцати семи.