Осада

Их едва не встретили огнем, измученные беспрестанной ночной канонадой бойцы. Часть, по приказу Ткаченко, вынуждена была ночь прочесывать обезлюдевший, сокрывшийся сам в себе город,  в поисках мародеров, разграбивших и сжегших продовольственные склады на Луговой. Пойманных за руку, а иной раз просто подозрительных расстреливали немедля, без суда и следствия, без лишних вопросов. Пропустив в город последних беженцев, они наглухо закупорили все дороги, все тропы, насколько это было возможно. Часть лесопарка в районе Улисса была попросту сожжена. Десантники вылавливали из воды или расстреливали с патрульных катеров и шлюпок, подплывавших к берегу мертвецов, кто знает, китайцев, корейцев, японцев, русских, стреляли по всем, кто не кричал по приближении, а иногда и просто по всем.

Крайнев, вернувшийся ночью из Комсомольска-на-Амуре, на заседании Совбеза поднял вопрос о немедленной эвакуации населения в Японию. Дзюба сопротивлялся, но большинство оказалось против него, чтобы не оказаться в проигрыше, он согласился переговорить с премьер-министром Японии. Правда, дозвониться не мог все утро.

Вместо этого Лаврентию позвонил Тикусемо. Как выяснилось, уже из Осаки. С огорчением сообщил, что вышедший конвой, вынужден, из-за сложной обстановки в вашей стране повернуть назад. На вопрос, когда, Акио-сан, немного поколебавшись, ответил, около десяти часов назад. Дзюба в истерике разбил телефон о стену, и взяв себя в руки, приказал командующему Тихоокеанского флота немедля отправить в погоню все самое быстроходное, что у него есть, и захватить конвой в плен, при сопротивлении уничтожать без предупреждения. Не без внутреннего удовольствия, заметного даже в дрожании голоса, командующий ответил немедленным согласием, к слову сообщив, что патрульные катера докладывали ему о вхождении в территориальные воды конвоя, его ждали как раз к этому часу, но потоптавшись на месте, он решил идти обратно.

Конвой был пойман к концу дня. Даже обстрела не понадобилось, с триумфом с борта захваченного сторожевика об этом успехе сообщил сам заместитель командующего, лично возглавивший операцию. Ответ японской стороны последовал незамедлительно: премьер позвонил Дзюбе и напомнил о соглашении, в ответ получил порцию ядреных выражений и брошенную трубку, что могло означать только одно – никаких переговоров не будет, а вот пристанище, о котором они так и не договорились, Дзюба подберет себе сам и с помощью всех имеющихся у него сил и средств; в этот час, когда в порту на набережные поднимались мертвые, в районе Заря не стихала канонада, а по всему городу начались грабежи, убийства, изнасилования, прекратить которые милиция и внутренние войска оказались не в состоянии, Дзюба уже перестал сомневался, что им все-таки придется перебраться на новое место жительства. И кажется, это вопрос не дней – часов.

Захваченный конвой для этой цели пригодился как нельзя кстати, сухогрузы заполонили беженцы, устраивавшиеся на палубе как придется. Все имеющиеся на плаву прогулочные катера, яхты, барки, все, что было способно пересечь Японское море, эти семьсот километров пути, все пошло в ход. Дзюба, дабы избежать излишних трений с ВМФ соседнего государства, приказал отправляться на Хоккайдо, в район городка Кумаиси. Насколько было известно, Хоккайдо по-прежнему оставался сравнительно пустынным, а значит, безопасным островом, вопрос, оставшийся без ответа, а куда последуют орды мертвяков, когда город будет сдан, а корабли уйдут в море, остался без ответа. Никто не хотел думать, что новых Робинзонов продолжат преследовать те же ненасытные скопища, которым воистину море по колено.

Вместе с флотилией отправились два ракетных крейсера освободившиеся от обстрела Находки, и атомный подводный крейсер проекта 667, так же, насколько возможно, забитые беженцами, а потому не погружающиеся даже на перископную глубину. После того, как первые корабли отошли, стало ясно, что на двести тысяч оставшихся человек никакого транспорта не хватит. Хорошо, волнения на море в ближайшее время не ожидалось, и эти семьсот километров, будут преодолены, самое большее, за двое суток.

Около пяти дня поступило первое тревожное сообщение – флотилия едва покинув территориальные воды, немедля натолкнулась на заградительные отряды сторожевых кораблей империи. На просьбы о помощи сторожевики молчали, не пропуская флот, все это продолжалось до тех пор, пока в дело не вмешались японские подлодки.

Зайдя с глубины они ударили по сухогрузам, два из них загорелись и в течении получаса затонули, поднять на борт удалось очень немногих, сторожевики открыли шквальный огонь из крупнокалиберных пулеметов, подойдя к флотилии практически вплотную. На военных судах Дальневосточной республики не сразу сообразили, почему были атакованы именно беззащитные суда, перевозившие только беженцев, пока не поняли – чем меньше будет таких судов, тем меньше вероятность вторжения новых совсем уж нежелательных ртов из отвергнутой республики. После короткого боя, когда японский флот потерял субмарину, а Тихоокеанский – ракетный крейсер и еще три сухогруза, Крайнев, взяв на себя командование операцией, и буквально оттащив от микрофона Дзюбу,  приказал немедленно отступать, не ввязываясь в дальнейшие сражения. Но и в порты не заходить, оставаться в своих территориальных водах, ожидая подмоги. Следующим распоряжением было послать все имеющиеся силы, кроме нескольких катеров, по-прежнему стерегущих зомби на подступах к столице, на прорыв. Так же на помощь отправились практически все суда из Советской гавани, оставив Николаевск-на-Амуре. Остальные ждали беженцев из Комсомольска-на-Амуре, а некоторые просто не подчинились приказу, по-прежнему упорно уповая на Маркова.

Против выдвинутых в Японское море Дальневосточной республикой тридцати подлодок, в том числе трех атомных крейсеров, а так же трех эсминцев, десяти больших и малых противолодочных кораблей, ракетного крейсера «Адмирал Лазарев», десяти ракетных кораблей и катеров, Япония бросила весь свой резерв: пятьдесят эсминцев, двадцать субмарин, все четыре фрегата, и даже десантные корабли и патрульные катера в том числе на подводных крыльях.

Рандеву состоялось вечером двадцать пятого сентября в семнадцать часов двадцать пять минут по местному времени. Корабли медленно сближались, маневрировали, каждая сторона чего-то выгадывала, ждала оплошности противника. Япония подтянула штурмовые бомбардировщики, едва они появились над водной гладью, с ревом, визгом и воем ракеты вырвались из шахт, сорвались с направляющих, взбив затихший воздух турбулентными завихрениями, устремились друг навстречу другу.

Дзюба наблюдал за войной с палубы одного из эсминцев, вместе с ним была и Надежда. И вера в мощь своего флота, пусть и обескровленного Марковым, пусть разодранного на части, но еще готового постоять и за себя и прорубить врата к спасению. Президент поспешил отправиться на войну, посчитав, что раз уж Крайнев остался в столице, здесь, на передовой, ему самое место. Когда корабли доберутся до Хоккайдо, он уже эту территорию провозгласит terra nostra для тех, кто потянется следом и будет прибывать, уверенный, что здесь обретет долгожданный покой.

Если только не думать о зомби. Если заставить и себя и других позабыть о преследующем их кошмаре. Вот и сейчас, он поморщился, подумав об оставленном Владивостоке, об отступавших с позиций, пробиравшихся к Улиссу, к портам, чтобы погрузиться в оставшиеся корабли, или со страстной жаждою, смешанной напополам с отчаянием, ждать их возвращения, через трое суток, в самом лучшем случае. А эти сутки ведь надо было как-то пережить. С ними, с бойцами, решившимися остаться, был и Крайнев, не пожелавший бежать в неизвестность. Это придавало решимости, не только защитникам города, всем его жителям, хотя к настоящему моменту все оставшиеся стали на защиту, просто потому, что старики, женщины и дети были отправлены, к островам, через глубокое синее море, через бездну.

И когда последние корабли покинули пристани, Крайнев отдал приказ занять круговую оборону и беречь патроны. На всякий случай системы береговой ПВО взяли в прицел лазурь неба. Его спрашивали почему не воду, он хмыкал и просил немного подождать.