Осада

Толпа заревела восторженно, поддерживая трибуна. Дзюба поклонился в ответ, заводя собравшихся еще больше. А после помчался на следующий митинг, снова разогревал и подзуживал, доводя до умоисступления несколько десятков тысяч человек. В дороге на Луговую площадь, получил послание от Ткаченко: «Смотри не перестарайся. Я тебя предупреждал о крысах – их тут навалом».

Стерев сообщение, Лаврентий подъехал к главному митингу – здесь уже собралось не меньше сотни тысяч человек. Вся площадь была заполнена, едва сдерживаемая ОМОНом толпа, гудела, размахивая советскими и российскими флагами. Кое-где были и флаги ЕС, а так же Японии, ну да без них не обходился ни один митинг этого года. «Мазда» припарковалась на самом краю площади, оцепление было суровым, кроме закованных в броню омоновцев, пожарные машины, броневики, только в подворотнях Луговой Дзюба насчитал сорок автозаков. Но пока милиция силу не применяла, Ткаченко держал слово. Оцепление стояло мирно, спокойно, кое-кто из милиции переговаривался с протестующими. Добрый знак, потасовок и мордобития не будет.

Увидев Дзюбу на трибуне – перед ним как раз закончил выступать, нагнетать обстановку Устюжный – толпа снова завопила, зашлась в диких криках. Будто и не было предыдущего оратора, а все ждали только его. Возможно, так и было. Устюжный пользовался уважением, но последние годы старался на публике не выступать. Никак не мог угодить вкусам. Дзюба подошел к Глебу Львовичу, пожал руку, поблагодарил. Крики, одобрительный свист. Он словно бы получил эстафету от старшего товарища. И повернувшись к собравшимся – нет, надо же сколько их, море, – воскликнул, не обращая внимания на микрофон:

– День добрый, друзья! – толпа немедля ответила ему. – Я рад, что вы пришли в праздник сюда, поверив, что этот день действительно будет добрым. И я в это верю, иначе не пригласил бы вас. Верю и надеюсь, что наше слово не канет даром, – он пошарил глазами по толпе, выискивая телевидение, ну да, вот оно, два микроавтобуса, надо же один принадлежит компании НТВ. Не иначе как Устюжный расстарался. – Не буду в этот праздничный день говорить вам о том, сколь бедственно наше положение. Тише! – он поднял руку, заслышав стрельбу где-то на окраине толпы. И повинуясь его слову и жесту, народ враз замер. И тоже услышал. – Слышите. Даже сейчас нам не дают покоя восставшие. Даже сейчас мы не можем избавиться от них раз и навсегда. А почему? У нас отняли армию, две армии, распылили их по бескрайним степям Украины и Казахстана, по китайской и монгольской границам. И не стало нашей армии. И лишь крохи сейчас пытаются справиться с насевшей на наши головы саранчой. Границы с Китаем как не было так и нет, через нее ежедневно проходит несколько тысяч мертвяков. Но правительство будто не замечает этого. Нет, что я говорю, не замечает. Прекрасно знает. Прекрасно! Но делает все, чтобы знание свое употребить нам во вред. Нас лишили связи с внешним миром, у нас кончаются запасы продовольствия. Фактически, это не им, – он простер руку в сторону затихших выстрелов, – а нам центр объявил войну. И вы знаете почему. Помните. И про то, как расформировывались лучшие воинские части как вместо них перебрасывались едва закончившие срочную службу контрактники. Пацаны, которым и двадцати не стукнуло. Именно они встретили первую волну зомби из Китая – именно они пытались сдержать ее вплоть до Артема – и сколько ж их полегло. В том числе от «дружественного огня» – ах, до чего же мерзкое определение. Авиация не разбирала, где свой, где чужой, тупо исполняя приказ бомбить людские колонны.

Толпа заволновалась. Он умел задеть за живое. Здесь собралось множество беженцев из Уссурийска и поселков, оказавшихся в зоне поражения. Они могли порассказать такое, что лучше не транслировать во всеуслышание.  Устюжный склонился к Лаврентию, напомнил, чтобы он не слишком заводил толпу, подстрекателей полно. Дзюба только плечами пожал

– Но мы выстояли тогда, выстоим и сейчас. Нам затыкают рты, но мы рвем наброшенные платки, нас гнут, но мы снова встаем. Так просто нас не сломать. Мы живем на самом краю земли, дальше только океан, а потому и характер у нас с детства крепкий. Не вышло с правым рулем, и в этот раз не выйдет. Мы выстоим. Вы отключили связь, отдали трассы на откуп зомби, ничего, крепкое дерево бури не боится. Я знаю, Виктор Васильевич меня сейчас точно слышит, уже проснулся и внимательно вглядывается в телевизор, уж ему-то канал обеспечили. Так вот, господин Пашков, лично для вас послание: если вы так и не пожелаете убрать блокаду, уверяю вас, сами справимся. Без ваших старых песен о главном, – толпа завизжала и заулюлюкала. – В прошлый раз вы сдались, поему бы вам не повторить удачное начало? Уверяю вас, господин председатель правительства, мы тут не будем мух из супа выуживать.

Вывернутая наизнанку цитата Пашкова, в десятку. Толпа восторженно заревела и замахала флагами. Устюжный заколебался  и отошел от Дзюбы на пару шагов. Когда Лаврентий закончил выступление, Глеб Львович заметил, покусывая губы:

– Пашков будет в ярости.

– А что вы хотели бы. Он и так на нас зубы точит. Обломается.

– Вы еще от ража не отошли, – пытался остудить его пыл осторожный старик. – Все же постарайтесь удержать толпу от необдуманных действий.

– Я же не на штурм ее веду.

– Но многие могут неправильно истолковать…. – в разговоре повисла неловкая пауза, Устюжный помялся, но вынужден был признать: – Белый дом сейчас на ушах стоит. Не знаю, хорошо ли это, плохо, но… знаете, Лаврентий Анатольевич, мне кажется, свое дело мы сделали. Если и после этого власти не почешутся….

– Мы их почешем, – мрачно закончил Дзюба. Устюжный робко улыбнулся в ответ, мелко кивнув.

– Да, это будет карт-бланш для оппозиции. И еще какой. Мы такого сроду не получали. Да еще с теми деньгами, что дает японское правительство.

– Вот меньше всего мне хочется от кого-то зависеть.

– Но согласитесь, на голом месте мы ничего не сможем построить. Да еще чтобы в пример другим.

– Колчак тоже хотел построить. И чем все кончилось? Знаете, Глеб Львович, я не против сотрудничества, но в зависимость впадать…

– Ну что вы, пока нам до этого далеко. Да и при том, к чему сейчас делить шкуру неубитого медведя. Хотя и очень хочется, но все же…. Нет, не удержусь, скажу еще раз, эта акция чертовски удачна. Как в других городах?

– Тоже успешно. Мне звонили из Хабаровска, Находки, да почти отовсюду, даже с Петропавловска-Камчатского. Акции проходят спокойно, народу пришли десятки тысяч, двести гигабайт одного видео получил с мест. Чертовски удачно. Чертовски.

– Скажите, вы все средства на взятки грохнули? – Лаврентий кивнул. – Не страшно. Господин Тикусемо обещал еще подбросить и прислать гуманитарную помощь. После праздника она нам очень бы не помешала.  Хлеб уже за сто рублей перевалил, да и мясо заканчивается, только бензин есть…. Знаете, Лаврентий Анатольевич, если вы так боитесь влезть в долги, господин Тикусемо мне заявил, если что, будете расплачиваться нефтью. Японцы помогут нам довести до ума НПЗ в Находке, так что будем торговать мазутом.

Они еще долго беседовали, спорили и строили планы на далекое и близкое будущее в салоне «мазды». Митинг постепенно подходил к своему логическому завершению, Дзюба то и дело получал звонки с мест, большею частью восторженные или хотя бы просто сулящие удачный исход дела.

Пока, в половине восьмого, выйдя из ресторана, где шумно праздновалась первая победа оппозиции, и собралось немало его соратников, он не услышал восторженные крики – но совсем иного содержания. Кто-то восторженно кричал в мегафон: «Славься Россия!» – и многотысячный ор в ответ: «Россия, славься!». И снова эти пароль и отзыв, заставившие Дзюбу побледнеть и бросится на площадь.

Милиция его вовремя скрутила, оттаскивая от места события. Не разобрав, кто перед ним, трое бугаев из Средней Азии швырнули его на тротуар, на ломаном русском объяснив, чтоб не совался на демонстрацию.

– Это фашисты! – заорал Дзюба, поднимаясь. И тут же упал обратно.