Страница 54 из 65
прозябание
и вращение
колеса
павильоны балаганы —
кожи целые вагоны
куртки пуговицы медь
можно армию одеть
ветхие вещи
редкие вещи
видимость целости
окаменелости
камни хвощи
впился как клещ! —
ценная вещь
летний зной
липнет к лицам желтизной
вдруг
неизвестно как
возник
шелест платьев и плащей
или что-нибудь еще…
шорох жизни прожитой
какое-то птичье
течет безразличье —
толпа человечья
тебя окружают
толкаясь жуют
дынные головы
хищные клювы
карикатуры
фигуры
клошары
кошмары Гюго и Сысоева —
сошел с иллюстрации
и смотрит в прострации —
куклы говорящие
где же настоящие? —
не видны хозяева
что-то пронеслось
в мельтешенье рынка
вроде бы в глаз
залетела соринка
перед собою разложили
все чем когда-то люди жили:
тазы сервизы
самовары вазы
протезы
всякой мелочи смешение
и ненужного до хуя
и на столиках — украшения
как серебряная чешуя
нефритовый жук
игра
шкура тигра
и в куче пиджак
с убитого негра
а сам продавец —
человек посторонний
свет потусторонний
пролетевших птиц
растущие здесь деревья
и те не внушают доверья
может быть сам Жан Вальжан
подсвечники эти
в руках держал
тогда на рассвете…
прости ему добрый священник
опять он украл из-за денег
слышится свист
странный и сонный
росчерк мгновенный —
почудился крест
вынесла старуха
целую помойку
не боясь греха
вещи зловеще
глядят на хозяйку
и чулки как потроха
немцы Хольт и Вальтер
смотрят: «кольт» и «вальтер»
в кобурах из кожи —
ужас как похожи!
— а ну покажи! —
по-русски рявкает мурло
на асфальте
дышат витражи
отсветы — цветное стекло
звук нарастает
тонкий звенящий
будто стекла
уронили ящик
люди оборачиваются:
что это?
небо
самозатачивается?
на стуле женщина простая
как тишина среди базара
вяжет и вяжет
не уставая
что-то длинное из мохера…
так же сидела она у дороги
когда Робеспьера
везли на телеге
видела косицу и спину —
солнце било в глаза —
и вопила:
«На гильотину!» —
не переставая вязать
звук изгибается — пение
электропилы?
она улыбается:
люди злы —
и надо иметь терпение
в тряпках что навалом
белым синим алым
роются парижанки
быстро и жадно
и безошибочно по-французски
тащат из кучи
юбки и блузки —
удача и случай
нет ни краски ни прически
карие глазки
узкие губы
но движения бедер —
облипает их ветер —
млеют арабы
звук приближается
тонкий-тонкий
уже не выдерживают
перепонки
кто-то бежит
зажимая уши
собака визжит —
тоньше слуха! выше!
столько пыли
и мусора в этом поле! —
кажется шкафы часы и стулья
со всей земли
сто лет сюда свозили
с бочек слетают обручи
клепки
треснула мраморная плита —
кровью или вином залита…
вижу пассажи
мелодию даже —
не слышу скрипки
медь и железки
доски на воске —
человек
купил сундук
сам не зная зачем
несет подпирая плечом
расступаются: мерд! —
толпой стерт
там кто-то играет
неслышно
и слышно:
душа замирает…
что этот рынок
толкучка и зной
перед ослепительной —
вот она! —
изумительной
новизной!
и кто-то стремительный
почти незримый
как ветер свежий
закутан до самых глаз
кажется
в белый атлас
идет
рассекая народ
на бедуина похожий
(а может на бабуина?)
кто же он? кто же?
на торге не нужен
но неизбежен
как вечером ужин
люди стараются не смотреть
отворачиваются…
да он и ни с кем не рифмуется —
смерть
июль 1995. Париж
ПАРИЖ, КОТОРЫЙ Я ВЫДУМАЛ
…а нужен другой, настоящий, Париж,
Который нам снится и грезится лишь.
Овсей Дриз
Был Париж Александра Дюма-отца. И силуэт его сохранило время. Был Париж Оноре де Бальзака. И сейчас можно узнать особняки и мансарды. И Париж Мопассана, кое-что осталось, например, места, где на Сене купались и катались на лодках летом. Остался Париж Хемингуэя, и ресторан «Купол» стоит на прежнем месте. Можно еще увидеть Париж Жоржа Сименона и Раймона Кено. Даже лица сквозят.
Вот еще один, небольшой, но вполне персональный Париж.
Подруга Пантагрюэля
Мы с приятелем идем вдоль галереи напротив Лувра, сувенирные лавчонки на каждом шагу.
— Смотри, какая большая женщина.
— Могучая и кучерявая, как негр.
— Как она жадно глядит на всю эту мишуру!
— Из Италии прикатила наверно.
— Скорее из России, из Одессы откуда-нибудь!
— Продавцы только что не хватают ее за руки.
— Да она со всем своим удовольствием.
— Есть, нырнула в пещерку. Посмотрим…
— Выходит.
— Молодец, из ушей торчит по медной Эйфелевой башне.
— А в руке сумка: вышит музей Помпиду.
— Этот китаец просто тащит ее в свой магазинчик.
— Это вьетнамец.
— Смотри, она не смущается. Она натянула на себя широкую разрисованную майку: Елисейские поля. Прямо поверх свитера.
— Хорошая подставка для Елисейских полей. Просто все кипит и дышит.
— Ей жарко. Обмахивается Триумфальной аркой — репродукцией.
— Смотри, она покупает и покупает. Серебряный Сакре-Кёр в виде подвески для ключей. Вандомская колонна, мраморная, для карандашей. А это Дом Инвалидов с открывающимся золотым куполом. По-моему, пепельница.
— Или плевательница.
— Когда она успела переодеть юбку? Смотри, выпуклый мощный зад прикрывает, волнуясь, вокзал Сан-Лазар.
— Гляди, она выше всех.
— Она растет, ей приходится нагибать голову под сводами галереи.
— Она не умещается. Она сует свою мясистую ручищу в двери сувенирной лавчонки и захватывает горстями всю эту металлическую и пластмассовую мелочь.
— Продавцы суетятся где-то между ее ног.
— Они в экстазе.
— Они что-то выкрикивают.
— Она шагает через поток автомобилей.
— Они, пренебрегая опасностью, бегут, лавируют и суют ей, цепляют на нее, бросают вслед значки, часики, клипсы, шарфы, платки, пончо и все, все…
— Зачем они это делают? Что с ними?
— Эта огромная женщина…
— Кто она?
— Эта женщина — Париж.
— А они?
— А они парижане.
Золотой погребок
На задворках Нотр-Дама на университетском берегу Сены ресторан за закрытыми ставнями — «Серебряная башня», для очень богатых. Между тем заказывать надо за полгода, не иначе. Как и что там внутри, обычный парижанин и представить не может.