Непрочитанные письма

— Характера не хватает, что ли? — сокрушенно пробормотал Макарцев. — Или последовательности? Вроде бы знаешь наверняка — тут у тебя, к сожалению, никаких сомнений нету, — что жизнь только одна, а сам делишь и делишь ее на какие-то ошметки: это для дела, это чтоб не помешали, это чтоб помогать не лезли, а это...

— Почему ты все-таки из бригады ушел?

— Да меня тут вообще хотели от работы отстранять. Госгортехнадзор трижды гонял на экзамен по технике безопасности.

— Что же ты натворил?

— Было дело. На девяностом кусте выброс. Ну, а потом разбор на производственном совещании. Так и так, докладывает главный инженер, буровой мастер проявил решительность и героизм, с риском для жизни успел закрыть превентор... Не забыл, что это такое? — спросил у меня Макарцев.

— Противовыбросовое устройство. Этакий самовар над устьем скважины.

— Ну да. В общем, возьми я да брякни: «А на хрена?» Главный инженер поперхнулся: «То есть как это на хрена?» — «На хрена, говорю, превентор он закрывал? Да еще с риском для жизни...» Понимаешь, какая мысль у меня возникла. Закрывать превентор при выбросе — это же азбука, во всех учебниках и инструкциях так говорится. Считается, что газ станет работать через аварийные отводы и выброс получается вроде бы управляемый, можно со скважиной работать, давить газ через отводы утяжеленным раствором...

— Да так и делается везде. Не слыхал я, чтоб поступали иначе...

— Не слыхал? Ну и что. Всегда что-то возникает впервые — такое, о чем никто никогда не слыхал. А чтоб появилось это «впервые», необходимо что? Ерунда, самая малость, о которой часто мы забываем. Надо просто думать. Го-ло-вой, понял? Ведь я кто? Ин-же-нер. Инженер, а не магнитофон с набором кассет-инструкций. Нет, ты только послушай. Хорошо, превентор мы закрыли, газ, стало быть, укротили. Но на деле-то как выходит? Если уж настоящий выброс, то давление у газа ой-ой-ой, он вмиг расшибает заглушки, а превентор разрезает, как сваркой. Только минут на сорок его и хватает, превентора-то... Вот я и решил: а что, если превентор оставить открытым, пусть себе пласт работает через инструмент, а мы тем временем собираем на буровой тампонажные агрегаты, готовим обвязку отводов, затариваем смесители. А когда все готово — раз! — закрываем превентор. Пусть он свои сорок минут держится, у нас-то все наготове, мы уже качать раствор в скважину начали... Ведь это же все равно что наклонную скважину строить, чтоб через нее выброс давить, только дешевле и быстрее. На том же девяностом кусте мы полтора миллиона ухлопали, чтобы срочно отсыпать новую площадку, поставить на ней станок, с которого пробурили потом наклонную...

— Как будто логично. Но с моей, дилетантской точки зрения. А мужики из Госгортехнадзора? Они ж не только собаку — троекуровекую псарню на этом деле съели. Странно, что они тебе башку не оторвали.

— Пока цела, — пощупал голову Макарцев. — Но выбить из нее дурь — ой как старались.

— Знаешь, Сергеич, что я сейчас вспомнил? Разговор с Иваном Ивановичем Нестеровым.

— Директором ЗапСибНИИГНИ? Ну, это мужик.

— Он мне рассказывал: «Понимаете, Юрий Яковлевич, во всех современных учебниках по геологии утверждается, что в глинах нефти нет и искать ее там нечего. А мы уже тридцать месторождений открыли! На глинах. Нам не верят — такого не может быть. Не может — и все! Мы эксплуатационную скважину показываем — она у нас с семьдесят четвертого года действует: не верят! Почему? Да потому, что коллекторы необычные, они ни в одну теорию добычи нефти не вписываются! Что ж, говорю, надо создать новую теорию — и только. Понимаете?»

— Мне кажется, — задумчиво произнес Макарцев, — мы вообще тут начали маленечко пресневеть. Обросли, понимаешь, всякими уютными привычками: это положено... это не положено... так можно... так нельзя... А ситуация меняется. Каждый день она меняется, каждый час — как солнечный свет на стогах твоего Моне. Ты возьми Самотлор. Сколько воды мы закачали туда для поддержки пластового давления? Прорву! А она, думаешь, только и занята тем, для чего мы ее туда вогнали? Только и забот у воды, чтобы нефть нам выталкивать? Нетушки! Вода вытесняет газ в другие пласты. А мы напарываемся на выброс в спокойном вроде бы горизонте и поражаемся: откуда? почему? Да вся геология на Самотлоре давно переменилась, надо новые решения искать, а мы...

Макарцев снял очки, принялся почему-то протирать их, и глаза его, не прикрытые толстыми стеклами, стали совершенно беззащитны. «Геля, Геля, — неожиданно подумал я. — Чего же ты в Тюмени-то потеряла, а?..»

— Да тут вот еще что, — сказал Макарцев. — Может, вовсе и не воду надо закачивать в пласт, а попутный газ, который мы все равно в факелах сжигаем да заодно кислород изводим, а то прямо захлебнуться здесь воздухом можно — простор! Но для закачки газа нужна принципиально иная технологическая схема и иное оборудование. Причем не только наземное. Пришлось бы тогда и скважины строить понадежнее, а не абы как, лишь бы скорее.... Мы по проходке рекорд за рекордом ставим, словно у нас олимпийские игры, а не промышленное бурение...

— Разные бывают рекорды.

— Разные. Вообще-то я к рекорду хорошо отношусь. Благоговейно, что ли. Но все должно быть чисто. А откуда взяться ей, этой чистоте, если то трубы негерметичны, то цемент не той марки заслали, или геофизики, по своему обыкновению, прибор уронили в скважину, и ты корячишься, чтоб его извлечь, а попутно все стенки сдираешь... Нет, тут пришлось бы бурить без обману. И счет вести не только на метры... Читал, как в «Правде» нас причесали?

— «Метр на пьедестале»? Читал.

— Вот-вот, на пьедестале. Это про те скважины, которые по полгода ждут освоения, и про другие, что пробурили со свистом, а потом в брак списали... Словечко там было замечательное... Какое? Черт, никак не могу вспомнить. A! Очарование. Да, очарование. «Очарование круглыми цифрами не позволило горкому увидеть...»

— Что — увидеть?

— Многое. Все. Хотя бы то, что применение новой технологической схемы добычи необходимо. Назрело оно, понимаешь? Кстати говоря, в принципе такая схема существует, придумывать не надо. Газлифт. Слыхал? Но чтоб схему внедрить, опять же думать надо. А думать неохота. И без того медных труб хватает: Самотлор! Самотлор!

В дверь позвонили. Макарцев пошел открывать, долго шушукался с кем-то в прихожей. Вернулся один.

— Ну вот. Просили завтра с утра выйти на дежурство. А я только со смены. Двадцать четыре часа отпахал. Но у кого-то жена рожает, другому получать машину очередь подошла... Да-а... Ладно.

— Вместе пойдем.

— Да? Вот и отлично. Ничего интересного, по правде говоря, там нет, но поглядишь-послушаешь...

— Это к скольки? К восьми?

— Машина в семь придет. А не придет — пешочком отправимся, не так уж это далеко...

— Да я помню.

— Ну что? Еще раз утюг проэксплуатируем? Жарь колбасу. Пообедали — теперь будем ужинать. Геля нам завтрак в койку уже не подаст... — Он потянул носом, принюхиваясь. — Соседка пельмени затеяла... Вот змея! А помнишь, как Федя Метрусенко с лаборанткой объяснялся? Она ему: мороженого бы... А он: я тоже мороженое люблю — пельмени с мороза и пузырь к ним! Вещь!

— Однако, Сергеич, — сказал я, разглядывая утюг, — не скоро тебе придется белые рубашки гладить.

— Отчистим! — беспечно отозвался Макарцев. — Ты жарь, жарь!

Он стал рыться в пластинках, откопал из-под картонных коробок проигрыватель, поставил «Прощание славянки». А с нашим главным, — задумчиво произнес Макарцев, — я еще раз цапанулся, было дело...

— Зачем?

— Так уж вышло. Понимаешь, избрали меня председателем комиссии по контролю за деятельностью администрации. Знаешь, такие бывают?

— Теоретически знаю, а в деле, надо сказать, никогда не видел.

— Ну, а мы решили поглядеть, как у нас освоение скважин идет, это же, можно сказать, важнейший показатель — нужны-то не просто пробуренные скважины, а действующие. Вот мы и решили проверить, какой процент производительного времени складывается в бригадах освоения... Главный инженер подсчитал — у него аж девяносто шесть процентов вышло. Ну, а я смотрю: одна бригада за три неполных месяца простояла сто одиннадцать суток. Представляешь?! Целая бригада почти квартал не работала, а производительное время у нас — девяносто шесть процентов. Почти сто, надо же! Естественно, я к главному. Он: «Знай свое место, Макарцев». Я: «Еще бы не знать. Как говорится, передний край, дальше не пошлют». Он в голос, я в голос. Тогда он с другой стороны подъезжает: «Слушай, Макарцев, я к тебе как коммунист к коммунисту обращаюсь...» А я ему говорю: «Я не коммунист». Главный опешил: «Кто же ты?» — «Я, — говорю, — член партии. И ты, между прочим, не коммунист, а член партии. А вот для того, чтоб нам настоящими коммунистами стать, знаешь, еще сколько сделать надо...»