Непрочитанные письма

— А я о чем говорю?

— Виктор, — спрашивает Гриша. — А ты сразу пошел на подъем, когда давление упало?

Морозов нехотя, через силу произносит:

— То-то и оно, что не сразу. Не заметил я сразу. Всухую бурил.

— У тебя же вахта молодая, неопытная, — понимающе говорит Шиков. — Конечно, могли не уследить...

— При чем здесь вахта? — морщится Морозов. — Я проглядел. Точка.

— Все дело в растворе, — говорит Гриша. — Разве там стенки? Они же поползли. Инструмент прихвачен — тут и говорить не о чем.

— Не каркай, Гриша, — отмахивается Шиков.

— Все нам припомнится, — продолжает Гриша. — И то, что трубы, как дрова, волокли. И то, что...

— Гриша, — говорит Шиков. — Допустим, ты прав. Ну, а что с того, что сейчас ты прав? Раньше думать надо было...

— Это ты мне говоришь? — Гриша поднимается. — Пошли, Виктор. Будем ловить инструмент.

— Обойдусь, точка.

Поймать инструмент — заменить бракованную трубку и, спустив свечи до контакта с оставшимися на забое, навернуться осторожным вращением ротора — удалось относительно быстро. Но это ничего не дало. Гриша оказался прав: инструмент был прихвачен, сжат обвалившимися стенками скважины. Ствол перестал быть желобом для инструмента, а превратился в ловушку. Это уже авария, и Шиков настроил рацию, принялся вызывать «горку». База дала ряд уклончивых указаний: промыть скважину, пытаться освободиться, но нагрузок больших не давать и ротором, сохрани боже, не крутить...

Полоска тумана метра три высотою: фонарь соседней буровой вышки виден, только когда стоишь на «погулянке». Балки размыты, их затопило сероватое молоко. Тени заиндевевшего вездехода и трактора мертво застыли у крайнего балка.

Это октябрьский полдень.

Гриша молча ходит вокруг ротора — бездействие угнетает его еще больше, чем отсутствие результата, — потом решительно становится к тормозу. От лебедки поднимается запах паленой шерсти, пол вздрагивает под ногами, беснуются стрелки гидравлического индикатора веса, но инструмент неподвижен.

— Осторожнее, Григорий, — шепчет Калязин.

Тот, конечно, не слышит, но словно откликается:

— Вот только сейчас...

Он включает ротор. Снова пахнет паленой шерстью — Гриша увеличивает нагрузку. Нет, бесполезно. Гриша в сердцах вырубает ротор, и тут...

Все это заняло мгновение — квадрат стремительно раскрутился в замер, но буровой шланг и тали были уже переплетены, перекручены, словно моток ниток, которыми всласть поиграл полный сил и жизнерадостного нетерпения молодой котяра.

Гриша недоуменно смотрит на Калязина, тот на Гришу.

— Пружина, — неожиданно сообщает Вовка Макаров. — Конец прихвачен, и вращение ротором не давало вращения инструменту, он только пружину набирал. А когда ты ротор выключил, пружина распрямилась.

— Верно! — радостно говорит Гриша, хотя, вообще-то, радоваться нечему. — Чувствуется школа Калягина.

— Да он учился, когда я уже не преподавал в этом проклятом ПТУ, — бурчит Калязин. — Вечно ты, Григорий...

— Скромничаешь, Калязин. А ты молодец, Вовка. Сразу догадался... Дал я маху. — Он запрокидывает голову, разглядывая путаницу тросов и шлангов. — Да-а...

— Может, попробовать вспомогательной лебедкой? — предлагает Калязин. — Зацепить кермак...

— Где ты его зацепишь? — грустно говорит Гриша.

— Нет, не удалось Артему устроить брата в депо, — разочарованно произносит Шиков. — Все-таки крутанул ротором? Не удержался?

— Не удержался...

— Что ж, внес разнообразие в унылые аварийные будни. А то подумаешь — прихват. Прихватов мы не видали? Видали. А вот такое, Гриша, я в первый раз вижу.

— В последний. — Гриша поворачивается к Калягину: — Подашь мне трос. — И идет к трапу, ведущему на полати.

Но до полатей не доходит. Пройдя три или четыре марша, поравнявшись с буровым шлангом, он перелезает ограждение и, примерившись, прыгает на шланг, цепляясь за его металлическую оплетку. Все это происходит на пятнадцатиметровой высоте.

— Сегодня и ежедневно, — замечает Шиков. — Выступление воздушного акробата Григория Подосинина с труппой ученых помбуров.

Гриша спускается по шлангу на вертлюг, обмотав вокруг него несколько витков троса, сбрасывает вниз петлю и по штанге квадрата соскальзывает на ротор.

Шиков облегченно вздыхает.

— Бурные аплодисменты, переходящие в нотацию.

Кермак — в петлю, ворчит вспомогательная лебедка, и через десять секунд тали на месте. Шланг тоже на месте.

— Неплохо бы, конечно, Гриша, — задумчиво произносит Шиков, — накостылять тебе по шее... Ладно, потом. В свободное от работы время. Сейчас нам предстоит менее вдохновенное занятие. Попробуем ввести графит и поставить нефтяную ванну.

Но и это не приносит удачи.

— По-моему, где-то еще пробита резьба, — говорит Шиков. — Не доходит нефть до пробки. Надо бы ниже попробовать отвернуться...

— И я так думаю, — говорит Гриша.

— Думаешь-то ты правильно, — вздыхает Шиков. — А вот делаешь... Ну, дернул тебя черт ротор включать, а? Так и этого ему было мало — он еще цирк устроил. Считаешь, ты и в самом деле от обезьяны произошел? Тоже мне, основа дарвинизма.

— Так я что? — оправдывается Гриша. — Дал маху, верно. А после-то — иначе же нельзя было. Иначе мы бы вахту провозились, распутывая таля. Я виноват — вот и полез. И потом — что тут особенного? Разминка. Я могу по оттяжке на кронблок подняться. Свободное дело. Не веришь, Володя? Спорим?

— Валяй. Только оттуда уже не спускайся. Сиди на кронблоке и учи правила техники безопасности.

— Не, я бы так не сумел, — говорит Вовка Макаров. — Когда ты на шланг прыгать стал, я просто глаза зажмурил...

— А кто бы сумел? — подтверждает Калязин. — Я ни одного бурильщика не знаю, который бы такое сумел. А этот...

— И все-таки стоило накостылять тебе по шее, — повторяет Шиков. — Пришлось бы, правда, на ротор вставать, а это тоже нарушение...

— Вообще-то, Григорий, ты бы осторожнее, — говорит Калязин. — Осторожнее, вообще-то. Все ж таки — буровая. Комплекс механизмов.

— А я думал сначала, — добродушно говорит Шиков, — что буровая — это механизированный эшафот. Серьезно. Когда первый раз на буровую попал — так и подумал. Во-первых, что? Подцепили мужика элеватором — и наверх: гляди на белый свет, радуйся в последний раз. Потом через мельницу — и в раствор. Прогнали три-четыре цикла от устья до забоя — и все время жмут: «Говори! Говори только правду!»

— А что он должен сказать? — оторопело спрашивает Калязин.

— Кто?

— Ну, тот мужик.

— Какой?

— Ну, тот.

— О чем ты, Калязин?

— Ну тебя! Опять: то один, то другой...

— Что про тринадцатый слышно, Володя? — спрашивает Гриша.

— Шестьдесят пять метров до проекта. Это на восемь утра было. Наверное, уже добурили...

— Наверное.

А у нас — без перемен. Все те же шестьсот до проекта. Вахте Уразумбетова удалось отвернуться на восемнадцатой свече. Заменили еще одну бракованную трубку. Снова состыковались. И снова принялись закачивать нефть. Удельный вес раствора упал. В желобах лопаются маслянистые пузыри. Прошел еще день.

В три часа ночи инструмент оторвался от забоя и вязко пополз вверх...

К вертолету спешат и исчезают в снежном тумане пятеро — вахта Уразумбетова летит на отгулы.

— Вот теперь и мы скоро... Когда эти вернутся.

Едва вертолет улетает, поднимается метель. Сначала кажется даже, что это никак не могут уняться, вернуться на землю взбаламученные винтами снежные крошки. Но вертолета уже давно не слышно, а снег метет, метет, метет...

— Опять нам, Гриша, через восемь, — говорит Морозов. — И теперь, наверное, надолго.

Пока не прилетит вахта Ослина. А она не прилетит, пока не установится погода.

Ломы, лопаты, кувалды, секач, крючки, квачи, щетки, шаблоны, фильтры, цепные ключи.

Та-ак. Граненого лома нет. Наверное, остался на приемном мосту. А точнее? И куда запропастилась кувалда с деревянной ручкой? Ручка сломалась? Вам только дай что в руки. Вы бы и железную сломали...