Элантрис

Данный штамп поставит на ней крест. Шай забудет последние двадцать лет, вплоть до момента, когда ей было восемь и она только начала интересоваться возможностью стать Воссоздателем. Шай станет совсем другой. Ни один другой знак сущности не создавал такого эффекта; да, они переписывали некоторые моменты из ее прошлого, но при этом всегда оставались воспоминания о том, кто она на самом деле. А вот последняя печать действовала совершенно иначе. Ведь ей и полагалось стать последней. Это сильно пугало.

— То есть ты вложила столько труда и времени в нечто, чем даже никогда не воспользуешься, — отметил Гаотона.

— Такова жизнь.

Гаотона покачал головой.

— Меня наняли, чтобы уничтожить картину, — выпалила Шай.

Она сама не понимала, зачем сказала ему это. Шай должна быть честной с Гаотоной, только так ее план может сработать, но данный кусочек правды ему знать не обязательно. Или нет?

Гаотона поднял взгляд.

— ШуКсен нанял меня уничтожить картину Фравы, — продолжила она, — вот почему я сожгла шедевр вместо того, чтобы вынести его из галереи.

— ШуКсен?! Но… он автор! Для чего ему желать уничтожения одной из своих работ?

— Потому, что он ненавидит империю, — ответила Шай. — Картина нарисована для любимой женщины, а ее дети подарили шедевр императору. ШуКсен уже стар, ослеп и почти не может двигаться. Творец не хочет уйти в могилу, зная, что одна из его работ теперь прославляет Империю Роз. Он умолял меня сжечь ее.

Казалось, что Гаотона остолбенел. Арбитр смотрел на нее, словно пытался заглянуть в саму душу Шай. Зачем так пристально смотреть, в течение этого диалога она уже и так полностью раскрылась.

— Мастеров его уровня очень сложно подделать, — продолжила Шай, — особенно не имея оригинала, с которого снимаешь копию. Если ты внимательно подумаешь, то поймешь, что я никогда бы не создала такие подделки без его помощи. Он объяснил мне свои приемы и технику, рассказал о процессе ее написания. Обучил манере нанесения мазков кистью.

— Почему ты просто не вернула ему оригинал? — спросил Гаотона.

— Он умирает, — ответила Шай. — Для него нет смысла хранить ее у себя. Эта работа была написана для любимой. Раз возлюбленной уже нет в живых, то он решил, что и картины не должно быть на этом свете.

— Бесценное сокровище, — произнес Гаотона, — утрачено из-за глупой гордости.

— Это была его работа!

— Уже нет, — возразил Гаотона. — Она принадлежит тем, кто ее хоть раз видел. Зря ты согласилась. Никак нельзя оправдать уничтожение картины такого масштаба, — он поколебался. — И все-таки, я понимаю. Ты поступила по-своему благородно. Твоей целью был Лунный Скипетр. Подвергать себя такому риску, чтобы уничтожить картину, было опасно.

— ШуКсен обучал меня живописи с моих юных лет, — промолвила она. — Я не могла отказать ему в просьбе.

Было видно, что Гаотона не согласен, но создавалось впечатление, что он понимает. Ночи! Шай чувствовала себя беззащитной.

«Это важно, — говорила она себе. — Может быть…»

Но Гаотона так и не вернул ее пластины. На самом деле Шай и не ожидала, что он так поступит, не сейчас. Пока их соглашение не будет выполнено, до завершения которого она уже и не надеялась дожить, если конечно не убежит.

Гаотона и Шай испытали последнюю группу печатей. Как и планировалось, каждая из них продержалась по крайней мере минуту. Наконец перед ее взором сформировалась целостная картина, идея того, как будет выглядеть уже завершенная версия души. Они закончили с шестой печатью, Гаотона был готов к пробе следующей.

— Вот и все, — сказала Шай.

— Все на сегодня?

— Вообще все, — ответила Шай, убирая последнюю печать.

— Ты закончила? — спросил Гаотона, выпрямившись. — Почти на месяц раньше! Это…

— Я не закончила, — прервала его Шай. — Самое трудное впереди. Мне нужно вырезать несколько сотен штампов в миниатюре, объединить их друг с другом, после чего создать корневую печать. Проведенную работу можно сравнить с подготовкой палитры, смешиванию цветов и определением манеры исполнения. Теперь осталось нанести все это на холст. Когда я делала нечто подобное в последний раз, у меня ушло почти пять месяцев.

— А у тебя осталось всего двадцать четыре дня.

— А у меня осталось всего двадцать четыре дня, — согласилась Шай, почувствовав укол совести. Ей нужно бежать. И поскорее. Нужно как можно скорее завершить этот проект.

— Тогда не стану тебя отвлекать, — произнес Гаотона, поднимаясь и расправляя рукав.

День восемьдесят пятый

«Да», — подумала Шай, продвигаясь вдоль своей постели и копошась в стопках бумаг. На столе не хватало места. Поэтому она посильнее натянула покрывала, разложила листы по стопкам и взгромоздила их на кровать. «Да, его первая любовь была из рассказов. Вот почему… рыжие волосы Куршины… но это уже на уровне подсознания. Не отдавая себе в этом отчета. Сидело очень глубоко».

Как она пропустила такое? Шай все еще не так близка к завершению, как ей казалось. И время утекает!

Она добавила новую информацию в печать, над которой работала, в ту, что объединяла склонность Ашравана к романтике и его знания. Здесь и смущение, и стыд, и гордость. Все, что она сумела нарыть, добавив немного от себя, идя при этом на оправданный риск, ради наполнения души жизнью. Кокетливую встречу с женщиной, чье имя Ашраван не мог вспомнить. Праздные фантазии. Близость с той, которой больше нет.

Это была самая сложная часть воссоздания, потому что являлась очень личной. Конечно, жизнь правителя не являлась секретной, ведь все практически на виду, но он не всегда был императором.

Приходилось кое-что додумывать, опираясь на имеющиеся факты, в душу нужно было вдохнуть страсть, нельзя оставлять ее пустой. Очень личные моменты и очень яркие. Она ощущала себя все ближе к Ашравану, добавляя эти детали. Не в смысле подглядывания за ним, а будто становясь частью его самого.

Теперь Шай вела две книги. В первой лишь общие пометки, без деталей, из-за чего складывалось впечатление, что она ужасно не успевает. Вторая была настоящей, но выглядела как пачка бесполезных и хаотично собранных записей.

Она действительно отставала, но не настолько, насколько казалось из первой книги. Хотелось бы верить, что эта уловка позволит выкроить еще несколько дней, прежде чем Фрава нанесет удар.

Ища нужную ей заметку, Шай перечитала один из списков, описывающих план побега. Она сомневалась. Во-первых, необходимо разобраться с кровавой печатью на двери, говорилось в зашифрованной записи. Во-вторых, заставить охранников хранить молчание. В-третьих, вернуть знаки сущности. В-четвертых, сбежать из дворца. В-пятых, бежать из города.

Шай в деталях расписала, как осуществить каждый из этих пунктов. О нет, планы побега она не забросила, по крайней мере, не полностью.

Ее отчаянные попытки закончить душу занимали большую часть времени. «Еще неделя, — сказала Шай себе, — если я управлюсь за неделю, то закончу на пять дней раньше крайнего срока. Тогда можно бежать!»

День девяносто седьмой

— Эй, — произнес Харли, наклоняясь. — Что это?

Харли был крепким Бойцом, который казался глупее, чем был на самом деле. Подобный визуальный обман помогал ему выигрывать в карты. У него двое детей — девочки не старше пяти лет, но такая мелочь не мешала ему ходить налево с одной из стражниц.

В глубине души Харли хотел стать плотником, пойти по стопам отца. А еще он пришел бы в ужас, обнаружив, как много Шай о нем знает.

Он подобрал лежащий на полу лист бумаги. Клеймящий только что ушел. То было утро девяносто седьмого дня заключения, и она решила привести свой план в исполнение. Пора выбираться отсюда.

Печать императора была незакончена. Пока. Одна бессонная ночь работы, и все будет готово. В любом случае, план требовал подождать еще ночь.

— Костлявые пальцы, должно быть, уронил его, — произнесла Юил, уходя. Она была другим охранником в утренней смене.