Страница 18 из 92
— Великодержавные русистские инстинкты надо подавлять беспощадно, любыми средствами и методами! — поддержал главу государства Андропов, и в его лице проступило холодное вдохновение, глаза за стеклами очков приобрели еще большую пронзительность и в то же время странную отстраненность. — Если дать проказе великодержавного шовинизма развиться и окрепнуть, нас ожидает гибель ленинской идеи, нашего социалистического государства. Немедленно начнется цепная реакция не только у нас, но и по всему миру.
— Ничего себе вести перед выходным, да еще после долгого рабочего дня, — почти пожаловался Леонид Ильич, в то же время припоминая разговор на эту же тему с Сусловым, случившийся не так и давно. Помнится, тогда причиной послужила статья в писательской газете, и написал ее один из работников аппарата ЦК, отправленный затем послом в Канаду. Новоявленный писака, помнится, тоже громил русский шовинизм, и именно глава госбезопасности, недреманное око и карающий меч, и проявил похвальную инициативу, посоветовал отправить излишне рьяного поборника интернационализма за океан; правда, Леонид Ильич этот вспомнившийся некстати незначительный эпизод тут же предпочел забыть и не упоминать. Пусть карающий меч, подумал он мимоходом, еще раз убедится, что у старика, как они все иногда его называют, память коротка. И потом, слишком уж сложна и опасна разворачивающаяся в последние годы борьба, стоит выждать, пусть разнополюсные силы окончательно определятся и проявятся, ведь сейчас и сыну родному, не то что очередному зятю, пальца в рот не клади, тут же отхватит. А уж…
— Ну, что же нам теперь делать? — спросил Леонид Ильич после довольно продолжительной паузы, опять вспоминая кое что из общения с Сусловым. — Пожалуй, сначала следует все хорошенько продумать. У нас ведь не только русский шовинизм, всяческих других полно. Меня в последнее время коллективными письмами забрасывают, научная и творческая интеллигенция все старается, из кожи лезет вон. Здесь все пока наоборот — жалуются в основном на русофобию… В таком коварном вопросе не лучше ли положиться на саму общественность? Пусть себе кувыркаются, доказывают друг другу, что дважды два четыре, тут бы и эти диссиденты силенки подрастрясли, амбиций бы поубавили…
Понимая, что высказываемые главой государства мысли принадлежат другому, Андропов, как и всякий умный человек его ранга, обладавший непревзойденным артистизмом и даром перевоплощения, позволил себе не только одобрить слова хозяина, но и польстить ему, выслушав высказанное им как некое большое и неожиданное откровение — на обычно бесстрастном лице Андропова мелькнула целая гамма чувств, и легкое удивление, и почтительность, и почти школьное внимание, — в повседневной работе, и не только в России или в Советском Союзе, но и во всем мире службы разведки и сыска пользовались именно подобным методом влияния, разработанным и успешно опробованным в течение тысячелетий еще жрецами Шумера, Вавилона и Египта.
— Вы знаете, Леонид Ильич, вы сейчас прямо на золотую жилу указали, — теперь уже открыто польстил Андропов. — Только разрабатывай. Вот ведь повезло, что я вас не упустил сегодня, дело то весьма сложное, и вот совершенно оригинальный, можно сказать, гениальный выход… Что ж…
Подозрительно выждав, Леонид Ильич покосился в сторону собеседника и задумчиво шевельнул бровями.
— Ну, не торопись, не торопись, — уронил он сдержанно и значительно. — Сгоряча не руби, здесь очень обдумать надо. Говорят ведь, раз отрежь, а семь раз отмерь.
— Конечно, конечно, — с оживленной готовностью подхватил Андропов. — Тем более, приходится иметь дело с так называемой интеллигенцией. Представляете, Леонид Ильич, это пресловутое сборище новоявленных русистов поддерживают многие известнейшие люди в стране. И морально, и материально — деньгами, предоставляют свои квартиры, другими способами. Писатели, народные артисты. Выявляются поразительные факты…
Встретив как бы предупреждающий, останавливающий взгляд хозяина, глава безопасности государства прервался. Его тонкие, аристократические руки с длинными холеными пальцами чуть напряглись. Брежнев, раскуривавший очередную сигарету, ничего не заметил, и тогда Андропов решился — откровенного, прямого разговора все равно было не избежать. И, назвав несколько имен артистической и литературной элиты, он, после почти неуловимой паузы, продолжал:
— Сочувственно относится к новым возмутителям спокойствия народная артистка Дубовицкая из Академического. Вносила крупные суммы денег раза два или три, а также заслуженные художники Павлов Тверской, Боровников и ряд других. Я убежден, надо принимать самые серьезные меры.
— Резонно, резонно, Юрий Владимирович, — отозвался Брежнев спокойно, с легкой, понимающей усмешкой, и брови его поползли вверх. — Ну, и как же мы будем выглядеть в глазах общественности? Мало нам заграничного крика и воя?
— Я полагаю, знаменитостей трогать не стоит, — со значением, как бы уже обретя в главе государства согласного соучастника, сказал Андропов. — Зачем? Визгу много, а шерсти чуть. А вот организаторов, закоперщиков необходимо вытравить в зародыше. Именитые сами притихнут, они, собственно, подобной суеты и не любят, не умеют такие ситуации и организовывать. Их просто втягивают в смуту русистские патриоты в кавычках, шарлатаны. Значит, мы должны стать на защиту известных, но легко возбудимых эмоционально людей, остеречь их, оградить. Вполне логично. Дать разрастись идее национализма мы не имеем права.
— Мне помнится, Юрий Владимирович, что товарищ Суслов уже высказывал недавно идею провести очередную паспортизацию, ликвидировать графу «национальность», — сказал Брежнев. — Как ты думаешь? Многое бы упростилось. Просто «гражданин Советского Союза» или того конкретнее — «советский гражданин». Ни еврея тебе, ни хохла, ни кацапа, все равны как на подбор.
— Михаил Андреевич умный политик, — заметил глава безопасности. — К его словам надо прислушиваться. Идея интересная, но как ее воспримут те же грузины или узбеки? А прибалты, среди которых в свое время так хорошо поработал и сам Михаил Андреевич? — тут взгляды собеседников столкнулись и вновь разбежались. — Надо бы по такому важному вопросу, Леонид Ильич, создать специальную группу или комиссию, допустим, с привлечением Академии наук, и хорошо, если бы ее возглавил сам Михаил Андреевич, пусть бы повертели этот вопрос доктора и академики. Они любят, хлебом не корми.
Слушая и даже слегка восхищаясь изворотливостью и язвительностью ума собеседника, Брежнев в то же время жил уже другим — предстоящим свиданием в интимной обстановке с той же Дубовицкой, с женщиной, разбудившей в нем позднюю мужскую страсть; каждая встреча с ней отличалась новизной и неожиданностью, и сердце начинало биться сильнее от тревожного ожидания скорого обрыва, от чувства, что еще немного, и она навсегда ускользнет. Эта женщина еще и оказывала на него светлое, почти магнетическое воздействие своим странным пропадающим смехом, парадоксальными мыслями и замечаниями, постоянно неуловимой женской игрой: он чувствовал ее и немедленно на нее отзывался, то есть вел себя как и всякий избалованный женским вниманием, уже стареющий мужчина, принимая и относя все за счет собственных мужских достоинств, но подлинного смысла этой женской игры, как и большинство мужчин, он не понимал и считал, что в подобной игре никакого смысла и не было, а был один женский инстинкт. И сейчас, выслушивая скучные и осторожные рассуждения главы государственной безопасности о предполагаемой реформе паспортного дела в стране, он начинал испытывать и некоторое раздражение. Пусть не прямо, окольным путем, ему старались сейчас продиктовать правила его личной жизни и поведения; в какой то там антигосударственный заговор кучки интеллигенции он не верил — просто проявился еще один излом никогда не утихающей борьбы в самом обществе, свойственный любому строю и любой эпохе. И если действительно слить все народы и племена в один целостный состав, то здесь, пожалуй, и таится самая большая опасность. Что же тогда делать верховной власти, кого ей тогда мирить и направлять по правильному пути? И как тогда, при случае, припугнуть тех же русских или, допустим, казахов? Нет, здесь даже мудрейший Михаил Андреевич перехлестывает, ему придется здорово попотеть, если он и дальше будет цепляться за свою идею. Любая власть держится на противоречиях, больше противоречий и вражды — крепче и необходимее власть.