Страница 5 из 7
Посередине улицы, у тротуара, стоит грузовичок с опущенными бортами. На него взобрались телевизионщики и снимают, но дело не в этом. Дело в том, что кузов грузовичка уставлен по периметру черными ящиками динамиков, и некто с оглушительным голосом в диком темпе шпарит проходящим колоннам частушки. Я так представляю, что он их заготавливал к этому маршу, как иные заготавливают на зиму грибы и огурцы, и вот день настал, и человек радушным жестом хозяина выставляет свои богатства. Никакой профессиональной памяти не хватит, чтобы запомнить сотни рифмованных строк, которые оглушительно несутся над Якиманкой, но две частушки я сохранил. «Путин, ты не Мубарак! Уходи в отставку так!» И: «Вышел Путин из тумана, запихал страну в карманы!»
Идут по Якиманке, занимая ее от края до края, заявленные, объявленные и очевидные колонны гражданского общества — либералов, националистов, левых. Но этим марш не ограничивается, под нашим морозным небом и на нашей заледеневшей земле распускаются и другие, диковинные цветы. Уж сколько за последнее время я видел самых необыкновенных политических флагов самых ярких расцветок, но они все не кончаются. Плывет черный с вязью флаг Русского исламского движения, и веет тихий красно-золотой флаг Социалистической Христианской партии. Некоторые партии состоят из одного человека, что не делает их в моих глазах менее значительными. Например, идет человек с большим синим флагом, на котором написано: «Партия Фейсбука». А в ста метрах от него, не подозревая о его существовании, идет другой, тоже с синим флагом, на котором написано: «Объединенный народный Forbs». Но разве человек рождается членом партии и непременно должен идти в колонне? На этом марше можно просто быть человеком.
Многие идут сами по себе, не примыкая к колоннам, не разделяя ничьих взглядов, не веря ни в каких вождей, не присоединяясь ни к какой идеологии. Это идут просто люди, у которых есть просто лица, просто мысли, просто взгляды и просто чувство достоинства. Идет долговязый выпускник юридического факультета МГУ, он поднял легонький капюшон своей подбитой морозом курточки и голыми руками несет самодельный плакат «Кадыров и Шойгу герои не моей России». Я вижу его в начале марша и потом вижу в конце, когда он стоит на тротуаре у Болотной, — его бьет мелкая дрожь, небритые щеки ввалились на лице под капюшоном, но он упрямо стоит со своим плакатиком и не уходит. А хомячкам, судя по всему, не холодно — эта компания в мягких желто-коричневых шкурках и с ушастыми головами-масками резвится вовсю, потешая всех присутствующих лозунгами: «Похомячим?» и «Хомяк расправил плечи!». Идет человек в оранжевой куртке дорожного рабочего, и на спине у него написано гордо, честно и определенно: «Да! Мы в жопе!»
Идут по Якиманке странные и необычные люди, которые народ не меньше, чем все мы, обычные и не очень странные. Стайка мальчиков и девочек несет таблички на палочках, и на табличках стоит «+1». Вот так они видят мир и себя в нем, и это ничуть не хуже, чем ясные лозунги Рыжкова или четкие директивы Навального. Идут другие, которые написали на транспаранте одну простую вещь, в которой не меньше правды, чем в любом другом лозунге: «Мы не такие, как все!» Шагает общество молодых людей — я не знаю, может быть, это новые философы или новые лингвисты — и несет огромный фиолетовый плакат, на изготовление которого они, очевидно, потратили немало времени, полотна и краски, и на нем написано со всей ясностью: «Ты — тоже квир!» А коротко стриженного молодого человека с непокрытой головой — я не знаю, может быть, у них в Сибири при минус двадцати не принято носить шапки — переполняет чувство благодарности, что следует из его самодельного плаката, который он поворачивает и так, и эдак, чтобы побольше людей увидело его: «Москва, спасибо за сопротивление питерско-гебистской гопоте! Сибирь смотрит на вас и гордится!»
В этих митингах и маршах открывается жизнь, пласт за пластом. Но помимо всем известной отваги Удальцова, хрипнущего на митинге, и витальной силы националистов, скандирующих на марше свое резкое: «Хватит кормить Кавказ!», тут можно открыть для себя насмешку и иронию безымянных горожан, которые с серьезными лицами ходят по Болотной с плакатами «Хватит кормить меня! Хватит кормить себя!». Тут можно увидеть два мира лицом к лицу в сценах, словно вынутых из настоящей русской книжки и перенесенных сюда, в этот заснеженный сквер у белой замерзшей реки, набережные вдоль которой полны черным зимним людом. Вот стоит дама в богатой шубе до пят, — пардон, не разбираюсь в мехах, не могу сказать, соболь это или норка, — дама с холеным нечеловеческим лицом, состоящим из пятнадцати подтяжек и выражения высокомерия — и строго выговаривает двум скромным женщинам из ногинских дольщиц, держащим плакат-растяжку со словами о бездомных: «Ну какие же вы бездомные! Вы не бездомные, вы обманутые, вам так и надо было писать, это разное!»
Политики о себе, конечно, скажут сами, а я в этом тексте обойдусь без них и постараюсь вместить в него как можно больше людей. Я вот еще вмещу сюда звезду марша, веселого человека, водрузившего себе на голову вполне приличных размеров башню танка, назвавшего себя «эко-био-нано-танк-купе» и ходившего с плакатом на груди «Танки мрази не боятся!». А были еще двое, они несли плакат со словами, в которых была огромная правда жизни, хотя я и не понимал, при чем здесь Путин, выборы, политика и т. д. и т. п. На плакате у них стояло: «Сон алкоголика тревожен и недолог!» — и я, хоть и не алкоголик, но о многом задумывался. А еще один человек нарядился на марш со всем вкусом крестьянина девятнадцатого века, носящего красную шапочку с красным же платком, красную байковую жилетку, обметанную коричневой лентой, и маленькие, исключительно изящные валеночки, расшитые красным узором. Этот франт ходил меж людьми с чуть сонным и чуть вялым выражением на бледном и капризном лице и грозно, как Илья Муромец, предупреждал кого надо своим плакатом, хотя сам был явно сложения не богатырского, но это все равно: «Вова, я уже слез с печи!»
А вокруг дамы в соболях — или это все-таки норка? — и вокруг ироничных горожан, и между вполне себе свирепых националистов, и между игривых сетевых хомячков, и партийных функционеров, и либеральных посетителей того, что на одном форуме названо «митингами, дринками и тусовками», тихими кругами бродила худая пожилая женщина в ветхом пальто с широкими лацканами, цвета смородинного киселя, с голодным лицом и странными, обращенными в себя, уже уплывающими куда-то глазами, в которых отчаяние уже начинало сменяться безумием, и держала у груди самодельный плакатик, на котором была ее такая трудная, такая тяжелая мысль, нашедшая для себя такие короткие и такие ужасные слова: «Я Родина. Помогите!»
Черный воздух, белый снег
5 марта 2012 у оппозиции первые признаки усталости. Что делать дальше? Отчаянная попытка Удальцова
У входа на Пушкинскую площадь, сразу за рамками металлоискателей, стоят парень и девушка с огромными букетами белых гвоздик. Они раздают цветы направо и налево. Я встречаюсь с парнем глазами, и он протягивает мне гвоздику: «Возьмите и вы тоже!» Некоторое время я двигаюсь в плотной толпе с цветком в руке, но он мне мешает записывать в блокнот, и тогда я передариваю его девушке, которая сияет так, как будто у нее сегодня праздник.
Народу меньше, чем на предыдущих митингах и маршах, но и площадь меньше. Толпа плотная, проталкиваться трудно. Рыжков со сцены спрашивает, пробуя микрофон: «У Александра Сергеевича слышно?» — «Слышно!» — радостно отвечает сразу пара сотен голосов. Митинг начинается и продолжается речами, которые повторяют те, что уже были сказаны на Болотной, на Сахарова и снова на Болотной; и на прежние слова люди с прежним упорным энтузиазмом кричат: «Да!» и «Мы придем!», но уже что-то новое и что-то тревожное витает в воздухе ранней весны, в быстро темнеющем небе, в атмосфере этого старомосковского места, помнящего Достоевского, Есенина и первых диссидентов.