Платит последний

Сейчас, медленно катясь по Садовому кольцу в своей зажатой с четырех сторон машинами «немке», Ивашников думал, что совершенно зря назначил жене встречу. До суда она не продаст фотокарточки. И никогда не поверит объяснениям, что ей лучше, на самом деле лучше жить за его спиной, беря по нескольку тысяч баксов в месяц. Ей нужно обжечься самой.

— Ничего, Машк, я тебя не брошу, — пообещал Ивашников Маше-студентке, с которой ему было хорошо, и Маше — матери своей дочки. А дурищу Марьсергевну обругал площадно. И Лиду пожалел: Марьсергевну придется опекать, с Марьсергевной придется возиться, а Лиде-то будет каково?

Он успокоился и вяло прикинул, какую сумму придется отдать. Тут все проще пареной репы. Сегодня одна только операция с «Лидией» сделала фирму «Ивашников» тысяч на двести беднее: сто сорок тысяч квартира да на счете там больше пятидесяти. А таких фирм, формально Ивашникову не принадлежащих, у него еще четыре. Если перевести на них все основные сделки, останется, не считая мелочей, только сделка с компьютерами. Договор заключен, деньги пошли, и на другую фирму их по условиям конкурса не переадресуешь. Планируемая прибыль там около шестисот тысяч минус налоги. (Само собой, непредъявляемый доход больше, но о том, что пойдет «черным налом», и речи нет.) Так, а квартиру, где Ивашников живет с дочкой, Марьсергевна будет делить? Будет. Машину-мебель-технику она заставит оценить? Заставит. В общем, тысяч триста ей набежит.

Нет, главное, как она подгадала?! Месяца бы два назад, когда не был объявлен этот конкурс на компьютеры, Ивашников мог бы вывести фирму на круглый нуль, и Марьсергевна получила бы свою половинку. Как и хотела — по закону… Да это не она подгадала, это Ивашников подгадал: бывшую квартиру профессора Рождественского купил только месяц назад, а вчера, выиграв конкурс, решил, что день удачный и надо выиграть еще и Лиду. Вот и выиграл. В машине на задворках ТЭЦ. До дому не дотерпел.

Неизвестно, на кого Ивашников разозлился сильнее — на себя за глупость или на Марьсергевну за подлость, — только он пообещал себе, что впарит жене «Бытхим». И захихикал, как Мальчиш-плохиш. Склады разорившейся фабрики бытовой химии он купил по остаточной цене, позарившись на колоссальные площади. И сразу же лишний раз убедился, что бесплатный сыр — только в мышеловке. Шестьсот с лишним тонн химикатов, оставшихся на складах, не удалось продать и нельзя было выбросить на свалку. Надо было платить за переработку. И тут перерабатывающая фабрика в подозрительном согласии с экологическими службами стала загонять Ивашникова в угол: экологи наматывали штрафы, фабрика поднимала расценки… Вот пускай Марьсергевна и разбирается. Пускай сыграет в Игру, хмыкнул Ивашников.

Поток машин тянулся все медленнее, как застывающий клей. Впереди, у светофора на Маяковке, была пробка. Какие-то водители еще перестраивались, подтягивались, выгадывая лишние метры, но это самообмана ради. Ясно же, что встали надолго. Еще и опоздать не мешало вдобавок ко всему, подумал Ивашников.

Выскочили на проезжую часть бомжеватые коробейники, предлагая водителям влажные от дождя газеты-сигареты. Мальчишка с грязной тряпкой нацелился протереть ветровое стекло ивашниковской «немки», и пришлось сунуть ему через окошко пятерку, чтобы не протирал. А мальчишка, видно, решил честно отработать свой хлеб. Или шантажом выманить еще пятерку. Он встал прямо перед машиной, у радиатора, и своей жуткой тряпкой стал размазывать грязь по белому капоту. «Немке» не было и месяца, «нулевая» машина, Ивашников еще не успел наиграться. Он физически чувствовал, как целые пригоршни песка и дорожной соли впиваются в полировку. Главное дело, мальчишка все прекрасно понимал — такие всегда прекрасно понимают насчет подгадить. Они с тебя кормятся, и, может быть, именно поэтому у них к тебе классовая ненависть.

Ивашников достал из бумажника долларовую купюру, недавно подаренную вместе с этим самым бумажником, «чтоб деньги водились». Показал паршивцу через стекло — тот нагнул голову и еще яростнее завозил тряпкой.

— Иди сюда! — крикнул в окошко Ивашников. Мальчишка будто не слышал. Глухонемой?

Ивашников прижал кнопку, до отказа опуская стекло, высунулся, замахал долларом:

— Иди, денег дам!

Он поймал быстрый взгляд мальчишки — тот смотрел куда-то поверх его головы — и, еще не успев ничего понять, инстинктивно отшатнулся в машину, стал нашаривать кнопку стеклоподъемника.

Крепкая пятерня подхватила Ивашникова под затылок, потянула из машины и вжала лицом в жесткую, воняющую мокрой шерстью ткань. Он глухо крикнул и начал задыхаться. Под тканью хрипели чужие прокуренные легкие и бешено стучало чужое сердце. Пятерня прижимала голову с такой силой, что страшно было дергаться — казалось, может оторваться шея. Ивашников попытался ударить рукой, все еще комкавшей долларовую бумажку, но руку перехватили и стали закатывать рукав. Игла в чьих-то неверных руках поддевала и рвала вену, а Ивашников уже плыл без укола, от кислородного голодания.

Хоть бы не зарывали, сволочи! — успел подумать он. И с не оставляющей надежд ясностью понял, что за новенькую «БМВ» и десять тысяч долларов зароют обязательно. Просто чтобы оттянуть момент, когда все это будет объявлено в розыск.

БОЙ ЗА КОЖАНОЕ КРЕСЛО

Пропустим то, как Лида, Люська и Виталик ждали Ивашникова, как звонили ему по сотовому, а телефон не отвечал, как Виталик, почувствовав себя старшим по команде, постановил все же идти ужинать в «Метрополь», и они еще несколько раз звонили Ивашникову из «Метрополя», как Виталик умудрился вдрызг напиться сухим вином, а Лидия впервые в жизни расплачивалась кредитной карточкой, как Люська увезла пьяного Виталика, уговорив Лидию ехать домой. Люська считала (или хотела надеяться), что Ивашников уже дома, а его телефон мог просто сломаться.

Пропустим и то, как Лидия спохватилась, что наличных у нее — какие-то гроши. Кредитная карточка, на которой было много тысяч долларов (Лидия сама не знала сколько), не годилась для того, чтобы заплатить за такси, а получать с карточки деньги Лидия не умела. Она поехала на метро, а потом на троллейбусе и добралась до бывшей своей и теперь опять своей квартиры на Кутузовском только в двенадцатом часу.

Ивашникова дома не было.

Тревоги, надежды, опасения и страхи Лиды мы пропустим тоже. Любая женщина ее поймет.

Позвонила Люська. Узнав, что Ивашников не вернулся, она стала изобретать маловероятные причины, по которым он мог задержаться, и причины вовсе невероятные, которые помешали ему дать о себе знать.

— В общем, больницы я обзвоню, — напоследок утешила она Лидию, продиктовала свой телефон и повесила трубку.

Лидия осталась одна в опять своей, но, если честно, чужой, непривычной квартире. Даже часть старых стен была снесена, и она ничего здесь не узнавала.

Мужчины, конечно, думают, что Лидия места себе не находила, беспокоясь за Ивашникова, и она действительно места не находила и за Ивашникова беспокоилась. Но еще Лидия думала о своем будущем без Кольки (да, вот такие мы), и будущее это было невыносимо.

У нее была какая-то бешеная уйма долларов в тайнике на месте бывшей газовой колонки и на кредитной карточке. Наверное, стоило их как-то перепрятать от возможных претензий ивашниковской жены, и можно было бы неплохо жить на проценты.

Но если у нее не станет Кольки, это сделает всю дальнейшую жизнь просто коровьей.

На своего мужчину — на действительно своего мужчину — подсаживаешься, как наркоман на иглу. Будущее без Кольки ничего не стоило. В прошлом было несколько месяцев, а чистого времени — несколько дней полудетской прозрачной любви. И, конечно, часть вчерашнего дня и почти весь сегодняшний.

Лидия поставила телефон у кровати, легла не раздеваясь и стала, как свихнувшийся коллекционер, перебирать немногие часы счастья в своей тридцатитрехлетней жизни.