Сентябрь + сентябрь

Саша-Аркаша вместе с ребятами, которые выде­лены были обслуживать «зал» (это кондитер дядя Саша так говорил— «зал», хотя столовая была открытая), принесли няньке вилку и ложку. Подка­тили на тележке хлеб.

На другой те­лежке подкатили тарелку с кашей и редиской. Вазочку с маслом и тарелку с оладьями и смета­ной.

Все обслуживают няньку, стараются. Пускай поглядит, как ребята всё сами умеют делать.

Потом прикатили тележку с чашками и чайником. Налили няньке горячего чаю.

А под конец вышли из кухни Коля и Мада. При­несли ватрушку. Нянька обняла их. И видно было, что она взволнована. По-настоящему. Очень! Гово­рить не может от волнения.

Тогда Коля сказал:

— Джеид джидан.

Нянька признала свою ошибку в отношении ла­геря. Коля тоже умеет признавать свои ошибки. Критика.

Глава 10

Фестиваль лагерной песни. Конкурс. Сколько готовились, волновались…

Первый отряд единогласно решил, что солист­кой будет Нина, хотя песню для праздника ещё не выбрали. У Нины — голос. Просто настоящий го­лос, которым поют настоящие певицы.

Она пела этим голосом в интернациональном клубе на сцене.

«Как меняются люди…» — подумал Коля. Тама­ра Григорьевна в Измайлове была совсем другая, мама — здесь, в лагере, когда они катались на во­дяном велосипеде, а Нина — в интернациональном клубе на сцене.

Интересно, когда это происходит с ним? Когда он улучшается? В какие минуты своей жизни?

Первый отряд наконец выбрал для фестиваля песню, бодрую и весёлую, о здоровье. Вадим предло­жил: чтобы песня получилась совсем бодрой и ве­сёлой, звонить в колокол. Достать для этого рельс.

— Можно,— согласился Саша-Аркаша.— До­станем рельс.

— Или кастрюлю из кухни,— сказал Митя.— Тоже колокол.

— Можно и кастрюлю,— согласился Саша-Ар­каша.

Достали рельс и начали отдельно его репетиро­вать, без хора и солистки. Били по рельсу камнем и слушали.

Баянист сказал, что ему надо настроиться под рельс баяном. Получался какой-то «симинор». А надо было не «симинор».

Попробовали большую кастрюлю из-под редис­ки. Митя и Гриша сбегали, принесли. По кастрюле били барабанной палочкой. Потом — эстафетной.

Всё равно минор.

Хотели ударить камнем, но Саша-Аркаша за­претил.

Митя и Гриша сбегали, принесли кастрюлю по­меньше, из-под соуса. Ударили по ней. И вдруг получилось то, что надо,— весело и никакого минора.

От этой беготни и звона переполошился лагерь. Пришла Людмила Фёдоровна узнать, в чём дело.

Ей объяснили. Она тоже не возражала против коло­кола в песне о здоровье и осталась на репетиции.

Настроили баян под колокол и начали репети­ровать уже с хором и солисткой. И тут на тебе! Не­счастье: Нина охрипла. Потеряла голос…

Хрипит и хрипит, вроде Первыша, когда он чай с солью пил.

Кто-то схватился за голову и крикнул:

— Скандал!

И ещё кто-то крикнул:

— Трагедия! Пропало здоровье!

Но Саша-Аркаша поднял руку:

— Отставить панику!

И даже в колокол ударил. Нине сказал:

— На репетиции будет петь кто-нибудь другой. А ты должна молчать эти дни, экономить голос.

Саша-Аркаша умел обращаться с певцами, совсем как Антонина Макаровна в школе. Она тоже всегда говорила, чтобы 1-й «А» отставлял панику (это когда выступали на празднике «Красная звёздочка»), потому что петь надо на хорошей нервной почве.

Коля хотел сейчас сказать про хорошую нервную почву, но тут Нина хриплым голосом проговорила:

— Не могу я молчать. Я в Турграде всё время кричу, командую.

— Дмитрий Михайлович другого кого-нибудь назначит. Временно.

— Конечно,— сказала Людмила Фёдоровна.

— Это называется «врио», — сказал Митя.

— Да,— кивнула Людмила Фёдоровна.— Временно исполняющий обязанности.

Коля подумал, что в Турграде Нина не очень-то кричит, командует. Но, очевидно, ей хотелось, чтобы про неё так думали, что она кричит и командует. Может быть, ей даже казалось, что именно в эти минуты жизни она улучшается.

Но это не так. И Коля может подтвердить.

— Леванёнка в Турград, — предложил Вадим.

— Не возражаю, — согласилась Людмила Фёдоровна. — Он возмужал, окреп.

Коля очень обрадовался, что Леванёнка могу назначить в Турград. Всё как с Ревякиным: вначале кусался, а потом висел в газете чемпионом.

И Леванёнок теперь будет заместителем Дмитрия Михайловича. Пускай даже таким странным как «врио».

Коля спросил у Людмилы Фёдоровны:

— А в газете про это сообщат?

— Сообщат.

— С портретом?

— Да. С портретом.

У Леванёнка недавно был день рождения, и Са­ша-Аркаша прибил над его кроватью расписание — сон, еда, сон, еда. А перед строем отряда Леванёнку надели медаль: плитку шоколада на ленте. И да­же сфотографировали. Пусть эту фотографию и по­местят в следующей стенгазете. Всё равно что Ревякин с «Олимпийской Снежинкой».

Теперь на репетициях вместо Нины пела Мада. Она давно уже выучила песню.

Мада становилась рядом с Ниной и пела. А Ни­на только открывала рот, экономила голос.

Песню о здоровье репетировали несколько дней.

Мада очень старалась. Под конец тоже едва не потеряла голос и начала путать вдох с выдохом.

А колокол голоса не терял. Иногда, правда, ко­локол забирала на кухню тётя Глафира. Но потом снова возвращала.

Коля опять бегал к Наталии Ивановне, спраши­вал про мальчишку, у которого рука в гипсе.

Нет. Его ещё не выписали из больницы из Гур­зуфа. Коля хотел сказать Наталии Ивановне, что этого мальчишку надо выписать из больницы, пото­му что он ракетчик и у него ракета. И не простая, а с двумя парашютами.

Хотел сказать, но не сказал, а ушёл. Даже убе­жал: в лечебнице происходил осмотр зубов. Всю дружину будут осматривать. Весь Прибрежный ла­герь. Повально. И вообще пришёл узнать про ракет­чика, а попал к зубному врачу. Смешно!

И Коля припустился бежать — только его и ви­дели!

* * *

В день праздника весь Прибрежный лагерь под­нялся рано.

Раздвинулись стеклянные стены: пускай ветер приносит море, запах его. Замелькали щётки, поло­тенца, гребешки, всякие нарядные ленточки-тесём­ки, пряжки-пуговички. Застучали по лестницам па­радные ботинки и туфли.

Гришин барабан на ночь был закрыт тряпкой, чтобы барабан не потерял своего голоса: с бараба­нами тоже такое бывает, как с певицами-солист­ками.

Митя начистил горн, и он стоял на тумбочке сверкающий.

Девочки нагладили кофточки и повесили их на палочках-плечиках, чтобы не помялись к утру. Этих белых кофточек висело очень много во всех отрядах. И белых рубашек висело очень много. И вымпелы для горнов и барабанов были отглаже­ны, и отрядные флажки, и синие пилотки. И, конеч­но, тирольки и белые парадные юбки.

Нина попробовала голос — всё в порядке. Саша-Аркаша успокоился. И с барабаном всё было в по­рядке. И с колоколом. Колокол даже не пробовали: в нём не сомневались.

Но главное всё-таки Нина, и тут успокоился весь отряд.

Коля опять хотел сказать про хорошую нервную почву, но в это самое мгновение его отозвал в сто­рону Леванёнок и, радостный, сообщил: он теперь не «врио», а настоящий заместитель, постоянный. Дмитрий Михайлович утвердил его в этой долж­ности.

Вот и Леванёнок улучшился. А Коля, наверное,всё ещё не очень. По­тому что никто нику­да не назначает и ничего такого не го­ворит.

Только если Мада скажет? Шахиня из сказки.

Ну, а если и она не скажет, остаётся водопроводчик в Мо­скве…

Отряды готови­лись к исполнению песен. Проверяли свою музыкальную часть и соли­стов.

Третий отряд устраивал инсценированную пес­ню-шутку. Им понадобилась для этого змея. И они сделали её из шланга. А седьмому отряду понадо­билась для конкурса сумка почтальона. Достали. А кому-то понадобился петух. Совсем настоящий, не глиняный. Достали и совсем настоящего.