Слой

– Сидите дома, – непонятно к чему заявила старуха. – Не балуйтесь.

Константин сплюнул и поспешно набрал новый номер. Пять гудков – молчание. Опять на «сброс», и пальцем по кнопкам. В принципе, можно было не торопиться – на лестнице уже не застать.

– Кто?

– Откройте пожалуйста, у меня срочная телеграмма.

Замок клацнул раньше, чем он успел договорить. Спасибо тебе, интеллигенция. Костя подумал, что он и сам такой же – квашня форменная.

Бегом в подъезд. Два лифта: оба свободны, и оба где-то наверху. Пятый этаж. Заплеванная лестница, пустая бутылка на ступенях и засохший кусок какой-то еды. Для чего, спрашивается, домофон ставили? Не о том все, не о том.

Что-то сегодня на меланхолию сшибает, заметил Константин. Настя постаралась, с самого утра запилила. Денег, видишь, в доме нету. Откуда им взяться-то? География – предмет не экзаменационный. Да нет, не в этом дело. Медея Арутюновна вообще музыку ведет, а как-то же умудряется: что ни праздник – к ней целая очередь с презентами. Столько натащат, что сына из дома вызывает. Там, конечно, одни конфеты, ну так ему, как мужчине, несли бы коньяк. Да пусть бы и конфеты – хоть для Насти радость. Строже надо быть, строже. Бить их, этих детей, что ли? Характера не хватает…

Панкрашин все не открывал. Костя позвонил четвертый раз – длинно, по-хамски, как звонят только менты и рекламные агенты. Оценил дверь – наскоком не взять: бронированная, сволочь, с двумя замками.

Внутри отчетливо передвинули стул, потом кто-то прошел в скрипучих ботинках – близко-близко. Он что, дома не разувается? Костя ощутил чье-то внимательное дыхание за дверью и позвонил снова. С той стороны перестали таиться и сдвинули массивный засов. Он сунул руку в карман и вернулся пальцем на спусковой крючок.

– Заходи.

Бандит. И даже удостоверения не нужно, по рылу видно, что бандит. Не лубочный персонаж с пудовой голдой на шее, – это нынче не модно, братки из Закукуйска и те, небось, цепей уже не носят – однако типаж вполне определенный. Взгляд – без страха. А кто сейчас не боится? Одни бандиты. И дураки.

– Заходи, – повторил крепкий человек в скрипучих ботинках и в таком же почти плаще, как у Константина. Разве что не из кожзаменителя.

Панкрашина в прихожей не было. Костя осмотрелся – однокомнатная, стандартной планировки. Все двери, включая кухонную, закрыты. Откуда-то послышался приглушенный плач и возня. Затем негромкий удар. Гости, стало быть. На улице он никого не видел. Давно ждут.

– Друг? Родственник? – Осведомился Крепкий, втаскивая его через порог и лязгая засовом. – Не вовремя ты, родственник, – с сожалением сказал он, подталкивая Костю к комнате.

– И много он вам задолжал?

– А ты что, спонсор? – Гыкнул Крепкий. – Деньги раздаешь?

– Иногда. Особенно тем, кто…

Теперь у Кости был повод обернуться, и он им воспользовался. Незнакомец ждал продолжения и заранее закипал, а под его плащом покачивалась тяжелая, свиной кожи, оперативная кобура – пустая. Пистолет уже в руке. Смешной и нерентабельный «Макаров». Стрелять не станет, он здесь не за этим. В отличии от Кости.

«Штайр» не шелохнулся, лишь звонко провибрировал: «то-то-тоц», и из груди Крепкого выплеснулись три коротких фонтанчика. Константин перехватил пистолет и проследил, как тело валится на дешевый торшер. Надо же, у них с Настей точно такой. Падая, Крепкий сбил абажур и раздавил лампочку.

– Что у тебя там? – Раздалось из комнаты. Это не Панкрашин. Другой голос – тоже без страха.

– «Скорую»! – Крикнул Костя. – Ему плохо!

– Ну, нах!.. Кому плохо?

В прихожую, застегивая ширинку, вылез еще один Крепкий.

– Ты, нах… – обронил он, натыкаясь взглядом на труп у стены. Его пальцы затеребили непослушную пуговицу, но глаза уже поднялись на Костю и вновь опустились на тонко курящийся ствол «Штайра».

Сберегая патроны, Константин выстрелил одиночным в ухо и потянул дверь. Крови, как он и думал, в комнате не было. Привязанный к стулу Панкрашин уморительно скакал на месте, а молодая, но совсем не красивая женщина – надо полагать, жена – рыдала в углу, вяло натягивая на живот изодранный халатик.

– Вы кто, милиция?

– Ага, – кивнул Костя. – Чего они хотели?

– Компаньон подставил… проценты идут… – замямлил Панкрашин, бестолково дергая толстую веревку.

– Что же вы раньше? – Всхлипнула женщина. – Надо было раньше…

– Почему не звали на помощь?

– Да кто придет-то?

– Ну я же пришел.

– Надо было ра-аньше, – завыла она. – Ра-аньше-е!..

– Сожалею.

– Развяжите меня, – попросил Панкрашин.

– Это успеется. Я хотел бы кое-что уточнить. Три фамилии: Нуркин, Немаляев, Кочергин.

– Норкин? Не знаю такого. Да развяжите же!

– Врешь. Кочергина, черт с ним, мог и забыть, а вот Нуркин… не верю.

– Вы не из милиции? – Запоздало насторожился Панкрашин.

– Федя, он не из милиции, – подтвердила женщина.

– Из Ополчения мы, – сказал Константин, присаживаясь на низкую софу. – Из Народного.

Федя изогнул брови в дикий зигзаг и выпучил глаза.

– Переигрываешь, полковник, – сказал, покачав головой, Костя. – Разве так удивляются? Это из детского утренника, а у нас с тобой пьеса для взрослых.

Он снял плащ и, аккуратно положив его рядом, поправил на плече винтовку – вместо предупредительного выстрела.

– Правда, правда, – засуетился на своем стуле Панкрашин. – Не знаю я никакого Норкина, клянусь!

– Он правда не знает, – поддакнула женщина.

– Слова, слова, слова… – разочаровался Константин. – Мне бы попозже зайти, чтоб вас сперва эти ухари обработали.

– Погодите, вы сказали – полковник? Я же сержант. Ха-ха! Сержант запаса!

– Ну и здоров ты врать, Панкрашин, – с укоризной молвил Костя, нажимая на спусковой крючок.

Передняя ножка стула расщепилась, и полковник грузно повалился набок.

– Второй будет в колено, – предупредил Костя. – Представляешь, как это больно?

Он на мгновение задумался: откуда? Откуда он про колени?.. И все же Константин не сомневался: пуля в чашечку – это невыносимо, это на грани болевого шока. А кроме боли – ужас от сознания того, что до конца жизни будешь хромать. И полковнику это известно не хуже. Впрочем, про конец жизни он тоже должен догадываться. В черном списке Народного Ополчения он стоит четвертым.

– Шутки в сторону, полковник.

– Честное слово, – прохрипел Панкрашин. – Я не…

Дальше Костя слушать не стал.

Женщина на полу взвизгнула и забилась в истерике, но, почувствовав, что на нее смотрят, внезапно оцепенела и закрыла рот ладонями.

– Умоляю вас!

– Я бы рад…

– Как самочувствие?

Человек с бородкой отодвинул бумаги на край стола и сцепил пальцы в замок.

– Мне не с чем сравнить. Я не чувствовал себя ни хуже, ни лучше. Я сегодня родился.

– Гм… гм… – лукаво сказал доктор. – И все же вы меняетесь. Для вас это может быть незаметно, но со стороны, поверьте, – очень и очень. Полное просветление может наступить в любой момент.

– Кажется, я это уже слышал. Простите, как вас зовут?

– Валентин Матвеевич. Та-ак… Чем мы с вами сегодня займемся? А вот чем. Взгляните-ка на снимки.

Петр апатично перебрал фотографии. Несомненно, он их уже где-то видел. Неделю назад, две – не имеет значения. Видел: дом, парник, качели. Себя в окружении чужих людей. Ему уже показывали эту неумелую стряпню, уже пытались впарить выдуманную биографию за подлинную.

Он не собирается меня лечить, с ужасом понял Петр. Этот так называемый врач добивается лишь одного: чтобы легенда наконец осела в моем мозгу и прижилась. Когда я запомню все до мельчайших подробностей, меня объявят здоровым и… скорее всего, выпустят. Иначе зачем им это нужно? Выпустят, да не отпустят. У них какие-то планы, судя по затраченным средствам – нешуточные.

Петр печально посмотрел в окно. За сквером гомонила улица – с машинами, прохожими, даже собаками. Обыкновенная, мирная. И поэтому ненастоящая.