Механика вечности

Она не откажет. Потому, что никогда мне не отказывала. Даже в тот раз, после которого вся ее жизнь пошла под откос.

– Могу зуб дать. Молочный. Ты одна, Люся?

– Хо-хо! Порядочным девушкам таких вопросов не задают.

– Так то – порядочным! – Схохмил я и прикусил язык: не слишком ли?

– Мерзавец. Ты чего, с женой поссорился? Приходи. Адрес помнишь?

Не слишком. Или она уже перешагнула ту черту, из-за которой не возвращаются.

Я набрал телефон квартиры, где жил с Аленой до развода. Собственно, я и сейчас там живу, вопрос лишь в том, кто из нас двоих теперь называется «Я».

Я слушал длинные гудки до тех пор, пока не отключился автомат. Я позвонил еще раз, и снова никто не подошел. Это рушило все мои планы.

Куда они могли отвалить? В гости? Но кто шляется по гостям в будни? Стоп, а с чего я взял, что сегодня не выходной? Я окликнул проходившего мимо мужика, и тот, не поворачивая головы, буркнул:

– Пятница.

Вот, чего я не учел. Ведь это элементарно: одни и те же числа каждый год приходятся на разные дни недели. И как на зло – пятница! Алена наверняка потащила Мишу в гости к какой-нибудь из своих подруг.

Я мог бы воспользоваться машинкой, но решать с ее помощью мелкие бытовые проблемы мне казалось кощунством. К тому же я не имел представления, на сколько включений она рассчитана, – возьмет и вырубится в самый неподходящий момент, оставив либо меня, либо Мефодия в чужом времени навсегда.

Долго ломать голову мне не пришлось – выбор состоял из одного-единственного варианта.

Люсьен я знал давно. Собственно, когда мы познакомились, она была еще не Люсьен, а скромной, часто краснеющей девушкой Люсей. Папаша ее был неизвестен, а матушка на почве пьянства загремела в психушку, да так там и осталась. С восемнадцати лет Люся жила одна с годовалой сестренкой на руках. Соблазнам полной самостоятельности она не поддалась, напротив, продолжала учиться, брала какую-то работу на дом, а на советы соседей отдать сестру в интернат отвечала коротко, но исчерпывающе. Как говорится в газетных заметках про всяких там героев – проявила характер.

Вскоре на нее свалилось еще одно испытание – привязанность к инфантильному оболтусу по имени Миша. Когда Люсьен решила, что нам пора жениться, то воспользовалась обычным бабьим способом.

Узнав о ее беременности, я признался, что лучше отсижу в тюрьме, чем женюсь, и это была чистая правда. В то время мои собственные родители находились на грани развода, и ничто не пугало меня так сильно, как перспектива обзавестись доброй, но нелюбимой женой. Я настоял, чтобы Люся избавилась от ребенка, а через два месяца выяснилось, что деньги, выданные ей на операцию, лежат в банке и обрастают процентами до совершеннолетия нашего будущего малыша.

Люся заявила, что собирается рожать независимо от моего желания стать ее мужем. Однако я понимал, что, увидев своего ребенка, могу совершить благородную и очень предсказуемую глупость.

Аборт Люся все-таки сделала. Из больницы я привез ее домой на такси, довел до квартиры и сделал кофе. На этом наши отношения закончились.

Поскольку мы жили в двух шагах друг от друга, Люсю я видел довольно часто, но лучше бы я ее не встречал. Люсьен, вслед за матерью, спивалась – стремительно и необратимо. Через несколько лет, как раз к две тысячи первому, она окончательно пропала из виду. Иногда я вспоминал, что у нее еще была сестренка, которой к тому времени исполнилось года четыре, однако все, что я мог для нее сделать, – это пожелать ей оказаться в детском доме.

Я спохватился, что иду с пустыми руками, и свернул к магазину. Ввиду пятницы у винного отдела было многолюдно, пришлось даже отстоять небольшую очередь. Нетерпеливо переминаясь, я прислушивался к разговорам, но среди общего шелеста разобрал лишь несколько невнятных обрывков:

– …совсем оборзели! Им что, своего Китая мало?

– …«Смирновская», надеюсь, не польского разлива?

– …исключено. На второй срок Туманову не потянуть.

Обычные разговоры для людей моего времени. Иммигранты прибывают, президенты правят, народ желает выпить – ни одна из констант этого мира не пошатнулась.

Я купил бутылку шампанского, шоколадку «Сказка» и уже раздумывал, что преподнести Люсьен, – гвоздику или розу, но вовремя вспомнил, к кому я собираюсь. «Сказка» была явным излишеством, а цветочек и подавно пришелся бы не ко двору. Вернувшись к прилавку, я взял литровую бутылку водки с таким расчетом, чтобы самому достался хотя бы стакан.

Люсьен вышла в грязном халате. Жирные волосы были собраны в косматый хвост и заколоты чуть пониже макушки. Длинная неровная челка прикрывала верхнюю часть темного лица. На память пришло модное когда-то слово «синявка». Точно, Люсьен – синявка. Алкоголичка. Конченый человек.

– Нарисовался! – Воскликнула она и потянулась ко мне своими сизыми опухшими губами.

Я сжал зубы и стерпел. От Люсьен едко пахло потом и кислым пивом.

– Привет, – сказал я.

– Сколько не виделись-то? – Люся говорила громко, но ласково, и я сообразил, что она пьяна. Когда только успела? – Почти год, – продолжала она, и я, прибавив еще пять, мысленно присвистнул. – Заходи. Я смотрю, ты принес чего-то, значит, как приличный человек явился?

– Как приличный, – подтвердил я.

По сравнению с ее жилищем моя берлога тянула на царские покои. Со стен тут и там понуро свисали лоскуты просаленных обоев, а линолеум на полу напоминал застывший ледоход.

– Так вот и живем, – весело пояснила Люсьен, правильно истолковав причину моего оцепенения. – Все руки не доходят, а мужика-то в доме нет!

Я пропустил последнюю фразу мимо ушей и вместо ответа вытащил из сумки пузырь.

– О-о! Гость в дом – Бог в дом. А закуска есть?

– На тебе, вместо закуски, – сказал я, показывая шампанское.

– Это на утро, – деловито заметила Люсьен, убирая бутылку в холодильник. – Встретим его вместе, а? – Добавила она и подмигнула так, что внутри у меня все перевернулось.

Люська! Кто бы мог подумать?! Неужели это ты, чистенькая, обаятельная, целеустремленная? Неужели какой-то гад, смог одним махом выкорчевать в тебе все хорошее?

– Стаканы у меня побились, мы из кружек будем, ладно?

Из коридора раздались шлепки босых пяток, и на кухню выбежала маленькая девочка в застиранной кофте.

– Мам, – проскулила она. – Дай покушать.

– Иди спать! – Злобно крикнула Люсьен. – И не мама я тебе, поняла, дура? Я тебе сестра, сколько еще повторять? Иди, ложись, сказала!

– Сестра, я кушать хочу.

– Щас врежу, сволочь! Всю кровь мою выпила!

Я посадил девочку на колени и обнял. Она не плакала – только всхлипывала, недоверчиво рассматривая меня черными глазищами. Что ей приходилось видеть на этой полуразрушенной кухне – какие оргии, какие вакханалии? Что вообще она видела в жизни, сидя в углу, как мышонок? И что ожидает ее впереди – совместные пьянки со старухой-сестрой? Грязные, шершавые пальцы собутыльников, оставляющие болезненные царапины?

Я выудил из пакета шоколадку и отдал ее девочке.

– Это мне, да?

– Тебе, Оксан.

– Вся? – Изумилась она.

– Да, – у меня вдруг задрожал подбородок, и я поспешил закурить.

– Спасибо, дядя. Я пойду, ладно? – Спросила Оксана, не двигаясь с места.

Она смотрела на меня так внимательно, будто хотела запомнить на всю жизнь. В ее взгляде было столько благодарности, что я, не выдержав, отвернулся.

– Дядя, а как вас зовут?

– Миша.

– Спасибо, дядя Миша.

Оксана скрылась в комнате. Как раз к этому времени Люсьен справилась с пробкой и наполнила две эмалированных кружки, одну – темно-зеленую, другую – бежевую, с наивной ромашкой на боку.

– Зря, – сказала она. – Звереныша баловать нельзя. Где я ей потом шоколада напасусь?

– Сука ты, Людмила. Она же тебе сестра. Сколько ей сейчас?

– Года четыре, кажется. Ну, давай.

Мы выпили и по очереди закусили длинным вялым огурцом. Водка отдавала древесиной, небось, и правда, братья-поляки сработали. Или посуда Люсьен так пропиталась дешевым пойлом, что вонь сивухи стала ее физическим свойством.