Пасторша

Но его нигде не было видно. Я проехала дальше, мимо автобусной станции и мастерской, где работала та девушка, других промышленных зданий, магазина лесоматериалов и ярких контейнеров за забором.

Я выехала из города, вдоль дороги кое-где попадались отдельные дома у отмели, затем стало безлюдно. Можно было видеть изгибы поворотов вокруг каждого мыса, а между ними были дуги, заходящие в каждый залив.

Показалась маленькая белая церковь на мысе, за ней серый дом. Я проехала мимо, в одном из окон второго этажа горел свет.

Мне вспомнилась фотография, которую я видела в этом доме, — на ней та девушка сидела в машине. Фотография была прикреплена скотчем в прихожей, я обратила на нее внимание, когда надевала сапоги и собиралась уйти. Она, сидела на заднем сиденье автомобиля, свесив руку из окна. Это была та же машина, на которой она поехала к каркасу. Синего цвета.

Она смотрела на того, кто снимал, на ней свитер в красно-белую полоску, рукава закатаны, и видна татуировка. Может, она нарочно ее выставила, чтобы показать. Темные волосы и челка на лбу. Она улыбалась, лицо было не совсем четким, я обратила внимание на промежуток между передними зубами, и что зубы мелкие, как будто молочные.

Дочка Кристианы, она — посредине большой сцены, у нее совсем светлые, длинные волосы, они спадали на плечи, казалось, от нее исходил свет в той темной комнате, а он проникал из дверей стеклянной веранды, где я стояла.

От внутренней части фьорда дорога шла через горы. Я проехала по ней и спустилась с другой стороны к реке. Название местечка на саамском языке означало что-то вроде «там, где волочили лодки». Ну и долго же они тащили лодки — две мили через горы и вниз к фьорду. Неужели они действительно это делали? Я проехала мимо кемпинга, около главного здания стоял старый автобус, очевидно, пустой. Далее вверху несколько маленьких коричневых домиков, там квартируют русские женщины. Из нашего города сюда тоже ездят мужики, кто-то признался мне в этом, когда мы беседовали о душевных заботах.

Я вспомнила женщин, стоящих на выезде из большого города в Германии, я видела их по пути домой, был час пик, пробка, и все ехали медленно. Я целый день провела в Национальной библиотеке и читала об основополагающих формальных элементах в Библии, ритмических течениях, особых фигурах и тропах. Как звучание открывает смысл текста. Было темно, на дороге висели желтые фонари. Женщины стояли и заглядывали в машины.

Я повернула направо и поехала вдоль реки по направлению к мосту. На реке еще лежал лед, покрытый белым снегом. Мне надо было проехать по мосту, а затем ехать обратно по дороге, которая шла с другой стороны.

Глаза дочери Кристианы были большие и круглые, раньше я видела их только на фотографии, которую она показывала мне. Снимок висел над маленьким кухонным столиком на веранде, прикрепленная к стене чертежной кнопкой. На этой фотографии она была младше, от тепла и влаги концы снимка слегка загнулись, она стояла с коричневой школьной сумкой у ног. Она была на год старше Майи.

— Мама так и не повзрослела, — сказала она.

Я проехала довольно длинный ровный участок, затем дорога пошла в горку. Сверху открывался вид на долину, по которой протекала река, видно было далеко, почти до впадения реки в море. До устья реки, наверное, несколько миль. Я вспомнила, как Кристиана бежала впереди меня вверх по лестницам, до самого верха, там, наверху, мы обернулись и посмотрели далеко вперед. Как она смеялась, маленькая Кристиана, своим задорным, легким смехом. Я казалась себе такой тяжелой по сравнению с ней, тяжелой и медлительной, как комок теста, как камень. Потому что это был не детский смех, но в нем так много было детского, и это приводило меня в замешательство. Наверное, это было так же, как с саамами и их прыжками и пастором тогда, но сейчас пастором была я, и я не могла понять, чему смеется Кристиана.

Я ехала между березами по серпантину вниз к мосту.

Там, где начинался мост, вверх шла каменная стена, и на выступе сидел кто-то и болтал ногами. Я наклонилась вперед и выглянула — там сидели две девчонки, лет эдак тринадцати. Что они там делают? Разве им не надо в школу? Ведь время-то утреннее.

На противоположной стороне у поворота был указатель. Мне надо было налево, а справа виднелось кафе. Я повернула направо и подъехала прямо к вывеске у бензоколонки. Там было написано «Дом культуры и кафе». Перед входом стояла большая деревянная скульптура. Я вошла в здание. Внутри столики, справа прилавок, но совершенно пусто, как будто закрыто. На стенах вокруг прилавка в стеклянных витринах стояли кубки. Я прочитала, что все они принадлежат гонщику, родом из этого селенья. На другой стене была выставка картин на продажу — пейзажи, северное сиянье, вид реки от моста к устью, большая песчаная дельта. Я подошла и посмотрела на картины, некоторые были красивые, другие выглядели так, будто художница писала их снова и снова, пытаясь передать что-то, получалось плохо, но она не сдавалась.

Я вернулась в машину и поехала назад к повороту, там было еще одно кафе, нечто вроде придорожной закусочной. Я въехала на площадку перед ним и остановилась.

Здесь было холоднее и больше снега, он еще не начал таять, как в городе. Я поднялась по короткой железной лестнице к двери. Внутри была слышна музыка и пахло пережаренным маслом. За одним из столиков у окна, выходившего на площадь, сидели четверо мужчин и курили. Я взяла чашку кофе и села в глубине зала. Были слышны удары шаров, видимо, за стеной, в другой комнате, играли в бильярд.

Из окна открывался вид на дорогу сверху, она была как линия на карте, и моя машина показалась бы отсюда движущейся точкой. Клочком бумаги, который можно скомкать, вместе с машиной и со мной внутри, и выбросить.

Я сидела за коричневым столиком и держала белую кофейную чашку обеими руками, как будто замерзла и грела руки. Играла музыка, но я не знала, что это. Можно было подсесть к тем парням за столиком у окна. А можно даже пойти домой к одному из них и жить с ним — готовить еду и спать рядом в кровати. Что бы из этого вышло? Возможно, мы бы поладили и неплохо жили вместе.

Основополагающие формальные элементы, ритм, звучание, интонация, линия. Я видела все это, знала и понимала, но не могла проникнуться этим, осознать.

Я чувствовала, как что-то капает на мои руки, державшие чашку.

Что же мне такое надо, чего я не могу получить? Во мне какая-то бездна, пропасть, и ее никак не заполнить. Что это такое? И что я здесь делаю? А что бы я делала в другом месте? Почему во мне нет ничего прочного, никакого стержня?

Они стоят передо мной, опустив руки по бокам, как куклы в медленно вращающейся карусели. Кристиана, Нанна, а теперь еще и геолог, они проплывают совсем рядом, впереди и сбоку. Но это не помогает.

Этого не достаточно.

Но почему?

Почему все так непрочно и бессвязно, то, на чем я стою, во что я верю, все только проплывает, смещается, а я падаю в этот зазор.

Падаю, а там ничего нет.

Я поехала дальше. Кругом все было как на черно-белой фотографии, мимо проносились большие белые глыбы снега и черные тонкие нити деревьев. Я ехала еще четыре часа без остановки, вдоль реки, там наверху местность была более плоской — ни кафе, ни поселков, кое-где стояли отдельные дома, машины и мотороллеры, а потом опять деревья, и снег, и пустота.

У поселка, где находилась церковь, лес закончился, попадались только кусты и небольшие деревца тут и там, а в остальном по сторонам простиралась открытая местность, плоскогорье, одна большая белая равнина. Поселок находился в небольшой дуге, внутри изгиба дороги.

Перед указателем к высшей народной школе я свернула. По расчищенной от снега дороге подъехала к низким коричневым зданиям.

«Мы лишены плоти; наша плоть умерщвлена, всем, у кого есть плоть, дорога в ад. Мы святы и справедливы, так что мы можем осуждать на жизнь в аду; мы больше не умрем, потому что уже однажды умерли. Нам не надо священников, у которых есть плоть. Мы были до Христа, мы — это Бог, в нас горит священный огонь, в тебе же сидит дьявол. Никто не попадет на небо без нашего позволения».