Кавказские новеллы

На родину я вернулась под новым именем – “Аланка”. Так прозвали меня в столичном кругу друзей, которые заслушивались моими историческими фантазиями о древней стране Алании. Как и для Джоджра, история и филология были для меня единым пространством.

Но главное – это имя с самого начала изменило всю мою дальнейшую жизнь, мое осознание себя в окружающем мире. Вероятно, рождение под зодиакальным созвездием Близнецов должно было, дополнив недостающим именем – Татьяна и Аланка – обозначить отныне и навсегда некоторую двойственность моей души, и среди множества моих сложностей было ощущение от участия в жизни и одновременно наблюдения за происходящим как бы со стороны.

Я говорила себе – здесь я как Аланка не могу поступить иначе, а здесь я могу побыть просто Таней. Этот внутренний образ помогал формироваться моей личности. Я самоидентифицировалась с его помощью.

С тех пор при знакомстве я предлагала оба имени и неизменно выбирали второе, Аланка, как наибольшее соответствие моему образу. Со временем произошло полное слияние, я нашла сама себя, но в те годы это было новое, на время целиком поглотившее меня событие глубоко личного свойства.

А Джоджр, как оказалось, употребил это лето на то, чтобы… открыть для себя прелести Марины. Это была ужасная история, но самое ужасное было то, что потеря кем-то невинности с помощью Джоджра сказалась злым роком на моей судьбе.

Марина со своей трагедией на время стала, как и Джоджр, persona grata – её ситуация заняла всё светское общество института. Вечерами она то и дело оказывалась у окна на лестничной площадке и в качестве пай-девочки выслушивала советы сострадательных старшекурсниц. Огромный белый медведь в её руках, которого я привезла из Москвы, дорисовывал портрет жертвы Джоджра, соблазнителя наивных девочек. От прежней актрисы с вечным бенефисом, который с рожденья уже был при ней, не осталось и следа. Её золотистая головка вызывала у всех желание погладить это дитя и защитить от таких мерзавцев, как наш проходимец.

Я чувствовала себя так, будто помогала Джоджру совершать это пакостное дело, по слухам, где-то на чердачном этаже и прямо на его светлом, песочного цвета элегантном пальто, которое справили ему любящие родители.

Мне было так стыдно, точно это был мой брат, и он опозорил наших с ним родителей.

Марина каждый вечер порывалась назавтра же уехать, выброситься в мир со своей сломанной судьбой, и все этажи, курсы и факультеты спорили и отговаривали – это был какой-то ужас.

С самого детства в моём сознании было чёткое понятие о возможностях и невозможностях для меня, моих ровесниц и подруг – я признавала строгие нравы, даже не понимая, что они строги. Поэтому со мной проблем быть не могло. Но дальше последовало то, что об истории Марины узнали в горном институте, где учился мой брат. Все его друзья шефствовали надо мной, и даже в моменты возлияний после сессий они не забывали прислать кого-нибудь в качестве проверяющего.

Проверяющий спрашивал, нет ли у меня проблем, и вручал фрукты, привезённые друзьями чаще всего из грушевого Алагира, города у самых гор, а также варенье и присланные моими родителями деньги. Заодно они зорко присматривались, не обидел ли кто-нибудь меня из таких же прохвостов, какими, возможно, бывали и они, но не с сёстрами друзей.

Это бывали серьёзные комиссии, из которых потом получились министры и другие государственные деятели, однако, тогда мне можно было их не бояться, я была вышколенным человеком и потому с большим удовольствием и без всяких задних мыслей и тревог тут же принималась за братские приношения.

Знаменитое лето одной историей Марины не исчерпывалось. Жил в общежитии еще один, местный кударец, то есть южанин – белоголовая бестия с физкультурного факультета, который был тоже не промах. История почти такая же, как с Джоджром, но ему удавалось поучать меня только когда я пробегала мимо. В конце этого же лета он решительно остановил меня, чтобы преподнести свой урок – по его словам, история с Мариной была и у него, и в то же самое лето, когда она работала в своем родном детдомовском лагере, в одном из ущелий. И теперь он не советовал мне дружить с ней, потому что она будет плохо влиять на меня, хорошую девочку.

Но Марина сама бросила меня к сентябрю, нанеся мне глубокую душевную рану. Я страдала от внезапного одиночества, прирученная нашей дружбой.

Другая моя подруга, рыжая Ламинка, жила далеко, в центре города, а Марина была всегда рядом, наши кровати соседствовали, ужинали мы или оставались голодными, если ничего не купили, тоже всегда вместе. Я привыкла делить с ней деньги, присылаемые моими родителями. Я делила с ней всё, что имела.

Однажды она налетела на меня на тихой улице, затащила в подъезд ближайшего дома, и мы обменялись платьями – я натянула её платье и продолжила свой задумчивый путь в общежитие, а она в моём понеслась в театр, которым бредила и где очаровала пожилую чету приезжих актеров.

Кроме привычки делиться с ней, как с сестрой, я привыкла все решать под её влиянием. Для начала Марина перетащила меня в общежитие от старичков с Библией и окунула в комнату с восемью кроватями, самую перенаселённую, приучая жить буквально среди толпы, как жила она с самого детства в детдоме.

И это после того, как в Беслане, на берегу Терека, я жила в доме с отдельной моей детской комнатой и могла при маминых шагах быстро спрятать под учебник книгу. И мама всегда говорила:

– Ты совсем дикая, как же ты будешь жить среди людей, если постоянно закрываешься от всех?!

Но сейчас у меня было неприятное чувство раздвоенности. С одной стороны, доступность Марины – на что она могла надеяться, она не была даже Золушкой, чтобы вырвать своего Принца из его окружения и привязать – к какому очагу? Скорее всего, это была проба любовного адюльтера для юной экзальтированной особы, не скованной никакими узами домашнего воспитания.

Только однажды раскрылась её тайна, когда она повела меня к своей матери, заводской работнице, жившей с каким-то новым мужем, из-за чего Марина оказалась в детдоме. Это было не военное время, в детдом попадали дети, лишённые матерей из-за пьянства, или, как Марина, ненужные даже собственным матерям.

Такой истории с Джоджром у меня быть не могло, было бы слишком много осложнений для соблазнителя. Во-первых, у меня было много братьев, из них только один родной, старший, но зато двоюродных – девять, самых разных возрастов. Затем следовали дальние, а потом были те, с кем я выросла – рыцари моей чести. Еще были алагирцы, жившие в общежитии в одной комнате с братом – это уже означало ущелье, через которое лежал путь Джоджра к себе домой на юг.

А один из моих двоюродных братьев, мой ровесник, мог привести своего закадычного друга, знаменитого бойца с Турханы – Серого. У того в бесконечных уличных драках было повреждено сухожилие, и он прихрамывал. Почти после каждой фразы он употреблял содранное у какого-то, явно, большого, крупного дядьки-хохла слово “добре”.

Я познакомилась с ним в доме у моего дяди, где и встретила свой первый студенческий Новый год: с друзьями брата и моими новыми подружками-однокурсницами, которых пригласила по просьбе первых.

Серёжа тогда выманил меня на лестничную площадку, чтобы потрогать мою тёмно-русую косу. Я стояла на верхней ступеньке в платье, по-старинному настоящем, только коротком, бальном платье – белом, с прозрачными оборками и большим легким шарфом, которое папа привёз из командировки в Москву, купил в ГУМе.

Герой уличных драк оглядел меня с головы до ног и восхищённо сказал:

– Ты настоящая принцесса!

С того момента он всегда был готов сложить свою буйную голову за мою честь – это я знала точно. И до конца жизни, пока его не убили, боясь его политического лидерства, он держал меня в этом образе и выполнял все, что бы я ни попросила. А попросила я однажды военный вертолет…

Возвращаясь к Джоджру, следует сказать, что за любой проступок на моем севере мало бы ему не показалось!