Страница 150 из 160
2 По моей светлой юности в золотых городах Востока… Гарвард… мука мужанья, экстаз расцветанья, Трепет от книг, трепет дружбы, культ героев, Яд танцев, ураган высокой музыки, Восторг расточенья, первое осознанье своей силы… Буйные ночи в Бостоне, битвы с полисменами, Подцепишь девушку и — в ночь сомнительных приключений… Зимние купанья па «Л» стрит, когда разбиваешь лед, Просто чтобы встряхнуть крепкое тело… И огромный стадион, подымающий спои тысячи, Скандируя похвалы или грохоча песни, Когда Гарвард забил Йелю… И по этому, по этому Я узнаю тебя, Америка! По надменному Нью-Йорку и его завалившим людей Маттергорнам, По холодному синему небу и свистящему западному ветру, По плюмажам дыма над блестящими: от солнца шпилями, По глубоким улицам, лихорадочно мчащимся в реку миллионов,— Манхэттен, окружают корабли. Он младше всех столиц — суровый, дерзкий. Его корсаж в брильянтовой пыли. Увенчан он короною имперской. Кто раз и нем был, тот навсегда палим Изгнанием и возвратиться жаждет. Он, как лупа, влачит людей прилив, всех, кто в его жестокой ноле страждет. Парящая Пятая авеню, улица фазанов, улица штандартов, Вечно обновляющаяся выставка блистательных куртизанок, Фантастика красок, блеск шелков и серебра, комнатные собачки, Шествие автомобилей, похожих на футляры для брильянтов, Величественный полисмен, поднявший руку в желтой перчатке, Дворцы, гигантские отели, старики в окнах клубов, Потогонные фабрики изрыгают свои бурые армии в полдень, Парады, волны мундиров захлестнули целые мили, Оркестры гремят среди темных безмолвных толп… Бродвей вспорол город, как поток лавы, Он увенчан снопами искр, как разметываемый костер. Сверкающие театры, бесстыдные рестораны, запах пудры, Кинодворцы, ломбарды, искусственные брильянты, Хористки, обходящие бюро по найму, Заводы музыки, блеющие двадцатью пятью пианолами сразу, И весь распаленный мир румян и манишек… Старый Гринвич Вилледж, оплот дилетантов, Поле битвы всех несовершеннолетних утопий, Наполовину — мир псевдобогемы, любимый трущобными жителями, Наполовину — убежище для париев и недовольных… Вольное братство художников, моряков, поэтов, Легкомысленных женщин, астрологов, бродяг и стачечных лидеров, Актрис, натурщиц, анонимов или псевдонимов, Скульпторов, зарабатывающих на жизнь в качестве лифтеров, Музыкантов, которым приходится колотить по клавишам в киношке… В большинстве — юные, в большинстве — бедные, Работают, распутничают, Играя в искусство, играя в любовь, играя в революцию В заколдованных границах этой невероятной республики… По непостижимым причинам этот мир простерся До одиноких хижин в горах Виргинии, До поселков лесорубов в лесах Мэна, до уединенных ранчо, До ферм, утонувших в безбрежности дакотской пшеницы… Во всей холодной необъятности Америки Юные мечтатели, жаждущие прекрасного, Не находят другого угла, чтобы создавать красоту, И товарищей для бесстыжего разговора о любви и о влюбленности. Все они, конечно, здесь — оперлись локтями на деревянный стол у Полли Или стреляют пятерку на бургунское, Споря о Жизни, и Сексе, и Революции… Ист-Сайд, миры внутри мира, хаос наций, Клоака кочевых племен, последний и жалчайший Из портов назначения Западной Одиссеи человечества… На рассвете он извергает колоссальный поток фуража для машин, Вечером — всасывает его с ужасным грубым треском В логово квартиренок, в грошовые киношки, в салуны… Ребята слоняются у салуна, затягиваются дешевыми сигаретами, Поглядывая на девчонок в коротких юбках, проходящих хихикающими парочками, Лавируя между детьми, кишащими на грязной панели… Дети — в грубых дерзких играх под копытами ломовых лошадей, Изможденные женщины, кричащие на них и друг на друга на гнусавых иностранных наречиях, Старики, теснящиеся на верандах, в жилетах, с вечерними трубками в зубах, Блеск огней: тележки, окруженной чужеземными физиономиями.. Я желанный гость во тьме румынских погребков, Пульсирующих жаркими ритмами насмешливых цыганских скрипачей… В кофейнях Грэид-стрит, пристанище еврейских философом, Романистов, читающих новые главы, но десяти центов со слушателя, Драматургов, инсценирующих газетные шапки, поэтов — немых, в глухой Америке… Экзотический негритянский город-, верх Амстердам-авеню, И его черный, чувственный, задешево счастливый люд, которого все сторонятся, Кабачки темного города и европейские джазы… Центральный парк, элегантные автомобили, мурлычащие на аллеях Элегантные всадники, фланирующая элита, На скамьях беспокойно обжимаются влюбленные, поглядывая, не видно ли полисмена, А жаркими ночами сюда льются задыхающиеся трущобы, чтобы поспать на лужайке… Гарлем, подержанный и слегка уцененный Нью-Йорк, Бронкс, усовершенствованное гетто, паршивая поросль коммерческих домов, Большие зеленеющие парки и обтерханная кромка природы.. Пропущу ли я вас, грохочущая грузовиками Вест-стрит, темная Авеню смерти, Изящная старая церковь Моря и Земли, Инвуд, набалдашник Манхэттена, Старьевщики Минетта-лейн и вопящий водоворот Брод-стрит, Аллею Макдугала, позолоченную нищету модных художников, Кэнтиз Слип, старую метку моря в нижних кварталах? Нет, и в другом полушарии, в трех тысячах миль отсюда, без путеводителя или карты, Я опишу — только скажите — и вас, и ваших обитателей, Пьяных и трезвых, под луной и под солнцем, в любую погоду… Я наблюдал, как летний день поднимался из-за быка Вильямсбургского моста, Я спал в устричной корзине на Фултонском рынке, Я толковал о боге со старухой кокни, продающей сосиски у надземки на Саус Ферри, Я слушал рассказы итальянских воришек в семейных номерах Хелл-Холла И слушал с галерки Метрополитен-Опера, как Дидур поет «Бориса Годунова»… Я играл в кости с гангстерами в округе Гэс-Хауз И видел, что произошло с неопытным шпиком на Сапхуанском холме… Я могу рассказать вам, где нанять убийцу, чтобы пришить стукача, И где покупают и продают девчонок, и как добыть марафет на 125-й улице, И о чем говорят люди в отдельных кабинетах Лафайетовых бань. Или позади Стив-Броди… Мил, и дорог, и всегда нов для меня этот город, Словно тело моей любимой…