Страница 31 из 32
ОДИССЕЙ
Бессмертных разбудил громовый шум Сражения, потрясшего просторы. На поле битвы муж стоял, который, Не видя битвы, был во власти дум. Был деревянный конь сооружен, И пала Троя. А мудрец и воин, Как прежде, хитроумен и спокоен: Игру судеб умел провидеть он. Чтоб все ему раскрылось без утайки И чтоб узнать страдания люден, Вернулся он домой, как лицедей, Он был «Никто» — в лохмотьях попрошайки. Так, мир познав, вернулся он домой, Как прежде духом твердый и прямой.ДАНТЕ
I Он подошел к воротам городским, Взглянул назад. Увидел башни, арки… Флоренция впервые перед ним Вставала так отчетливо и ярко. О, сколько лиц! Как слез и смеха много! И это все он унесет с собой. Он замечал сейчас, перед дорогой, Любую мелочь и пустяк любой. В себя впитать хотел он каждый звук, А благовест ударами своими Звенящий свод воздвиг над ним вокруг, И он измерил время между ними. К нему с едою придвигались блюда, Само собой в бокал лилось вино, Как если б на чужбину с ним отсюда Они уйти хотели заодно. Как будто за собой увлечь желая Весь город, шел он тихо вдоль домов, И, путника в изгнанье провожая, Вечерний мягкий ветер дул с холмов. В огне заката небо утонуло, Струился детской песенки мотив. Окно литейной у ворот сверкнуло, Глазам поэта статуи явив. II Он шел вперед, и город пробуждался В его душе, и город оживал, И он в него все дальше углублялся И план его в уме воссоздавал. С Флоренцией он сжился до того, Что помнит каждый выступ на карнизах. Кто смел назвать изгнанником его, Коль к родине он и в изгнанье близок? И может ли быть ею изгнан он, Допущенный ко всем ее секретам? В нем — город, им он будет обновлен И гордо вознесен над целым светом! И, незабвенный город озаряя Улыбкой, шла по улицам Она, Единственная, чья душа святая Во всех вещах была отражена. В сердцах грубейших вызвав умиленье, Она сквозь будни непорочно шла, Как будто миру весть о появленье Иных людей с собою принесла. Она пред ним летела над землей По разоренной войнами отчизне, Его маня крылатою рукой Идти за ней стезею новой жизни. III «Но почему в одни и те же дни Мужает знанье и безумье зреет, Как будто в равновесии они? Во мне самом, я чувствую, стареет Отживший мир и новый из ростков Встает, неудержимо расцветая… Повсюду пресмыкательство льстецов, Повсюду зверства ненасытной стаи Тиранов, придавивших горожан. И в то же время видим мы, ликуя, Что новой правдой путь наш осиян. Как это все пойму и различу я? Так, грезя о всеобщем мире, шел он И в городе чужом обрел приют, Но прежнею тревогою был полон, Как будто дом его горел и тут. Он уходил в леса с толпой бродяг И ягодами дикими питался. В глухих ущельях, где от века мрак, Его суровый голос поднимался. «О звери! — он гремел из темноты. — Вам, кто войны и крови жаждет, горе! Италия! Нет, не царица ты Всех стран, а челн, носимый штормом в море!» IV Нет, не легко вернуться. Иногда В последний миг весь труд погибнет даром, Когда того, на что нужны года, Изгнанники достичь одним ударом Попробуют… Так и они до срока К воротам флорентийским подошли И были вновь разгромлены жестоко. Ни кровь, ни жертвы им не помогли. Плясал и пел обманутый народ, Тиранов охватило ликованье. Изгнанникам, отбитым от ворот, Пришлось узнать вторичное изгнанье. Мечи сломали многие из них, Ценою чести получив прощенье, А он провозглашал в краях чужих О человеке новое ученье. «Дабы велики были вы вовек, Вам, люди, о великом я напомню. Сильнее, чем вы мните, человек, И мир всех наших домыслов огромней», — Он написал. И на пергамент снова Нанес, слова уверенной рукой: «В свой час, как гордость города родного, Уже иным вернусь и я домой». V Лишь тот судья, кто сознается честно В своей вине и суд вершит над ней… Он был таким судьей. Он легковесно Не отрицал в себе самом страстей, Что, словно враг, во тьме души живут. Он признавал свою виновность смело. Изгнанник, он весь мир на Страшный суд Призвал, пройдя сквозь адские пределы. Во глубине времен искал он знака К спасению, и спутником своим Он выбрал слово древности, из мрака Забвенья долетевшее к живым. Размеренно терцины заструились, И потрясла людей безмерность мук, И новые миры для них открылись, И тайное известно стало вдруг. Во что бы ни рядилась старина, Ее настигнет приговор суровый! Она в темницу рифм заключена, На ней стихов тяжелые оковы. Свободный город вновь сиял счастливо И криком «Мир!» изгнанников встречал, И он, поэт, сжимая ветвь оливы, В ворота вожделенные вступал.