Страница 35 из 38
– Поклянитесь, что не станете допытываться, кто эта дама, которая должна прийти сюда.
– Условие нелегкое.
– Смотрите. Клянитесь, а то я выведу вас на улицу.
– Хорошо, даю вам честное слово, оно стоит глупейших клятв, коих вы от меня потребовали.
– Ну и ладно. Запаситесь терпением. Ешьте, пейте, коли хотите. Скоро вы увидите даму-испанку.
Она накинула капюшон и, выйдя, заперла дверь двойным поворотом ключа.
Мержи бросился в кресло. Сердце у него колотилось. Он испытывал почти такое же сильное и почти такого же рода волнение, как за несколько дней до этого на Пре-о-Клер при встрече с противником.
В доме царила мертвая тишина. Прошло мучительных четверть часа, и в течение этого времени его воображению являлась то Венера, сходившая с обоев и кидавшаяся к нему в объятия, то графиня де Тюржи в охотничьем наряде, то принцесса крови, то шайка убийц и, наконец, – это было самое страшное видение, – влюбленная старуха.
Все было тихо, ничто не возвещало Бернару, что кто-то идет, и вдруг – быстрый поворот ключа в замочной скважине – дверь отворилась и как будто сама собой тут же затворилась, и вслед за тем в комнату вошла женщина в маске.
Она была высокого роста, хорошо сложена. Платье, узкое в талии, подчеркивало стройность ее стана. Однако ни по крохотной ножке в белой бархатной туфельке, ни по маленькой ручке, которую, к сожалению, облегала вышитая перчатка, нельзя было с точностью определить возраст незнакомки. Лишь по каким-то неуловимым признакам, благодаря некоей магической силе или, если хотите, провидению, можно было догадаться, что ей не больше двадцати пяти лет. Наряд на ней был дорогой, изящный и в то же время простой.
Мержи вскочил и опустился перед ней на одно колено. Дама шагнула к нему и ласково проговорила:
– Dios os guarde, caballero. Sea V. M. el bien venido [125].
Мержи посмотрел на нее с изумлением.
– Наblа V. М. espanol? [126]
Мержи не только не говорил по-испански, он даже плохо понимал этот язык.
Дама, видимо, была недовольна. Она села в кресло, к которому подвел ее Мержи, и сделала ему знак сесть напротив нее. Потом она заговорила по-французски, но с акцентом, причем этот акцент то становился резким, нарочитым, то вдруг исчезал совершенно.
– Милостивый государь! Ваша доблесть заставила меня позабыть осторожность, свойственную нашему полу. Мне захотелось посмотреть на безупречного кавалера, и вот я вижу этого кавалера именно таким, каким его изображает молва.
Мержи, вспыхнув, поклонился даме.
– Неужели вы будете так жестоки, сударыня, и не снимете маску, которая, подобно завистливому облаку, скрывает от меня солнечные лучи! (Эту фразу он вычитал в какой-то книге, переведенной с испанского.)
– Сеньор кавалер! Если я останусь довольна вашей скромностью, то вы не раз увидите мое лицо, но сегодня удовольствуйтесь беседой со мной.
– Ах, сударыня! Это очень большое удовольствие, но оно возбуждает во мне страстное желание видеть вас!
Он стал перед ней на колени и сделал такое движение, словно хотел снять с нее маску.
– Росо а росо [127], сеньор француз, вы что-то не в меру проворны. Сядьте, а то я уйду. Если б вы знали, кто я и чем я рискнула, вызвав вас на свидание, вы были бы удовлетворены той честью, которую я вам оказала, явившись сюда.
– По правде говоря, голос ваш мне знаком.
– А все-таки слышите вы меня впервые. Скажите, вы способны полюбить, преданной любовью женщину, которая полюбила бы вас?..
– Уже одно сознание, что вы тут, рядом…
– Вы никогда меня не видали, значит, любить меня не можете. Почем вы знаете, красива я или уродлива?
– Я убежден, что вы обольстительны.
Мержи успел завладеть рукой незнакомки, незнакомка вырвала руку и поднесла к маске, как бы собираясь снять ее.
– А что, если бы вы сейчас увидели пятидесятилетнюю женщину, страшную уродину?
– Этого не может быть.
– В пятьдесят лет еще влюбляются.
Она вздохнула, молодой человек вздрогнул.
– Стройность вашего стана, ваша ручка, которую вы напрасно пытаетесь у меня отнять, – все это доказывает, что вы молоды.
Эти слова он произнес скорее любезным, чем уверенным тоном.
– Увы!
Бернаром начало овладевать беспокойство.
– Вам, мужчинам, любви недостаточно. Вам еще нужна красота.
Она снова вздохнула.
– Умоляю вас, позвольте мне снять маску…
– Нет, нет!
Она быстрым движением оттолкнула его.
– Вспомните, что вы мне обещали. После этого она заговорила приветливее:
– Мне приятно видеть вас у моих ног, а если б я оказалась немолодой и некрасивой… по крайней мере, на ваш взгляд… быть может, вы бы меня покинули.
– Покажите мне хотя бы вашу ручку.
Она сняла надушенную перчатку и протянула ему
белоснежную ручку.
– Узнаю эту руку! – воскликнул он. – Другой столь же красивой руки во всем Париже не сыщешь.
– Вот как? Чья же это рука?
– Одной… одной графини.
– Какой графини?
– Графини де Тюржи.
– А!.. Знаю, о ком вы говорите. Да, у Тюржи красивые руки, но этим она обязана миндальному притиранью, которое для нее изготовляют. А у меня руки мягче, и я этим горжусь.
Все это было сказано до того естественным тоном, что в сердце Бернара, как будто бы узнавшего голос прелестной графини, закралось сомнение, и он уже готов был сознаться самому себе в своей ошибке.
"Целых две вместо одной… – подумал он. – Решительно, мне ворожат добрые феи".
Мержи поискал на красивой руке графини отпечаток перстня, который он заметил у Тюржи, но не обнаружил на этих округлых, изящных пальцах ни единой вдавлинки, ни единой, хотя бы едва заметной полоски.
– Тюржи! – со смехом воскликнула незнакомка. – Итак, вы приняли меня за Тюржи? Покорно вас благодарю! Слава богу, я, кажется, чуточку лучше ее.
– По чести, графиня – самая красивая женщина из всех, каких я когда-либо видел.
– Вы что же, влюблены в нее? – живо спросила незнакомка.
– Может быть. Но только умоляю вас, снимите маску, покажите мне женщину красивее Тюржи.
– Когда я удостоверюсь, что вы меня любите… только тогда вы увидите мое лицо.
– Полюбить вас!.. Как же, черт возьми, я могу полюбить вас не видя?
– У меня красивая рука. Вообразите, что у меня такое же красивое лицо.
– Теперь я знаю наверное, что вы прелестны: вы забыли изменить голос и выдали себя. Я его узнал, ручаюсь головой.
– И это голос Тюржи? – смеясь, спросила она с сильным испанским акцентом.
– Ну конечно!
– Ошибаетесь, ошибаетесь, сеньор Бернардо. Меня зовут донья Мария… донья Мария де… Потом я вам назову свою фамилию. Я из Барселоны. Мой отец держит меня в большой строгости, но теперь он путешествует, и я пользуюсь его отсутствием, чтобы развлечься и посмотреть парижский двор. Что касается Тюржи, то я прошу вас не говорить со мной больше о ней. Я не могу спокойно слышать ее имя. Она хуже всех придворных дам. Кстати, вам известно, как именно она овдовела?
– Я что-то слышал.
– Ну так расскажите… Что вы слышали?..
– Будто бы она застала мужа в ту минуту, когда он изливал свои пламень камеристке, и, схватив кинжал, нанесла супругу довольно сильный удар. Через месяц бедняга скончался.
– Ее поступок вам представляется… ужасным?
– Признаться, я ее оправдываю. Говорят, она любила мужа, а ревность вызывает во мне уважение.
– Вы думаете, что я – Тюржи, вот почему вы так рассуждаете, однако я убеждена, что в глубине души вы относитесь к ней с презрением.
В голосе ее слышались грусть и печаль, но это был не голос Тюржи. Бернар не знал, что подумать.
– Как же так? – сказал он. – Вы, испанка, не уважаете чувство ревности?
– Не будем больше об этом говорить. Что это за черная лента у вас на шее?
125
Да хранит вас господь. Милости просим.
126
Вы говорите по-испански?
127
Не все сразу.