Страница 429 из 441
Это были хорошие истории, сильные истории, и они пели в ее крови, танцевали так же, как она в своих воспоминаниях танцевала под светом луны, под звуки барабана и цимбал — даже несмотря на то, что помнила, как все они плакали, выли и дергано пытались плясать на крыше башни, когда нашли
(я не хочу даже думать о них)
лица, взломали замки и нашли их, и…
Теперь всхлипывала уже Джанн, не замечая удивленных взглядов остальных — это была не ее роль, это были не ее па. Но она кое-как поднялась и отбросила скрученную палку прочь. У нее не было посоха, не было ожерелья из лунного камня, у нее едва ли оставалась собственная личность. По мере того как истории и танцы кристаллизовались у нее в голове, она чувствовала, как ее «я» разбивается на фрагменты и ускользает. Джанн хотела рассказать им, хотела прокричать им об этом, но тяжесть понимания была слишком велика, и все, что она могла — это плакать над тем, что с ними случилось. Она встала на ноги и перескочила через Клайда ломаным прыжком сломанного существа, которым она стала, и побежала к ближайшей лестничной площадке, все еще всхлипывая. Позади нее Клайд и Мерлок заключили друг друга в неуклюжие объятия, но Джанн не видела и не хотела их видеть. Теперь она понимала. Надежды не было.
Освещение рабочего яруса было отключено, и навстречу ей светили только приборы и устройства наблюдения. Она чувствовала, как обрывки ее разума извиваются и тянутся в двух противоположных направлениях, и на мгновение она прервала свой спотыкающийся бег, уставившись на чистую пластековую конторку, за которой она сидела, сосредоточенно изучая метеорологические таблицы и карты дюн. Края воспоминаний вновь легко коснулись ее. Вот она сидит за этим столом с красными глазами, зевая, пока Мерлок настаивает на том, что маршрут для профилактического обхода должен быть готов к началу утренней смены. Вот она за столом, в пятнадцатиминутном перырве, с кружкой горькой выпивки в руке, задыхается от смеха, в то время как Галларди и Круссман исполняют одну из своих коротких песенок, издевающихся над гильдийскими контролерами. Вот она глядит на погодные авгуры и говорит Мерлок, что да, теперь они могут отправляться, можно двигаться безопасно, и продумывает маршрут туда, где приборы показали нечто, поднесенное бурей к самому трубопроводу.
Она не могла вынести эту мысль, мысль о том, что какое-то ее действие могло подвести к тому, что произошло. Джанн тяжело привалилась к дверному косяку, подняв руки, чтобы заслонить стол и связанные с ним воспоминания, и, когда она опустила их, на столе было нечто, наблюдающее за ней.
Страх перед ним сочетался и смешивался с чувством того, что оно ей знакомо, так, что она не могла их различить. Она сглотнула и осознала, что делает шаг вперед, протянув в умиротворяющем жесте руку, которую ее страх затем стиснул в кулак. Высокое существо на столе, украшенное бахромой и увенчанное гребнем разных цветов, которые крутились и смешивались с воздухом вокруг нее, встало в позу и передразнило ее движения, а затем оно из многоцветного превратилось в бесцветное, шагнув назад со стола и исчезнув из глаз, оставив ей лишь призрак смеха.
Это был не мираж, отрешенно подумала она, и не воспоминание. Что-то действительно было здесь, рядом с ней, возможно, оно все еще здесь. Что-то, что…
…но она обнаружила, что прогнала эту идею прочь прежде, чем та смогла вызвать какое-то напряжение в ее разуме.
За ними наблюдали, ничего более. Никто не делал это с ними. Они сделали это сами.
(Они молчали, один за другим спускаясь с крыши, и каждый нес один из своих странных новых трофеев. Их болтовня прекратилась уже после крика Круссмана, но теперь молчание было почтительным, а не удивленным. Джанн подумала о давящей тишине, овладевшей толпами, наблюдавшими, как серые и белые знамена разворачиваются на шпилях улья через день после Дня Десятины. Размышляя о сером, белом и тишине, она почувствовала, как пустые глаза наблюдают за ней с той вещи, что она тащила — она знала, что это глупо. Слова Круссмана — «Здесь полно лиц!» — вероятно, нервировали ее больше, чем она сознавала.
И действительно, будучи разбитыми, эти ящики оказались наполнены лицами. Они были развешены, как картины, на внутренней поверхности своих контейнеров, и каждое было окутано тканью меняющихся, рябящих цветов, — Джанн никогда раньше не видела ничего подобного. Некоторые куски ткани опали при падении машины и разрушении вместилища, явив взгляду то, что было под ними. Не осознавая того, Джанн потянулась к одному из них — маске, которая должна была туго охватывать голову длиннее и изящнее, чем у нее. Ее черты выглядели необычно, стилизованно и были размещены под таким углом, что носитель маски, должно быть, всегда казался чуть поднявшим лицо к небу. Стилизованные серебристо-серые завитки обрамляли фарфорово-белое лицо, и в его чуждых чертах все же читалась ласковая и мудрая безмятежность, от которой Джанн захотелось вздохнуть.
Она поймала себя на мысли и отступила назад, а затем огляделась и поняла, что все они отреагировали одинаково.
— Хорошо, найденное делится поровну, — сказала Мерлок из-за их спин, стараясь говорить по-деловому. — Все мы знаем правила.
И, как предписывали правила, Мерлок имела право выбирать первой. Она протянула руку и отцепила темно-зеленую маску, строгую и мужественную, с похожими на листья узорами на скулах и краях, разделенных таким образом, который, видимо, должен был вызывать мысль о растрепанной гриве. Клайд протолкнулся следом, когда она отошла. Одна из этих игрушек очень понравится сынишке его брата, пробормотал он, как будто ему нужно было оправдание, и помедлил секунду, прежде чем выбрать маску настолько же бледного и нежного зеленого цвета, насколько темна была маска Мерлок, осыпанную золотой пылью по краям и с единственным темно-синим кристаллом-слезой, поблескивающим под одним глазом. Джанн, равная Клайду по рангу, поспешно схватила бело-серебряное лицо. Оно, похоже, не нагревалось от тепла ее рук и, несмотря на всю свою легкость, не давало себя согнуть или растянуть. Галларди взял маску великолепного оранжево-красного цвета, которая словно излучала собственный свет и пульсировала, испуская желтые искры, когда он поворачивал ее из стороны в сторону. По краям цвет тускнел, становясь черным, как железо, и Галларди объявил, что он весьма доволен.
— Я, пожалуй, даже надену эту штуку в мастерской, — широко улыбнулся он, — и посмотрю, что скажет Токуин.
Хенг пожаловался на то, что останется последним, но Круссман расхохотался и похлопал его по плечу, разрешив ему быть следующим. Хенг отошел от ящика с не слишком счастливым видом, сжимая в пальцах маску — яростную, грозно хмурившуюся, чьи черты, на удивление Джанн, все же каким-то образом оставались женственны. Сабила, погрузившись в размышления, держал в руках золотистую маску, очертания глаз и рта которой говорили Джанн о молодости и решимости.
Круссман был самым отчаянным. В задней части имелось три отделения, запечатанные так, что клещами их было так просто не открыть. Круссман и так, и сяк изучил вмятины на корпусе рядом с ними и нашел способ вытащить то, что было внутри. Это была маска цвета старого, заржавевшего чугуна, покрытая грубыми узорами, которые могли быть потеками ржавчины или высохшей крови, представлявшая собой оскал такой неистовой злобы, что, когда Круссман ее поднял, воздух вокруг нее как будто потемнел и остальные люди отшатнулись, словно их ударили. Какую бы шуточку тот не собирался отпустить, она умерла и соскользнула обратно в его горло.
Выражение лица этой маски напугало их всех, и, когда вновь поднялся ветер, и Мерлок предложила пойти вниз, они, не сознавая того, держались от Круссмана как можно дальше. Он все еще улыбался и помахивал этой штукой перед собой, но Джанн могла поклясться, что он делает это через силу. Она ушла, чтобы сесть рядом с Сабилой за пульт управления, где они налаживали канал связи с депо, и сидела у вокс-терминала, снова и снова крутя белую маску в руках.