Страница 61 из 61
Далеко впереди была жизнь, и он остро ощутил — там может быть какое-то спасение.
Но это чувство было очень коротким. Его покачнуло ветром, Анфертьев не удержался на пятачке и, не выдержав напора, стал медленно заваливаться, опрокидываться навзничь. Он чувствовал, что теряет сознание, и это ему нравилось, потому что приносило облегчение.
Он упал на синтетический ковер производства Германской Демократической Республики, за которым Наталья Михайловна выстояла длинную очередь и по мере продвижения очереди исписала номерами обе свои суховатые ладошки, так жаждущие любви и достатка.
Вот, собственно, и вся история Вадима Кузьмича Анфертьева. Дальнейшие события очевидны. Наталья Михайловна быстро и на высоком техническом уровне провела размен квартиры, причем сделала это даже не без великодушия. Анфертьев получил однокомнатную квартиру на проспекте Мира, правда, с совмещенным санузлом, но, поскольку он теперь жил один, это не имело слишком большого значения. Сама Наталья Михайловна с Танькой тоже получили однокомнатную квартиру, но получше, поближе к центру, в старом доме на Сретенке. Мебель поделили без суда, кое-что даже осталось. Вещи, уместные в двухкомнатной квартире, оказались непригодными в однокомнатной. И Наталья Михайловна, и Анфертьев влезли в долги, поскольку при обмене пришлось доплачивать: не так просто разменять двухкомнатную на две однокомнатные. Вадим Кузьмич заказал на заводе грузовик и помог бывшей жене переехать на новое местожительство.
Танька тихонько плакала, жалась к Анфертьеву, теребила его штанины, вытирала о них зареванную свою мордашку. А Вадим Кузьмич легонько трепал ее за ухо и без конца повторял:
— Тише, Танечка, не плачь, не утонет в речке мяч...
— Утонет, вот увидишь, утонет, — упрямо твердила Танька.
— Не утонет в речке мяч, не утонет в речке мяч, — отвечал Анфертьев без улыбки, поскольку давно не улыбался и даже подзабыл, как это делается.
Прошло несколько лет.
Однажды ранней весной, когда тротуары были огорожены веревками, чтобы сосульки, падающие с высоких московских домов, не пронзали прохожих, когда у метро кавказские люди уже продавали мимозу, мне встретился Анфертьев. Радостный и оживленный, Вадим Кузьмич торопился перебежать через Тверской бульвар, недалеко от Театра имени Пушкина. Под мышкой у него был большой черный пакет, видимо, с фотографиями. Он кому-то помахал рукой, что-то крикнул, и в этот момент мне удалось заглянуть ему в глаза. Они были пусты. Не было в них ни радости, ни оживления. Он скользнул взглядом по мне, узнал, но тут же отвернулся, как от человека, который что-то знает о его прошлом, причем что-то неприятное, что вспоминается без удовольствия. На нем был распахнутый светлый плащ с коротковатыми рукавами, серый, довольно мятый костюм и галстук — глухо-красный, однотонный, с небольшим по нынешней моде узлом.
Остановившись у красных «Жигулей», Вадим Кузьмич оглянулся, чуть заметно улыбнулся мне и, открыв дверцу, легко соскользнул с тротуара в машину. Заметив, что рядом с Анфертьевым сидит еще кто-то, похоже женщина, я хотел подойти, но машина резко рванула с места и скрылась в сторону Никитских ворот. Вроде это была Света, но с другой прической, и лицо женщины мне показалось незнакомым.
Впрочем, вряд ли это была она.
А там как знать...
Ну, вот и все.
Идет снег, первый снег в этом году. За окном носятся ошалевшие от дурных зимних предчувствий вороны и сшибают с балконов тонкие осенние сосульки. По пустырю бредет высокий человек с собакой. На нем длинное черное пальто и широкополая шляпа. Собака время от времени останавливается и вопросительно смотрит на хозяина. Тот что-то говорит ей, и они идут дальше. А внизу, под самым моим окном, сидит белый кот. Ему на уши, на спину, на хвост невесомо ложится снег и тает во всклокоченной шерсти. Кот смотрит на ворон у мусорного ящика.
Глаза его презрительны и желты.
Последнее признание Автора.
А хотите правду? Разве дело в том, ограбил ли Анфертьев Сейф, нет ли, сделали это вы или я... Сейф — это так, условность. Разве мы с вами не идем на ограбление каждый день? А то и по несколько раз... И так ли уж важно, в чем выражается этот наш Кандибобер? Мы кому-то позвонили или же уклонились, помогли или пригрозили, влюбились, отшатнулись от любви...
Разве меньше мы при этом рискуем, разве меньше страдаем и маемся?
Ничуть, ребята.
Ничуть.