Подростки

— Саша, Сашенька, я… Саша, что это со мной, я не могу, я не выдержу!

— Ты кончаешь, милая, ты кончаешь. Это чудесно. Люблю тебя. Аня, ты моя!

— Саша, о боже, я умираю, я умираю.

— Анюта, я с тобой. А вот и я, вот, вот, видишь, я обещал, видишь, как я.

Он падает куда-то вбок, на диван, мы дышим, как загнанные лошади. Украдкой я пытаюсь вытереть живот. Попало и выше, аж на грудь. Саша поднимает голову, видит, чем я занимаюсь и смеется.

— Что смеешься? Залил меня всю.

— Возьми вот это, — он дает мне большой тонкий платок.

— Пахнет как-то…

— Как?

— Не знаю, сыростью, что ли.

— Сама ты сырость. Первосортный продукт.

— Одни проблемы от такого продукта.

— Это какие еще?

— Младенческие!

— А! Ну, а как без этого. Должна же жизнь продолжаться.

— Продолжаться должна. Только девчонки всегда крайние.

— А у вас в классе уже есть девочки, которые стали женщинами?

— Точно я знаю только про одну. Еще про двух догадываюсь.

— А «точно» это как?

— Она сама сказала.

— А остальные что — девственницы?

— Наверное.

— Молодцы. Хороший результат.

— Ты говоришь, как про спортсменов.

— Нет, серьезно, это хорошо, что ваши девочки берегут себя.

— А по-моему — это пережиток.

— Что?

— Ну, трястись над своей невинностью.

— Не скажи. У мужчины совсем другое отношение к девушке, если после близости выясняется, что она отдала ему свою девственность.

— И у тебя такое отношение?

— И у меня.

— А у тебя было, чтобы ты лишал кого-то невинности?

— Нет, не было. Про жену я тебе говорил. На ней пробу ставить было негде.

— Откуда ты знаешь? Нехорошо так говорить.

— Она сама мне потом хвасталась, сколько любовников у нее было до меня.

— И сколько?

— Восемь!

— Я думаю, она придумала это, чтоб насолить тебе.

— В таком случае ей это удалось.

— А у тебя кроме нее кто-нибудь был?

— Была одна, когда уже развелись. Но так, недолго.

— А с ней что же?

— Она просто вернулась к мужу.

— Саш, давай встанем. Мне, наверное, пора.

— Не хочу тебя отпускать.

— И я не хочу уходить.

— Скажи матери, что ты будешь жить у меня.

— Скажу. Летом.

— Хорошо. Я подожду. Аня!

— Что?

— Смотри — опять.

— Вижу. И что теперь?

— Давай снова ляжем.

— Ты с ума сошел. Нельзя так часто.

— Можно. Пока хочется — можно. Вот стану старым, а ты будешь еще в соку, не смогу я тебя удовлетворять. Молодого себе тогда найдешь.

— Ты специально так говоришь, чтоб обидеть меня?

— Нет, это жизнь. Так будет. Вот увидишь.

— Я сейчас заплачу. Ты этого хочешь?

— Нет. Не надо. Прости, мне просто грустно, что между нами столько лет.

— Не бери в голову.

Мы помолчали.

— Саша, я тут нашла книжку такую. «Уголовный кодекс» называется. Поясни мне.

— Что пояснить?

— Есть статья, «скотоложство», это что?

— Господи, зачем тебе это?

— Хочу знать.

— Это когда мужчина использует вместо женщины животное. Например, козу.

— Кошмар! Неужели такое бывает?

— Бывает, раз статья есть.

— А мужеложство?

— Это когда мужчина с мужчиной.

— Ха-ха-ха! А как же они?

— В попку.

— Ха-ха-ха. Ты шутишь. Ха-ха-ха! Вот насмешил! Хи-хи-хи.

— Не веришь — не надо. Их гомосеками называют.

— Нет, ты что, серьезно?

— Да.

— Да как же они… Ха-ха! Клизмочку делают до того, что ли?

— Не знаю.

— Ха-ха-ха! Нет, а вдруг — понос!

— Понос — это у них, как у тебя месячные.

— А вдруг — запор? Ха-ха-ха!

— Ну ты и развеселилась. Лопнешь от смеха.

— Так ты же меня насмешил. Ха-ха-ха. Ой, насмешил.

— Есть еще варианты: женщина с женщиной.

— Кончай заливать!

— Ты еще совсем прозрачная.

— Что это значит?

— Ничего не знаешь.

— Так ты меня учи.

— Чем позже ты это узнаешь, тем лучше.

— Неправда, нужно знать все.

— Но не так сразу.

— Ты очень строг.

— Но справедлив.

— Сашенька, а времени-то сколько?

— К сожалению, пора.

— Застегни мне сзади. Ха-ха-ха!

— Да успокойся ты, я не могу застежку защелкнуть.

— Молчу, молчу. Ха-ха-ха! Получилось?

— Да, вроде.

— Ну, все, я пошла.

— Давай, поцелуемся.

— Давай.

— Люблю тебя.

— И я. Ой, не могу! Понос! Ха-ха-ха! Запор! Ха-ха-ха!

Тетрадь Игоря

Домой мы возвращались вдвоем. Это получилось так естественно и просто. Ну, мне пора, сказала Наташа и взглянула на меня. Я провожу тебя, шепнул я. Проводи, ответила она. Никто нас не задерживал, никто не навязался нам в компанию. Катя с Мишкой проводила нас до дверей, именинница была сама любезность, и прощание было трогательным. Бывай, пробубнил мне Мишка. И мы ушли. Мы медленно шли по опустевшим улочкам нашего городка. Была темная и очень звездная ночь. Я хотел обнять Наташу, но не решился и просто взял ее за руку. У нее была маленькая теплая ладошка. Необъяснимое чувство жалости к ней вдруг охватило меня. Я поглядывал на ее лицо, на ее вязаную шапочку, на всю ее тонкую фигурку в болоньевом плаще, и мне хотелось только одного: защитить и пожалеть. Не знаю от кого, не знаю почему, но именно так: защитить и пожалеть. Мне казалось, что все мое тело слегка звенит после того, что произошло между нами на балконе.

— Смотри, сколько звезд и какие яркие, — сказал я.

— Да, мне так нравится рассматривать звездное небо.

— Когда я смотрю на звезды, то думаю, неужели где-то там тоже есть жизнь?

— А я думаю, неужели ее там нет?

— Помнишь, как хорошо у Лермонтова про кремнистый путь?

— Да, лучше не скажешь.

— Тебе кто из поэтов больше нравится?

— Мне? Мандельштам, Бальмонт.

— Ну, ты эстетка. Где же ты их достаешь?

— Отец принес.

— Ничего себе, тоже мне «моя милиция меня бережет».

— Причем здесь милиция. Это конфискат, с погранзаставы. Антисоветчина.

— Так это вообще антинародный поступок.

— Но ты же нас не выдашь?

— Не выдам. Тем более, что у самого рыльце в пушку.

— В смысле?

— Ну, «Голос Америки» каждый вечер слушаю, «Свободу» ловлю.

— За это не сажают.

— Но мне так хочется быть с вами. В первых рядах борцов.

— Хорошо, примем тебя в наши ряды, — она рассмеялась.

— А что из Мандельштама тебе нравится?

— Ранние стихи хороши. И вот это «И возмужали дождевые черви», смешно, но как точно. Ты замечал, как в мае во время дождя они вдруг выползают из-под земли ужасно длинные и толстые. И впрямь, возмужавшие. Мне кажется, что точность в первую очередь и отличает настоящего поэта.

— А вдохновение, а слог, а музыка стиха, ведь часто поэты жертвуют точностью во имя рифмы.

— Это и плохо. Вот ты любишь Есенина, да?

— Да.

— А как тебе такое?

Ведь набор слов, не более. Что еще за «зеленый горошек»? Столовый или мозговых сортов? А голубая звезда звенит по какому поводу, насчет кошек или ей горошек по душе?

— Ну, так можно всех раскритиковать. И твоего Мандельштама в том числе. А мне, знаешь, нравится еще Ахмадулина, молодая такая. Ты видела фильм «Живет такой парень»? Она там играет корреспондентку, так вот ее строчки:

Это, знаешь, про что? Про градусник у больного. Надо же так написать! Ведь и правда, чем выше температура, тем больше тебе внимания. Видишь, она взяла такую бытовую сценку и четырьмя строчками превратила ее в поэзию, в шедевр.