Страница 59 из 280
— Да какие штучки? Идет война. Я воин. Стало быть в своей стихии. Война закончится, займусь чем–нибудь другим. Путешествовать, к примеру, буду, — Масканин посмотрел куда–то вдаль. И мечтательно добавил: — С детства географией увлекался, да книжками про путешественников зачитывался… — вдруг лицо его стало жестким. — И уж точно никакими синдромами страдать не буду, как это любят обсасывать наши и забугорные интеллигенты. Буду жить без истерик и спать без кошмаров. Зимнев улыбнулся недоверчиво. И снова отхлебнув, скривился и просипел:
— Откуда такая уверенность?
— Корни, гены, воспитание. Не знаю. Отец же мой живёт нормально. Старший брат тоже, хоть и на костылях с последней арагонской пришёл. Зимнев задумался. И вдруг вспомнив что–то, спросил:
— Это правда, что ты в армию с шестнадцати п-пошел?
— Правда. Не до двадцати же балбесничать.
— А Чергинец у тебя к-комодом был?
— Брешет он, — Максим улыбнулся и аккуратненько изъял у начавшего резко хмелеть Вадима флягу, от греха подальше. Вон и язык вдруг заплетаться начал. Наблюёт ещё прямо тут, натощак ведь нахлебался и без закуси. — Трепло он. Чергинцу тогда семнадцать было. Кто б его отделённым в мирное–то время поставил? Это потом он на сверхсрочную остался. В унтер–офицерскую школу предложили, он и пошёл. Зимнев и впрямь начал косеть. А выпил–то от силы полтораста грамм.
— Так, Вадик, давай дуй, почавкать что–нибудь себе поищи. Заодно узнай, когда там кормёжка будет. Потом можешь подрыхнуть минут сорок–пятьдесят если новых приказов не будет.
— Понял, командир, — губы Зимнева растянулись в совершенно глупой улыбочке, — щас всё узнаем!
Оставшись в одиночестве, Масканин прошелся по искромсанному выбоинами и осколками бетону. Где–то впереди, в паре километров, все ещё продолжался бой. Батальон продолжал наступать. А сзади послышался нарастающий рокот двигателя. Знакомый звук. Кажется, кто–то топливом для БТРа разжился. Впрочем, ничего особенного, комбат гостей обещал, могли и они горючки подбросить, чтоб не на своих двоих добираться. Сам Аршеневский сейчас где–то впереди, а вот Негрескула свободно могла принести нелёгкая.
Размышляя об этом, Масканин шёл к траншеям. От нашествия начштаба он ничего хорошего не ждал, не то чтобы не любил его, просто должность у капитана такая. Да и дистанция опять же. Негрескул из старых кадров и выслугой лет Масканина вдвое превосходил. Умел капитан скороспелым поручикам и прапорщикам гайки завинтить.
Глава 7
Гости, прикатившие на БТРе, оказались хэвэбэшниками. В чистеньком стираном обмундировании, свежие. Не то что грязные, недавно вышедшие из боя егеря с посеревшими лицами. Высокий худой гауптманн, высоколобый с костистым лицом. И контрастирующий с ним не ростом, а комплекцией двухметровый верзила с погонами штабсфельдвебеля. Судя по нарукавной нашивке этого унтера, обозначавшей его должность батальонного старшины, верзила был всё–таки в чине гауптфельдвебеля. В таких нюансах, как и положено офицеру, Масканин разбирался. Оба были в полевой форме русской армии, которую носили все части ХВБ во избежание трагических случайностей. Однако знаки отличий носили свои, традиционные. Да награды, у кого они были, свои, исконные. Ещё одно отличие имелось у хаконских добровольцев — погоны и нашивки они носили и на бушлатах, в отличие от русских. А на рукавах обязательные шевроны с эмблемой ХВБ: тёмно–серые буквы готическим шрифтом на пурпурном поле.
Гауптманн на чистом русском отправил своего гауптфельдвебеля осмотреться поблизости. И безошибочно выделил среди находившихся вокруг егерей Масканина. Чутьё, видимо, у него было соответствующее. Ведь на замызганном бушлате Максима как раз никаких отличительных знаков не было. Разве что портупея офицерская, да и то эти портупеи у каждого второго унтера были.
— Капитан Ханеманн, — представился хаконец, протягивая руку.
Максим ответил на рукопожатие, невольно отметив про себя, как именно представился хэвэбэшник. Не хотелось, наверное, ему ляпать: "гауптманн Ханеманн". А может дело в самом звании, ведь русский капитан всё–таки не ровня капитанам других армий, где существовало три, реже четыре чина младших офицеров. У хаконцев, к примеру, лёйтнант, оберлёйтнант и гауптманн. Оберфенрих ещё был, как аналог русского прапорщика, но, однако не офицер. Поэтому гауптманна в русской армии принято было считать равным штабс–капитану.
— Поручик Масканин, командир роты.
— Офицер штаба бригады, — кивнул Ханеманн. — Прибыл взаимодействие налаживать. Через ваш участок пойдём, очищать путь вашим мотострелкам.
— Взаимодействие — это к командиру батальона. Или к начальнику штаба. Что вы, интересно, очищать будете? Мы уже вроде всё прочистили.
— Командованию виднее, поручик, вы не находите? — Ханеманн натянуто улыбнулся. — С подполковником Аршеневским я непременно поговорю. А сейчас хотел бы поговорить с пленными. Не проводите?
— Зачем это вам пленные, господин гауптманн? — насторожился Масканин.
— Не беспокойтесь, господин поручик, они, несомненно, ваши. Пообщаться с ними я бы хотел… э-э… на правах гостя. Всё дело в том… В полосе действия вашей дивизии замечена велгонская часть, о которой ранее не было сведений. Поэтому, я бы хотел в вашем присутствии поговорить с моими соотечественниками, может, узнаю что–нибудь.
— Эка невидаль, велгонцы, в рот им корягу… Наверняка заградители какие–нибудь. Ваши–то… — Максим проглотил просившийся эпитет, зачем по пустякам отношения портить с союзничком? — Ваши соотечественники не всегда проявляют чудеса стойкости. Слыхали, как пару месяцев назад целый полк сдался? Теперь велгонцев и на нашем фронте полно.
— Ваш афронт не уместен, поручик. Для меня, как старого члена ХВБ, давно ясно, что народ Хаконы воюет из–под палки. Новые порядки далеко не всем пришлись по душе. Даже среди тех, с кем я воевал в гражданскую, есть недовольные. Мой гауптфельдвебель тому пример. В начале нынешней войны добровольно перешёл к нам. Как видите, жив и даже ходит в высшем унтер–офицерском чине. Не опасайтесь за пленных, мы не звери.
— Причём тут "звери", гауптманн? Идёмте, — Масканин показал направление. — Вы лично, может, никого не расстреливали. Но насмотрелся я, что ваши добровольцы с пленными делают. Предупреждаю сразу, поговорить — пожалуйста, но допрашивать не дам, пусть "полевыми" наши "кому надлежит" занимаются.
Не стал поручик хаконцу высказывать, что думает про войну "из–под палки", шпицрутены ещё бы Ханеманн упомянул. Пусть кого другого полечит. Несомненно, часть правды в словах хэвэбэшника была. Но потери русской армии не располагали к умствованиям на эту тему.
— Ваш русский превосходен, — заметил Масканин, желая порвать паузу.
— Ещё бы он был плох, после многих лет прожитых в Новороссии. И до эмиграции я не плохо им владел, теперь вот, как видите, говорю чисто.
— М-да, а я чистотой ваших языков похвастаться не могу. По–немецки неплохо говорю, по–чешски бегло. Какой–нибудь фламандский или датский для меня тёмный лес.
Они обошли, успевшую на четверть наполниться водой воронку, на краю которой валялась абсолютно голая оторванная до бедра нога. Взрывом вместе с штаниной сапог сорвало или ботинок. Ветер подул в их сторону, ноздри мгновенно забило гарью тола и вездесущей пылью.
— Кстати, гауптманн, не приоткроете завесу тайны? Чем вас та велгонская часть встревожила?
— Да какая тут тайна, поручик? Помилуйте. Так, предположения всего лишь. И хорошо бы, если мы ошибаемся…
— Вы не начальник разведки в своей бригаде?
— И это тоже с недавних пор. Временно исполняю обязанности.
— Так что там за предположения?
— Есть косвенные данные, что та часть — штурмовая бригада нового образца.
— И что в ней особенного? Усилили обычную штурмбригаду батальоном тяжелых танков, да парой гаубичных дивизионов. Вот и весь новый образец.
— Нет там никаких танков. Всё дело в совершенно особых солдатах. Вундерваффе, если угодно. Такая бригада уже успела отметиться на невигерском фронте. Все дело в самих штурмовиках. Непостижимо выносливые, сильные, бесстрашные. Экипированы в тяжёлые бронежилеты, вооружены в основном автоматическими винтовками 1KS "Хох", реже карабинами или гладкостволками. "О-па"! — оценил Масканин недоверчиво и задумался.