Страница 46 из 280
— Мда, — Масканин помассировал глаза, веки от постоянного недосыпа безжалостно тяжелели с каждым получасом. И подумал, что теперь долго ещё не увидит Димку Арефьева, когда того переведут.
Второй батальон сейчас пребывал в ближнем тылу, после октябрьского наступления в нём за один только день было выбито свыше девяносто процентов штатного состава. Значит в штабах решили его заново сформировать, раз Арефьева туда перекидывают. Соберут как всегда с миру по нитке унтеров и офицеров, вольют маршевые роты и возвращающихся из отпусков после госпиталей — и вот готов старый новый батальон. А то что боевое слаживание будет проводиться не до боя, а в процессе оного, это как неизбежное зло. Одно утишает, у противника ровно те же проблемы.
— Ладно, засиделся я тут у вас, — бросил Муранов, вставая. — А ты, Максим, подрыхни пока здесь, лица на тебе нет. Часик, думаю, у тебя в запасе имеется. А лучше в соседней комнатке, там топчаны есть.
— Знаю.
— Ну, бывай, налётчик! — особист протянул руку.
— Бывай, ротмистр, — ответил Масканин, пожимая руку.
Оставшись в одиночестве, Максим задумался о странностях в поведении Муранова. Хотя, что в нём было странного? Весь опыт общения с особым отделом у подпоручика базировался на впечатлениях о предшественнике ротмистра, случайно погибшего при бомбёжке. Впрочем, на войне любую смерть в той или иной степени можно назвать случайной. Предыдущий особист был типом высокомерным, замкнутым и каким–то скользким, да и высокого о себе мнения. И Бог с ним, погиб и погиб.
Мысли неуловимо перетекли на приятное — о прекрасной половине человечества. Хоть и война, но жизнь–то продолжается, и женщинам в ней всегда есть место. Вот упомянул их ротмистр, и навеяло. Вспомнились не такие уж далёкие похождения к двум хаконкам, сёстрам–близняшкам. Немкени они там или богемки, чёрт их разберет с их диалектами. Девчонки были все при себе, по двадцать лет, если не наврали, и что интересно, весьма благосклонные к оккупантам. Тоже ведь странно, не каждая хаконка с врагом любовь крутить будет.
Поначалу Максим захаживал на добротный, с основательностью построенный хутор к одной из сестёр — к Марте. Как полагается — с охапкой полевых цветов, кой–какими продуктами, которые принимались в охотку, не с голодухи, в погребах запасы были — ничего себе, а как разносолы. Да с водкой или вином, что прихватить получалось. А через какое–то время начал замечать некоторые странности, то в бытовом поведении, то в не по–крестьянски широкой кровати, когда на ягодичке вдруг не обнаруживалось знакомой родинки. Пока не допёр, что у Марты, похоже, есть точная копия. Хитрая хаконская крестьянка раскололась не сразу, пришлось напоить и даже пощекотать, отчего на весь дом разнёсся девичий визг, потом и хохот. Марта сдалась и призналась, как они с сестрой, Маржелиной, думали обхитрить русского офицера. Увидел он их вместе на следующий день, все дружно посмеялись, позаигрывали, потом Марта тихо испарилась, очередь–то Маржелины была. Чтоб втроём сразу в одну постель, сёстры и не подумали. В этом отношении, воспитание у них было строгое.
Так продолжалось примерно с месяц, пока дивизия во втором эшелоне стояла, в армейском резерве. Потом–то Максим смекнул по некоторым признакам, что сёстры, по–видимому, братца укрывают. Дезертир он или от своих при отступлении отстал, чёрт знает. Масканину, в общем–то, всё равно было. Так, обидно не много, что выгода с амурами переплелась, полицаи новой коллаборационистской власти лишний раз не припрутся, хутор вроде как благонадёжный, если господин офицер хаживает. Да и Бог с ним, с братцем ихним.
Такие вот особенности войны на южном фронте. Те кто с других фронтов сюда попадают, охренивают поначалу. "Курорты тут у вас", говорят. Курорты, как же. Да определённое взаимное уважение с врагом было, в чём–то даже рыцарство чувствовалось. Гуманное отношение к пленным, случались и обмены, но негласные и редкие. Озлобленности и ожесточения к хаконцам не испытывали. Так уж повелось с начала войны. Население тоже по большей части не враждебно настроено. Но воевали–то здесь по–настоящему и потери были большие.
Однако, всё это "рыцарство" сохранялось, пока не сталкиваешься с велгонскими частями или хаконской национальной гвардией. Так называемой национальной гвардией, ничего национального в ней не было и на грош. И велгонцев, и нацгвардейцев на южном фронте хватало. Вот с кем весь гуманизм заканчивался. И начиналась ненависть. Эти уроды не щадили никого, стреляли по медикам и раненым, издевались над пленными, иногда выставляя изувеченные трупы перед своими позициями. Для устрашения наверно. Только вызывало это другой эффект, ненависть и ярость. Платили им тем же. В плен не брали, а если и брали, то не надолго.
Велгонцы всех удивляли, жестокие и психи какие–то, как будто вся их армия разом повредилась умом. Себя не щадят, противника вообще за людей не считают. Говорят, мозги им всем промывают с детства.
Нацгвардия у хаконцев — не чета их "полевым", как они говорят, войскам. В бою они серьёзный противник. Но их не уважают, их презирают. Ублюдки ещё те. Своих расстреливают, в смысле "полевых", над пленными издеваются, пытают. Над убитыми глумятся. В плен если попадают, "языки" ведь нужны, то ведут себя с высокомерием, нагло. Твердят, что русской армии скоро большой капут, хамят. Правда, это только поначалу они так борзо ведут себя на допросах, пока этим сукам рукояткой пистолета пальцы не размозжишь или скальп не снимешь. Тогда уже сговорчивые они, как на духу всё выкладывают. Переправлять в тыл нацгвардейцев бесполезно, бойцы все равно шлёпнут по дороге, так что кончают их тут же после допроса.
Была у хаконской нацгвардии собственная элита — батальоны народных героев. Тех вообще в плен никогда не брали. Непонятно, как таких выкидышей земля носит. Набирались в эти батальоны частично одуревшие юнцы с отравленными пропагандой мозгами и спецподготовкой в каких–то секретных центрах. А другая часть контингента — привыкшие к зверствам и крови ветераны гражданской войны. В атаку эти батальоны ходили как обдолбленные чем–то психотропным. Без страха и с бешенством. Брали этих народных героев всего несколько раз в плен — в начале войны, когда хотели подтвердить или развеять версию о химии, изменяющей психику. Оказалось, нет никакой химии, всё дело в извращённой психике народных героев. Вот и перестали их в плен брать, сразу шлёпали. Особенно на тему их психики лейтенант Минандо любил потрындеть, откуда–то он знал этот вопрос.
Как отдельный Корпус, в русской армии существовали части Хаконского Воинского Братства. ХВБ — в русской аббревиатуре. Корпус оказался надёжным союзником, зря к нему в начале войны с подозрением относились. Костяк ХВБ — разбитые в гражданскую осколки старой хаконской армии, а основная масса формировавшихся в Новороссии бригад — эмигранты всех волн, желавшие вернуть в своей стране прежние порядки. В русской армии отношение к хэвэбэшникам было не однозначным, но всё больше тёплым. В Хаконе двоякое: для кого–то они предатели, для кого–то патриоты.
Так предатели или патриоты? Как посмотреть. На оккупированной территории ХВБ всё чаще воспринимали как патриотов, истинных сынов их Родины. Можно было бы в это не поверить, списав всё на пропаганду, но почему тогда в обескровленные в боях бригады ХВБ вливалось столько добровольцев из местных? Именно добровольцев, а не насильственно мобилизованных, потому как случаи дезертирства были крайне редки.
До гражданской войны Хакона была конфедерацией, в которой иногда худо–бедно (чего уж там, бывали у них межнациональные трения), а чаще вполне мирно и благостно уживались немецкие, чешские, датские области, фламандские и голландские автономии. Не потерявшие самобытности и не забывшие собственную национальную историю, осколки народов Прародины—Земли. Неизвестно, суждено ли человечеству Темискиры, запертому на ней после Катастрофы, когда–нибудь вырваться обратно на просторы галактики. Неизвестно, сохранились ли там эти народы после той кошмарной Войны. Да и выжило ли само человечество? Главное, эти национальные осколки сохранились здесь, оберегая свою историю, культуру, обычаи, национальную память.