Страница 244 из 280
Масканин перевернул последний лист и задумчиво огляделся. Из прочитанного вытекало, что в Светлоярске сложилась довольно напряжённая обстановка, а значит можно пока выкинуть из головы мысли про мирный тыл. Ребята ещё не дочитали. Полковники всем своим видом являли терпеливое ожидание.
— Разрешите вопрос? — обратился Масканин.
— Разрешаю, — ожил Безусов.
— «Рарог» решено задействовать вам в усиление?
— Не совсем. Но и это тоже. Мой отряд понёс потери. К счастью, обратимые. Ваши группы я намерен включить в операцию, как сложившиеся боевые единицы.
— Не исключены и самостоятельные действия, — добавил Семёнов.
Безусов согласно кивнул и сказал:
— Вижу, все закончили. Итак, перейдём к конкретике…
Масканин навострил уши. Он был доволен, что его группу не раздёргают. Безусов тем временем перешёл к постановке задач.
Доктор Эльбер Викс стояла у окна своего кабинета. Долгие мгновения она рассматривала внутренний двор госпиталя, наблюдая как гуляют по дорожкам выздоравливающие раненые.
Острецов остался на ногах. Как и всякий воспитанный человек, он не мог себе позволить сидеть, когда дама стоит. Генерал–лейтенант молчал, предпочитая не торопить с ответом уставшую после нескольких операций подряд Эльбер.
— Уэсс быстро поправляется, — сказала доктор и повернулась к гостю. — У него отменное здоровье. Да и молодость берёт своё.
«А улыбка у неё красивая, — подумал Острецов. — Жаль, что она так редко улыбается».
— Уэсс что–нибудь подозревает? — спросил он.
— Нет. Это я могу утверждать достаточно точно. Но его тяготят вопросы об утрате памяти. Ещё его смущает одноместная палата.
— И когда же к нему память вернётся? — не выдавая беспокойства, спросил Острецов.
Ему не хотелось бы, чтоб велгонский капитан вдруг вспомнил последние дни перед покушением на Кашталинского. Ситуация с его психикой до конца не ясна, работа с ним только–только начата. И терять Уэсса, если тому взбредёт в голову глупость вроде побега или геройской смерти в бою, генерал не желал.
— Хотела бы и я это знать, — развела руками доктор. — Вы ж ему мозги «промыли», тут теперь мой опыт — не помощник.
— Не промыли, — возразил Острецов. — Иначе бы он был сейчас скорее всего идиотом. Любиев блокировал…
— Я знаю, — перебила она. — Но нельзя же ничего гарантировать, не так ли?
— Пожалуй, да, Эльбер. Пожалуй, нельзя. Поддержите его, он к вам тянется.
— Делаю, что могу. Но, простите, Ростислав Сергеевич, мне не по душе обман.
— И в чём же обман? В том, что он не знает, что находится в плену? Бросьте, Эльбер. Возможно, с вашей же помощью он придёт к нашей общей борьбе. Согласитесь, у него для этого гораздо больше возможностей.
— Бедный мальчик… Потерянное поколение…
Острецов чуть не фыркнул на «бедного мальчика». Естественно, он понял, что имела в виду доктор Викс, но этот «бедный мальчик» — сам по себе смертоносное оружие. Бесузов наградил его высокой оценкой, как достойного противника. Семёнов тоже авансом согласился с ним, высказавшись, что Уэсс очень сильный «стиратель». Вот только интересно, насколько сильный? Как Семёнов? Хотя, если и послабей, то это не умоляет веса капитана в раскладе.
Покинув Эльбер, Острецов уходил из госпиталя перебирая варианты. С одной стороны, что толку с этого Уэсса? Для своих он просто расходный материал, не смотря на все его способности и боевой опыт. Понимает ли капитан это? А сможет понять? Понять, что для рунхов любой человек, как бы он ни был ценен в их играх, в конечном итоге — прах. Меньше, чем ничто.
«Показать его?» — раздумывал Острецов над очередным вариантом. «Прогулять его по городу, когда память вернётся. Должен же он помнить места встреч? Должен–то должен… Стоп! Уэсса срисуют, координатор поймёт, что засвечен. На этом можно сыграть. Или… Посмотрим. А что потом? Изменить Уэссу лицо и забросить в Велгон? Одиночки долго не живут, если… а группа… Подумаем».
Острецов не любил строить планы, когда в уравнении слишком много неизвестных факторов. Работа с Уэссом только началась и пока что просчитать капитана до конца — невозможно. Другое дело Кашталинский. Этот субчик в обмен на жизнь и в благодарность за спасение прямо–таки спешит выложить всё, что знает. Однако «просветить» ему мозги по некоторым вопросам не помешает. Вдруг он страдает забывчивостью?
— Поехали, — бросил водителю генерал, захлопнув дверцу.
Машина покатила к воротам госпиталя.
Масканин расплатился со стариком, торгующем в газетном ларьке, и вернулся на скамейку. В аллеи в этот час прохожих было не густо. Слабый ветерок едва пробивался сквозь кроны молодых дубов и не мог растрепать развёрнутую газету. Рядом сидел Торгаев и безмятежно постреливал глазами по сторонам в поисках мишеней прекрасного пола. В качестве наблюдательного пункта скамейка подходила идеально, позволяя обозревать аллею в любом направлении. Однако момент Торгаеву выпал не совсем подходящий: середина рабочего дня не способствовала оживлённому движению горожан, а уж пропорция барышень среди прохожих составляла одна к пяти. Но похоже, Степана это не сильно волновало, он зачарованно брал на прямую наводку каждую проплывающую мимо девушку, поспешно отводил взор, если та вдруг почувствовав пристальное внимание, поворачивала в его сторону свою прелестную мордашку, а затем провожал её глазами пока она не скроется вдали или пока не появится следующая богиня юности и красоты.
Туфельки, сапожки… Масканин замечал только их, но девичьи любопытные взгляды он ловил на себе постоянно. И стоило ему лишь посмотреть на любую из светлоярских красавиц, как он тут же машинально начинал сравнивать её с Татьяной. «Да, крепко меня накрыло», — встряхнул головой Максим и принялся за новую статью.
Он знал, что Торгаева изучают не менее пристально. Он также знал, что они вдвоём привлекают внимание всех прохожих. Два молодых офицера с жёлтыми и красными нашивками, с боевыми Знаками Отличия и Георгиевскими крестами (вручёнными несколько дней назад в Ртищеве за разгром лагеря «стирателей»), их кителя сияли начищенными пуговицами, а припавшая пыль не смогла смазать блеска чёрных зеркал сапог. Восседающий на скамейке как на троне, с дланью, величественно возложенной на яблоко рукояти сабли, Торгаев походил на скульптуру какого–нибудь древнего короля–воина. Масканин, с задвинутой на затылок вольногоркой, выпустившей на чело непокорный чуб, читал газетку, теребя пальцами ножны бебута. Их принимали за отпускников. Подростки восхищённо пялились на оружие и регалии, мечтая поскорей подрасти и обрести собственную славу на войне; девушки в большинстве своём примеряли на них романтические образы кавалеров; люди постарше добродушно посматривали и думали о насущном; а старики вспоминали молодость.
— Что пишут? — спросил Торгаев скучающим голосом.
— Как всегда, — дёрнул плечами Масканин, — победные реляции и душещипательные восторги.
— А что, разве нет поводов? — у Торгаева пропала скука, язвительность друга его заинтересовала.
— Есть. Решительное наступление на всех фронтах, успехи на море, стабилизация фронта в Северной Раконии… Союзники прислали тяжеловесную делегацию и воют о помощи… Отправлен на дно «Хайрок»… Ну хоть шапкозакидательства нет, как в пятидесятом…
— Велгонцам в пору объявить траур, — злорадно пробурчал Торгаев.
Максим согласно промычал и перелистнул страницу. Слова Торгаева грозили сбыться в самое ближайшее время. Гибель новейшего линкора «Хайрок», который благодаря броне, артиллерии и новейшим турбинам мог потягаться даже с двумя–тремя линкорами Островного Союза (решись тот вступить в войну), просто не могла не омрачить надежд велгонских адмиралов.
— Ты чего, Макс, так лыбишься, будто тебя придушили?
— Про «Витязя» ни слова нет. Про то, что наш героический линкор еле дополз на базу. И про то, что его самое малое полгода будут превращать из решета в начищенный до блеска бронетазик. А сколько крейсеров и мелочи всякой утопили с обеих сторон? Ни строчки!