Страница 218 из 280
— Оно–то конечно верно… Но с бабами воевать или с ребёнком…
— Тьфу! — зло сплюнул поручик. — А когда этот ребёнок нашим солдатам глотки режет, это как? А когда эта баба в тебя стреляет, это как называется?
— Не кипятись… Я привык к другой войне.
— Да я и не кипячусь, — насмешливо произнёс Опёнышев. — Я даже чистоплюем тебя не считаю. Знаю, что в нужный момент голову не потеряешь и сделаешь всё как надо.
— Ладно, — примирительно сказал Масканин, — идём–ка. Нам ещё амбары на Луговой проверять.
Оставшаяся половина светового дня прошла нервозно. Обдорцев и Семёнов тщательно скрывали раздражение, но все их меры результата не давали. Сверху требовали результат, он нужен был как воздух, тем более, что на «подопечной» территории, где действовали велгонские диверсанты — «стиратели», в последние дни сохранялось подозрительное затишье. Обещанная помощь находилась в пути, а в Новосерповке, как говорится, тишь и благодать. Пролетела бессонная ночь, для жандармов–оперативников и офицеров — «охотников» наступил шестой день их пребывания в деревне. И для многих начались третьи бессонные сутки. Накопленная усталость Масканина беспокоила несильно, он давно привык подолгу обходиться без сна. Это потом организм возьмёт своё, компенсируя нервное перенапряжение и физическое утомление.
Утро проплыло без происшествий. Генерал Веретенников после полуночной работы и недолгого отдыха решил, наконец, покинуть Новосерповку, дабы посетить один из полевых лагерей подчинённой 29–му корпусу дивизии.
Как и опасались Семёнов с Обдорцевым, бдительность перед отъездом командующего заметно снизилась. Количество патрулей уменьшилось втрое. Вскоре выяснилось, что пропали поручик Опёнышев и штаб–ротмистр Дмитриевский, которые в паре перед рассветом затеяли новую проверку в своей зоне ответственности. Теперь уже Обдорцев окончательно убедился, что все его подозрения и чутьё Торгаева имеют под собой реальные основания. И именно в это время объявился противник.
Взрывы загрохотали по всей деревне. Столбы быстро расползающейся гари зловеще потянулись к небу, во многих домах повылетали стёкла. Поднялась суматошная стрельба, по улицам забегали солдаты, всюду крики и громкая матерная ругань. Как оказалось, прозвучавшие взрывы стали лишь первыми в серии. Вскоре последовали новые, внося полную неразбериху: теперь уже стало непонятно кто в кого стреляет и откуда, с какой стороны или вернее сторон ждать нападения.
— Назад!!! — орал унтер толпе сельчан, вознамерившихся попасть домой по центральной улице. — Все назад!
Двое солдат за спиной унтера перехватили карабины, готовясь ими как шестами преградить путь толпе.
— Ой, сынок! — заголосила спешившая в авангарде бабка. — Вот он мой дом! Пусти, соколик! Пусти меня, милай!
— Не положено! — гаркнул унтер, отпихивая бабку рукой.
Солдаты не сразу заметили, что их командир как–то неестественно застыл, а бабулька довольно проворно протиснулась мимо. А когда заметили, в их сторону уже смотрел воронёный ствол с длинной толстой насадкой. Пистолет дважды фыркнул, пули разбили солдатам лица, а старуха сорвалась на бег, да с такой прытью, что в её возрасте просто невозможна.
…С двух чердаков по штабу били пулемёты. Двор перед зданием штаба был густо усеян убитыми, легковушки и грузовики насквозь прошиты. Все попытки добежать из укрытия к БТРам, чтобы затем развернуть башни и ударить по чердакам, пресекал снайпер. Тела смельчаков так и лежали на полпути к БТРам. А где–то в отдалении рвались гранаты и звучали винтовки и автоматы.
…От гранаты Масканина спас забор. Ей не хватило самой малости, чтобы перелететь двухметровую изгородь, она отскочила обратно во двор и рванула. Прочные доски приняли фугасный удар и осколки. Пользуясь моментом, Масканин уже через секунду перемахнул забор и с перекатом нырнул в куст под самой стеной дома. То место, где он приземлился, пронзила запоздалая очередь. Стрелок лупил из ППК — пистолета–пулемёта Катлая, безотказной 9–мм машинки, заслуженно любимой в русской армии. Стрелок расположился где–то во дворе, прикрывая дом с тыла. А в самом доме засел пулемётчик, и судя по доносящейся стрельбе, он был не один. По прикидкам Максима, эти диверсы должны входить в группу огневого прикрытия, а штурмовать штаб будут другие.
Масканин с самого начала оказался один. Где сейчас Торгаев, с которым он разошёлся четверть часа назад, чтобы проверить дома по разные стороны улицы, и где сейчас в этой кутерьме жандармы и группа Семёнова, он не знал. Он действовал по обстановке, решив зачистить этот так удобно расположенный для противника дом с видом на штаб. А ведь этот двор раза четыре проверяли, значит диверсанты хоронились не здесь.
Частично оглохший от взрыва, Масканин затаился, вжавшись спиной в стену. Тело, подобно туго сжатой пружине, готово было «выстрелить» в любом направлении. Он чувствовал врага и враг этот раскрылся сам. От близости «стирателя» в первое мгновение аж волосы дыбом встали. А следом накатило липкое и гадкое чувство узнавания, когда–то он уже сталкивался с подобным в том проклятом лагере и позже во время побега в Пустошах. То что произошло дальше, Масканин называл «растворением в пространстве». Он словно внутренним взором увидел окружающее в пределах двадцати–тридцати шагов, при этом все объекты представлялись ему как бы объёмными и сразу со всех ракурсов одновременно. Это вышло как–то само по себе, подобно тому, как тренированное тело способно действовать на уровне наработанных рефлексов. В доме находился чужак — именно этим словом предпочитал обозначать «стирателей» полковник Семёнов. От чужака исходил устойчивый фон, он был не один в доме — его фон обволакивал ещё двоих, благодаря чему Масканин и засёк их. Эти двое, как и стрелок во дворе — обычные диверсанты. Сколько Масканин ни пытался, но прозреть облик «стирателя» так и не смог, зрение будто обтекало некий барьер, подобно тому, как вода обтекает камень. Чужак на такой способ прощупывания отреагировал незамедлительно: начал лихорадочно искать источник зондажа и уже через пару мгновений обрушил на Масканина удар и… наглухо закрылся, мгновенно оценив, что с наскока защиту русского «охотника» не прошибёшь.
По внутреннему ощущению, «растворение» длилось долго, но в объективном масштабе времени — не дольше нескольких секунд. Не чувствуя ни капли волнения, ведь как известно, «стиратели» тоже смертны, он спокойно отстегнул сабельные ножны — в доме длина сабли скорее помеха. Затем сбросил закинутый за спину вещь–мешок, откуда извлёк свёрток с древним клинком. Стрелок в это время дал очередь по углу дома и вновь затаился. А пулемётчик на чердаке стал бить короткими, видимо, жалея ствол, но зато часто.
Пальцы развязали узел, вещь–мешок полетел в куст. Из холодной жирной земли рука выволокла округлый камень размером с кулак. В левую руку привычно лёг взведённый «Сичкарь» — кому–то может и пукалка, тем более против пистолета–пулемёта, но на коротких дистанциях — то, что надо. Особенно в умелых руках. Максим давно не считал, сколько раз он с пистолетом и бебутом очищал окопы и сколько раз менял на них винтовку в уличных боях при штурме зданий.
Вместо стёкол в окнах торчали неровные огрызки. Камень полетел в окно, ударил в потолок и громко запрыгал по полу. В доме истошно закричали, приняв камень за гранату. Масканин влетел в окно, как врывается внезапный шквал ветра, и приземлился на грубо оструганные доски половиц, с перекатом уйдя к стене. За эти мгновения сознание успело зафиксировать открывшуюся планировку и сопоставить с увиденным во время «растворения». Внутри дом по сути представлял одну большую комнату, перегороженную бревенчатыми стенами, разделявшими пространство на четыре помещения. А ещё ему открылось, что лестница на чердак стояла сразу за печкой.
Ударившись о стену, в комнату отрикошетировала граната. Диверсанты быстро сообразили, что их взяли на испуг, но ответили отнюдь не муляжом. Но только Масканина здесь уже не было, он не мешкая нырнул в соседнюю комнатку. Толстая бревенчатая стена ощутимо вздрогнула от взрыва. На голову посыпалась штукатурка, а один здоровенный кусок плашмя упал на… Максим прикусил губу от увиденного — из–под стола торчала груда ног, босых и в женских сапожках. Похоже, тут лежала вся семья.