Страница 127 из 280
— Всё правильно. Вот и я представляю, как среагировали бы сорокалетние мужики — отцы семейств… когда их из толпы расстреливать бы начали. Тут бы одними нагайками не обошлось. В дело пошли бы шашки. Так что… так что за одно то, что ты обезвредил того мудака, тебе, Макс, огромное спасибо. Главное, кровь не пролилась. Да, это главное… Заодно, ты жандарма спас. Не дал его затоптать, когда паника и давка начались… Но вот ответь–ка мне, мой друг любезный, какого рожна ты полез в драку потом?
Масканин криво ухмыльнулся.
— А нехер газ было пускать. Дышать трудно, из глаз слёзы вышибает, а тут нагайкой по спине перетянули… До сих пор, гад, болит… Ну я и вмазал. Потом второму, потом ещё кому–то…
— А то, что их целый взвод был — это так, пустяк?
Масканин развёл руками. Муранов покачал головой и сказал:
— Скажи спасибо, что вахмистр тебя оттащил. Он тебя в лицо запомнил. Да не полезь ты в драку, тебя вообще не задержали бы.
Наступила пауза. Ротмистр не спеша попыхивал сигаретой, а Масканин потупил глаза. Он застыл. В голове стало пусто. Ни одной эмоции не обозначилось на его лице, только глаза — в них будто жизнь потухла.
— Жалеешь? — спросил Муранов.
Жалел ли Максим? Разве можно десять потерянных суток отпуска обозначить одной жалостью? Или самой желчной досадой? Эти десять суток он мог провести дома в семье. Десять суток как десять лет жизни. Бездарно потерянного времени не вернёшь и пенять на кого–то глупо. Да и не в привычке Максима было обвинять кого бы то ни было в своих невзгодах. А в груди у него всё клокотало.
— Все твои беды от тебя самого происходят, — заметил Муранов, растирая по полу окурок.
— Тоже мне новость.
— Мда… Всё–то ты понимаешь, Масканин, но упорно продолжаешь без мыла в жопу лезть…
— Я сам себе мыло.
Муранов хмыкнул, растянул губы в деревянной улыбке и выдал с поддёвкой:
— Уж это точно!.. Ты сейчас в интересном положеньеце находишься. По одной линии тебя к награде представляют, по другой дело возбудили. Хорошо, если вечным поручиком будешь.
— Я уже был вечным прапором.
— Ну что ты будешь делать… — досадливо сказал ротмистр. — Не смогу же я вечно с тобой сюсюкаться. Ну всё с тобой не так. В званиях растёшь, а наград лишают. Обычно наоборот. Со складом тем я едва расхлебался, теперь вот это… Тот майор на тебя такую вонючку накатал… — Муранов поморщился от собственных слов, подозревая, что употреблению жаргонных словечек тюремные стены поспособствовали. — Н-да…
— Да пусть эта крыса радуется, что жив остался!
— Дур–рак ты, Масканин! Думаешь, в то что камень ты бросил, кто–то верит? Нет. Просто удобно это для прокурорских. Они на тех водил надавили. Так что правду знают. Но она им ни к чему. Там такая фигня творилась… В общем, две статьи тебе за майора шьют.
— Тогда почему я ещё гуляю? — Масканин тут же усмехнулся, сообразив, что ляпнул не то.
Но Муранов не захотел обращать на это внимание.
— Потому что прокурорам укорот дали. Мальцев даже резолюцию поставил, мол, нечего всякой ерундой заниматься… — тут Муранов заметил, что названная им фамилия ничего поручику не говорит. — Мальцев — это прокурор нашей армии. Сам Дед за тебя ввязался. А он теперь на полк встал, если ты не в курсе. Короче, суд офицерской чести тебя ждёт.
— Суда я не боюсь. Я делал, что должен был.
— А кто спорит? Но не надо было интенданта вырубать.
Надо — не надо, для Масканина это не имело значения, так как прошлое всегда остаётся прошлым и изменению не подлежит. Что толку сейчас думать: "а что было бы если бы"? Он задумался о комбате, верней теперь уже командире полка. Аршеневский решил его прикрыть? Выходит, решил. Впрочем, зная Деда, это не удивляло. Если Аршеневский может что–то сделать, то он делает. А с полковниками в русской армии никакой прокурор не поспорит, тем более с Дедом. И назначать суд офицерской чести — это прерогатива командира части. Максим же за собой вины не чувствовал и суда не боялся.
— Слушай, ротмистр, — к Масканину пришла неожиданная мысль, — раз уж меня выпускают, ты мне какого–нибудь грима не можешь достать? Неохота по форме да с фонарём разгуливать.
— Хорошо. Я спрошу у здешних… хм, "коллег". Кстати, о том, что ты здесь, тебе домой телеграммой сообщили. Вчера ещё. Вроде брат твой должен приехать, твою личность подтверждать. А посему, рекомендую задержаться.
— Нет уж, — Максим усмехнулся. — Я как–нибудь лучше снаружи…
— Ну как знаешь, — Муранов направился к двери и вдруг остановившись, спросил: — Ты в курсе, что дивизию под Белоградье перебрасывают?
— Да, я знаю. Кстати, Белоградье… Это же Невигерский фронт?
— Да. В октябре ещё стык фронтов был, но потом как мы на Монберг попёрли… В общем так, догуляешь, дуй в Белоградье, там уже сейчас временный пункт дислокации.
Толкнув дверь, Муранов обернулся и бросил: "Щас я, подожди".
Отсутствовал ротмистр минуты три, а вернулся с поручиком, который вчера мурыжил Масканина на предмет установления личности.
— Закорский! — рявкнул поручик.
В дверях нарисовался давешний конвоир.
— Слушаю!
— Закорский, проводи этого господина к моему кабинету. И скажи там по пути, пусть его вещички приготовят.
— Слушаюсь! — конвоир строго зыркнул на Масканина. — А ну, идём, паря!
Когда они удалились, Муранов и поручик расселись у стола.
— Что скажите, ротмистр?
— Дерьмо… — Муранов протянул портсигар, угощая, но территориал отказался. То ли не курящий, то ли сигареты ротмистра были для него "худые". "Ну и хрен с тобой", решил Муранов, подкуривая. — Всё дерьмо, поручик…
— Я так и думал, что он не наш клиент, — по–своему понял слова собеседника поручик.
— У?
— Масканин этот, говорю, слава Богу, не идеалист долбанный.
Ротмистр не был согласен с этим утверждением, но промолчал, предпочтя рассматривать расползающийся дым.
— Беда от этих идеалистов, — продолжил умничать поручик. — Все беды от них. Одни идеалисты создают утопические концепции… Потом другие идеалисты, как правило восторженные мальчики, начитавшиеся модных книжек, пытаются в меру своего разумения воплотить эти утопии в жизнь. Но мальчики взрослеют и становятся фанатиками.
— И шагают по трупам. Ради прекрасных и благородных идей, — продолжил мысль Муранов. — Кстати, и девочки тоже.
— Бог ты мой… — выдохнул поручик. — Сколько же ещё история будет повторяться?
В сопровождении теперь уже бывшего конвоира Масканин получил изъятые при оформлении деньги. Не так и мало, около двухсот рублей — всё что накопилось за последние месяцы. А ведь и сестрам отсылал изрядно. Там же в окошке ему выдали сложенный тюком плащ, часы, кой–какую мелочёвку и "Сичкарь". Пистолет он получил в госпитале, там этого бесхозного добра навалом, там же Максим выменял ППК всего за двадцать пачек сигарет. Пистолет–пулемёт, доставшийся вольнонаёмному каптенармусу после смерти прежнего владельца, валялся у него в загашнике, а Масканину, как не курящему, не нужны были сигареты. Раз положены сигареты по пайку, брал. Когда раздаривал их, а когда и менял на что–нибудь. ППК и бебут, вместе с полевухой, он оставил под присмотром портного.
Приятная весть настигла Максима, когда он уже собирался покинуть казённые стены. Приехал вызванный телеграммой брат и подался в полицейскую префектуру. Там ему и сказали ждать.
Из здания следственной тюрьмы Масканин вышел с чувством лёгкости и душевного подъёма. Брата он давненько не видал, соскучился. Кроме того, приятно всё–таки подышать свежим морозным воздухом после спёртого смрада камеры. Вот и здесь на юге зима наступила. До нового года рукой подать… Максим вдруг поразился пришедшим мыслям. На душе по прежнему словно каменюка тяжёлая, две трети отпуска — псу под хвост. Сам арест его нисколько не угнетал, как не крути, а душная камера в сравнении с промёрзшей землянкой — курорт. Но однако же и предновогоднее настроение появилось. Странно даже, два предыдущих декабря он ни о чём подобном не думал. Не до праздников было. А теперь вот накатило. Как говорится, жизнь продолжается.