Русский спецназ. Трилогия

– Все плохо, – наконец выдавил он из себя.

– Что плохо? – хором переспросили Шагрей и Шешель.

– Все.

Он строго посмотрел на Шагрея, будто это именно он был повинен во всех, свалившихся на Томчина, неприятностях. Скромный Шагрей взгляда этого не выдержал, уткнулся им в сапоги, раздумывая над тем, чем же он так навредил Томчину, и чувствовал, что кожа у него на лице начинает пылать багрянцем. Скоро она и кончики ушей раскраснеются, распалятся, будто на них капнули расплавленным воском.

Но как же? Вчера еще все было хорошо. Не просто хорошо, а великолепно. Только от того, что людей вокруг было слишком много, а Томчин еще не напился, чтобы перестать замечать их, только из‑за этого он не прижимал Шагрея к груди, но постоянно твердил, что тот сделал отличные декорации для фильма. Что же произошло? Не могло все так быстро измениться к худшему. Шагрей был уверен, что его схему полета человека к Луне возьмут за основу при подготовке к настоящей экспедиции. Он сам ее возьмет. Это дали ему понять, предложив работать в одном из оборонных ведомств, которому было поручено заниматься проблемами освоения космического пространства. Пока околоземной орбитой. Пройдут годы, десятилетия, прежде чем они действительно отправят человека на Луну. Но сделано это будет так же, как в фильме Томчина. Отчего же он тогда расстроился?

Пленку, что ли, конкуренты украли и уничтожили?

– Не будет никакого фильма, – выпалил Томчин и, не дав никому выразить удивление свое словами, а только какими‑то непонятными возгласами, продолжил, – если кто будет выспрашивать, отчего фильм не вышел на экраны, – все‑таки реклама уже кое‑где прошла, говорите, что он не удался и Томчин решил уничтожить его. Тоже мне, Гоголь со вторым томом «Мертвых душ», – процедил он сквозь зубы.

– Уничтожить? – Они опять спросили хором.

– Да, да – уничтожить. Я что – непонятно говорю?

– Но зачем? – «с ума он, что ли, сошел?»

– Что вы на меня так уставились? С ума я не сошел, – прочитал их мысли Томчин, – вам‑то я смогу рассказать, но чтобы разговор этот не вышел за пределы кабинета. Лучше сразу забудьте его. Вспомните, этак через несколько десятков лет. Зависит это, кстати, от вас, господин Шагрей.

– От меня?

– Да, но не перебивайте, а слушайте, пока я хочу говорить. Фильм уничтожать, конечно, не будут. Но я вынужден сдать его оригинал и все имеющиеся у меня копии в одно государственное ведомство на сохранение. Там его изредка будут просматривать, но круг зрителей будет не столь обширен, как если бы его выпустили на экраны страны, – Томчина передернуло, будто он съел что‑то горькое или кислое, – и чести такой я, судя по всему, удостоился благодаря вам, дорогой господин Шагрей.

– Мне?

– Да. Именно вам. Вы сделали все превосходно. Мы добились главного. Фильм похож на реальность, и в этом его беда. Оказывается, фильм этот нельзя выпускать на экраны по стратегическим соображениям. Меня вызывали в военное ведомство. С постели подняли ни свет ни заря. Сам министр обороны объяснял мне, что если фильм этот попадет в кинотеатры, то это все равно, что показывать на сеансах чертежи с секретным оружием. В кинотеатрах тогда можно будет вылавливать агентов иностранных разведок, потому что именно они будут на первых порах составлять большинство в залах.

– Простите, – сказал Шагрей, догадка его подтвердилась.

– Да что уж там. «Как вам удалось узнать секреты государственной важности?» – спрашивали меня в военном ведомстве. Ха. Как? Да очень просто. И я рассказал им о вас, дорогой господин Шагрей, но мне кажется, о вас они уже знали. Мне же дали понять, что разглашать государственные секреты не стоит. Это нанесет ущерб стране. Фильм лучше на полку полоть. Я же патриот. Как я могу нанести вред государству? Сам готов сжечь фильм. Меня тактично остановили, дескать, – не стоит впадать в такие крайности. Не надо фильм уничтожать. Похоже, господин Шагрей, вам предстоит использовать его в качестве наглядного пособия. А за работу спасибо.

– Рад был сотрудничать.

– Я не могу оставить себе даже это, – Томчин подошел к стене, где висел плакат, на котором был нарисован человек в космическом скафандре, шлеме, закрывавшем все его лицо черным непрозрачным стеклом, чтобы солнечные лучи не выжгли ему глаза, позади него зияли кратеры, вздымались серые горы, в руках он держал древко с флагом Российской империи. Над ним всходила Земля. – А впрочем, почему бы и нет? – спросил сам себя Томчин, задержав на плакате взгляд. – Красота.

Он открепил кнопки, на которых держался плакат, стал сворачивать его в рулон. Последними исчезли слова «Первый человек на Луне».

Томчин вернулся к столу, сел, убрал в ящик рулон.

– Вы этого не видели. У меня такого плаката не было.

Все кивнули.

– Ладно, не отчаивайтесь, – сказал Томчин, увидев грустные глаза собеседников, – мне компенсировали все затраты на съемки и на рекламу фильма тоже, а чтобы моральный ущерб возместить и прочее, предоставили эксклюзивное право на съемки разнообразных торжеств, будь то спуск на воду очередного дредноута или день рождения одного из великих князей. Золотое дно, – он опять скривился, – с такой жизнью сопьешься, – совсем не в тему добавил он, потом встрепенулся, сбрасывая с себя грусть. – Теперь деньги можно транжирить на еще какие‑нибудь безумные проекты. У вас есть предложения?

– Э‑э‑э…

– Хорошо, согласен, что надо подумать. Подумайте. Приходите. Буду ждать.

– Э‑э‑э, – ни Шагрей, ни Шешель не думали уходить.

– Неужели уже придумали?

– Нет, – сказал Шагрей, – мне работу предложили. Не могу сказать какую, но я согласился.

– Нетрудно догадаться какую, если учесть все последние события и то, какой резонанс вызвал фильм. И где они его только увидели? Ума не приложу. Есть, выходит, и их шпионы на студии, и это помимо еще и шпионов конкурентов. Есть. Трудно жить на свете. С вами все понятно. Держать не могу, хотя и хочется. А вы что же, Александр Иванович?

«Черт возьми», – только сейчас до Шешеля дошло, что не появится о нем несколько строк в кинематографическом справочнике, будто и не было его вовсе.

Сильный удар по нему. Но Спасаломская‑то узнала о нем гораздо больше, чем могут вместить в себя те несколько строк, которые напечатали бы о нем в справочнике на будущий год. То, что их никто теперь не сможет прочитать, это даже к лучшему.

– Не продолжайте, – отмахнулся Томчин, – сам вижу. «Человек создан для одной стихии – будь то вода, земная твердь или воздух. Только для одной», – процитировал он. – Вы для воздуха?

– Да.

– Ну что ж, теперь все стало ясно. Вы тоже нашли себе место?

– Нет еще.

– Вот как, и все же уходите? Значит, так вам здесь противно?

– Не в этом деле. Но вы должны понять меня.

– Понимаю. Понимаю. Жаль. Но вас тоже удерживать не могу.

Подобрал клоун зверушек бездомных, пригрел их, накормил и напоил, научил разным разностям, думая, что они будут помогать ему во время выступлений, так и доживет он до старости, а они решили уйти от него – вот такая новая версия рассказа «Каштанка».

Но он хорошо держится.

Придется ему искать новых зверушек. Он и сам говорил, что на улице очередь выстроилась. Только крикни. Кричать вот не хочется отчего‑то.

Он уже натерпелся сегодня и сумел выработать иммунитет на новые напасти. Плохие новости, сколько бы их ни свалилось ему на голову, уже не могли сделать его настроение хуже. Но лучше лечь пораньше, утра дождаться. Вдруг неудачная полоса закончится и на следующий день новости будут только хорошими. В мире ведь должно быть равновесие. Во всем.

– Не забывайте дорогу сюда. Двери студии, пока я владею ею, для вас всегда будут открыты. Заезжайте. Будете дорогими и желанными гостями.