Васил Левский

Не искушенные в политической борьбе, деморализованные угрозами и пытками, охваченные страхом за свою участь, арестованные выдавали друг друга.

Димитр Обшти, как после процесса писала выходившая в Стамбуле газета «Право», чтобы смягчить ответственность и ввести следственные органы в заблуждение, решил впутать в дело огромное количество людей. С этой целью он не только выдал своих соучастников, но и оклеветал многих других, которые о деле не имели никакого понятия. Не удовлетворившись этим, он стал уговаривать всех попадавших в тюрьму называть как можно больше новых людей, ибо только таким образом можно и самим спастись и пользу народу принести. Следуя его советам, его близкие приверженцы говорили не только о том, что они знают, но и подтверждали то, чего не знают.

Такой тактикой впутывания в дело как можно большего числа лиц и широкого самопризнания арестованные преследовали и другую цель: сбросить с себя обвинение, что они действовали как простые грабители, придать делу политический характер.

Такой путь, естественно, привел к выдаче турецким властям всей революционной организации, ее планов, ее деятелей.

1 ноября управитель Софийской области мютесариф Мазхар-паша известил великого визиря, что все участники ограбления почты пойманы, а из ста двадцати тысяч грошей, взятых при нападении, уже найдены сто пятнадцать тысяч.

К концу ноября турецкие власти раскрыли комитетскую сеть ряда районов северной Болгарии и изловили почти всех тамошних революционных деятелей.

Оставалось поймать руководителя организации. Турки теперь не сомневались, что они добьются и этого.

Министр внутренних дел 1 декабря сообщил губернатору Дунайского вилайета: «Комитет бунтовщиков будет извлечен на свет вместе с арестами похитителей государственных ценностей... Вы прилагайте больше усилий и положительно ожидайте поимку главы бунтовщиков Васила Левского, который выехал в Пловдивскую и Казанлыкскую околии. Всем паспортным чиновникам отправлена захваченная фотография Левского, чтобы он не прошел незамеченным и был арестован».

А пока власти готовились судить участников ограбления почты, министр внутренних дел в докладе великому визирю требовал «показать свою мощь и решимость наказать тех, кто находится в руках государства». Совет министров создал чрезвычайный суд в составе: генерала Али Саиб-паши — председателя государственного совета, майора Шакир-бея — офицера генерального штаба и Хаджи Иванчо Пенчовича — члена государственного совета, того самого болгарина, в доме которого несколько дней жил Левский, находясь в Константинополе.

Власти располагали точными сведениями о пребывании Левского. Он действительно в это время объезжал комитеты Среднегорья и Фракии.

Известие о нападении на почту и начавшихся арестах насторожило его, но не приостановило начатой работы по перестройке организации. В октябре—ноябре он создает революционные округа в Пазарджике, Стара-Загоре, Сливене, Тырнове. Он, как и прежде, ездит по комитетам, видимо желая своим собственным примером внушить людям не поддаваться страхам, продолжать, несмотря ни на что, свое дело.

Его видели на юге, в Хаскове, куда он приехал как торговец птицей, и в старапланинском городке Котеле, в доме сестры Раковского. Здесь он произнес речь во вновь созданном комитете, и «слова его, — говорил один из присутствовавших, — падали в наши души, и мы исполнялись веры в нашу силу, в то, что близок день освобождения».

Он стремится противопоставить деморализующим слухам точную информацию о происходящем, поддержать в людях бодрость и волю к борьбе. С этой целью он посылает в окружные центры своего человека.

«Братья! — пишет он орханийцам. — Окажите доверие словам посланца моего. Он специально послан в Софию, чтобы точно разобраться во всем, что там произошло, а затем отправиться к вам и рассказать вам, а вы, в свою очередь, осведомите другие местные комитеты, вдохновите их идти вперед, не теряя смелости... Подателю сего письма расскажите, как идут дела у вас, он сообщит об этом в другие окружные центры, которые, в свою очередь, известят обо всем свои местные комитеты».

Иное настроение было в Бухаресте. Оттуда на вести из Болгарии откликнулись поспешным предложением спасать положение любой ценой. «Употребите все свои силы, чтобы вырвать из турецких рук заключенных», — говорилось в письме Каравелова Левскому. На другой день членам БРЦК в Бухаресте показалось этого мало, и они потребовали от Левского поднять восстание.

Но, видимо не надеясь, что Левский примет этот совет, Каравелов следом отправил письмо эмигранту Живкову в Джурджу, в котором прямо заявил, что «если наши из Румынии не выедут в Болгарию, чтобы поднять народ», то все погибнет.

В этом письме излагаются и соображения, которые заставили БРЦК принять решение о немедленном объявлении восстания:

«Если наши не поднимут народ, который отчасти готов, но без приказа не смеет ничего сделать, то враги будут мучить, судить и наказывать людей не как политических преступников, а как простых разбойников. Это одно несчастье, но есть еще два других: вторым является то, что мы навсегда теряем доверие народа, который после этого мы уже никаким способом не сможем поднять на революцию; третье то, что Европа не примет никакого участия в рассмотрении судебного процесса над столькими несчастными людьми и будет считать, что мы не заслуживаем гражданских прав...

Чтобы не случилось всего этого, надо поднять народ и показать хоть какое-нибудь негодование к презренному тирану».

Поднимать восстание, когда «народ отчасти готов», лишь только для того, чтобы поддержать престиж членов БРЦК; устраивать из восстания демонстрацию «хоть какого-нибудь негодования» с целью снискать сочувствие Европы — на это Левский, конечно, не пошел. Но чтобы в Бухаресте его не обвинили в самовольном решении такого важного вопроса, Левский предложил революционным комитетам в Болгарии сообщить БРЦК свое мнение.

Ночью 21 ноября заседал Старо-Загорский комитет под председательством Левского. Комитет признал обстановку неблагоприятной для революции. «Как правильно говорит Аслан Дервишоглу, — заявили старазагорцы, — даже самый пустой человек не поверит, что может окончиться успехом такое скоропалительное движение, в то время, когда мы еще совершенно не готовы».

Старо-Загорский комитет переслал свое решение в Сливенский комитет и просил сливенцев сообщить ЦК также и их суждение по этому вопросу. Сливенцы присоединились к мнению старазагорцев.

«...знаете ли вы, — писали они Каравелову, — в каком положении находится наше святое дело, что так неожиданно извещаете о восстании? Если не знаете, то необходимо описать вам положение, чтобы вы правильно строили свои расчеты. Мы не имеем, можно сказать, ни одного нового ружья, а все, которые находятся здесь, старые — половина капсюльные, половина — кремневые... Во-вторых, не имеем денег, и, в-третьих, — толковые начальники отсутствуют».

Не раз обманувшиеся в иностранной помощи сливенцы не верят и сейчас в обещанную БРЦК помощь со стороны Сербии и Черногории. «Нужно вам сказать, что мы не должны ни на кого надеяться, а только на правую руку свою, она нас избавит. Пока не увидим, что Сербия и Черногория схватились с врагом, до тех пор ни шагу не сделаем... Пусть начнут, а когда мы увидим, что они уже воюют, тогда поднимемся и мы, хотя бы с дубинами, косами и топорами».

В конце письма сливенцы заверяют о своей готовности подняться, если к тому будет основательная причина. «Мы готовы биться, пока в нашем теле есть хоть капля крови и немного силы. Будьте уверены, что болгарин может умирать на боевом поле за свое отечество, но он не имеет Права напрасно проливать свою кровь. Нужно еще не меньше года, чтобы приготовиться».

Решение Старо-Загорского и Сливенского комитетов полностью отражали точку зрения Левского. Он считал, что главное в тех условиях — это спасти организацию, сохранить силы революции. Пойти на немедленное восстание, как того требовали бухарестские деятели, — это значило: для организации — самоубийство, для народа — бесцельное кровопролитие.