Осенний квартет

— Орвието, — промолвил он. — Но пить его надо там, на месте. — И они, конечно, согласились с ним.

Летти он показался очень скучным, но Марджори она этого не сказала. Погода была прекрасная, и ей не хотелось затевать разговор на спорные темы ни за чаем в саду, ни во время неспешных прогулок по лугам и лесам. Кроме того, если, выйдя на пенсию, она поселится в коттедже вместе с Марджори, не стоит слишком уж критиковать священника, тем более что он, видимо, будет часто заходить к ним. К этому придется привыкнуть, когда живешь в небольшом поселке. И ко многому другому тоже. На совместных прогулках это она, Летти, натыкалась на мертвую птицу или на высохший трупик ежа или видела раздавленного кролика посреди шоссе, когда они ехали на машине. Марджори, наверно, часто приходилось видеть такое, и она уже не обращала на это внимания.

В последний день отпуска Летти они решили съездить на пикник в живописное местечко недалеко от поселка. День был не праздничный, значит, там будет немноголюдно, но главное то, объявила Марджори перед самым отъездом, что с ними сможет поехать Дэвид Лиделл.

— Разве у него нет никаких обязанностей на неделе? — удивилась Летти. — Даже если нет службы в церкви, то надо же посещать больных и стариков!

— Болен сейчас только один человек, и он в больнице, а старикам его посещения не нужны, — сказала Марджори, давая Летти понять, что ее старомодные взгляды неуместны в наши дни в Государстве Всеобщего Благоденствия, где здоровье каждого человека всем известно и всеми обсуждается.

— Я все стараюсь вытаскивать Дэвида на природу, когда только можно, — добавила Марджори. — Ему необходимо отдохнуть, отключиться от дел.

Летти отметила это «на природу», имевшее, видимо, какой-то особый смысл, и, памятуя о потребностях Дэвида Лиделла, она не удивилась, когда ее втиснули на заднее сиденье машины вместе со всем приготовленным для пикника и со старым терьером Марджори, который оставлял на ее чистых темно-синих брюках жесткие белые волосы. Марджори и Дэвид сели на переднее сиденье и дорогой вели разговоры о делах поселка, в которых Летти не могла принимать участие.

Когда они приехали на место, Марджори извлекла из багажника два складных парусиновых стула, торжественно поставила оба — себе и Дэвиду, и Летти поспешила заверить их, что она устроится на коврике, так будет лучше. Тем не менее у нее осталось такое чувство, что значение ее было умалено, что она как-то принижена, ибо сидит на более низком уровне, чем другие.

Поев холодной ветчины, яиц вкрутую и выпив белого вина — этот не совсем обычный штрих Летти приписала присутствию Дэвида Лиделла, — все трое замолчали; может быть, после вина, выпитого среди дня, их одолела естественная сонливость. Для сна обстановка была не совсем подходящая: их трое — двое на стульях, Летти на коврике, и все же, невольно закрыв глаза, она на некоторое время отрешилась от своего окружения.

Открыв глаза, она обнаружила, что смотрит прямо на Марджори и Дэвида, которые сидят на своих тесно сдвинутых парусиновых стульях, кажется, держа друг друга в объятиях.

Летти тут же отвела от них взгляд и снова закрыла глаза, не зная, может, это ей приснилось?

— Кому налить кофе? — звонким голосом спросила Марджори. — У нас есть еще в другом термосе. Летти, по-моему, ты заснула?

Летти приподнялась с коврика. — Да, я, кажется, задремала, — призналась она. Почудилась ей эта сцена, или к таким вещам тоже придется привыкать, когда поселишься здесь?

Как только Летти вернулась из отпуска, собрался уезжать Эдвин. В конторе без конца обсуждалось, ехать ли ему автобусом или поездом, взвешивались все за и против того и другого способа передвижения. В конце концов победил поезд. Поездом дороже, но быстрее, и Эдвин наездится в машине со своим зятем, с дочерью и с их двумя детьми. Они будут недалеко от Истборна, где есть великолепные церкви, и он предвкушал поездку туда. Вдобавок осмотрят сафари-парк и роскошные поместья, где столько всего интересного. Может быть, доберутся даже до Лайонз-оф-Лонглит, вволю покатаются по автострадам. Мужчины на переднем сиденье, дочь Эдвина и дети сзади. Для всех для них это будет хорошей разрядкой, но дети растут, и потом, пожалуй, захочется поехать в Испанию, а как тогда быть с Эдвином? Испания ему не понравится, решили дочь с зятем. Может быть, он проведет отпуск с кем-нибудь из конторы? Может, так эта проблема и разрешится?

Расставшись со своими сослуживцами, Эдвин о них почти не думал. Вспомнилась ему только Марсия, и при довольно странных обстоятельствах. Перед отходом поезда он стоял на вокзале у книжного киоска, соображая, не купить ли ему что-нибудь почитать. Он уже успел сбегать на Португал-стрит за последним номером «Черч таймс», но этого ему на всю дорогу не хватит. В киоске был большой выбор журналов с яркими обложками; на некоторых изображались полные, обнаженные бюсты молодых женщин в соблазнительных позах. Эдвин разглядывал их совершенно хладнокровно. У его жены Филлис тоже были груди, но он не помнил, чтобы это выглядело именно так — круглые, как воздушные шары. Потом он вспомнил Марсию и ее операцию — мастэктомия… так, кажется, это назвал тогда Норман. Значит, ей удалили одну грудь, а это утрата для любой женщины, хотя Эдвин не мог себе представить, чтобы у Марсии было такое же роскошество, как у девиц на журнальных обложках. И все же ее нельзя не пожалеть, хотя особа она малоприятная. Может быть, следовало заглянуть к ней в тот вечер, когда он вышел с лужайки на ее улицу? Он не знал, ходит ли Марсия в ту церковь, что стоит на запоре, и навещает ли ее священник. Она никогда об этом не говорила, но за ней, конечно, кто-нибудь из церковных деятелей приглядывает, и там знают, что такие всегда держатся особняком, следовательно, включать их в организованную программу не следует. Эдвин не принадлежал к той школе, которая считает, что деятельность церковников есть продолжение деятельности общественной, но он знал, сколько людей добропорядочных, честных, благожелательных стоят теперь на такой позиции. Марсию вряд ли оставят без присмотра, так что беспокоиться о ней нечего. Стоя сейчас на вокзале Виктория, он ничем помочь ей не сможет. И, отвернувшись от журналов, напомнивших ему Марсию, он купил номер «Ридерс дайджест» и выкинул ее из головы.

Церковные деятели действительно предприняли осторожную попытку войти в контакт с Марсией и предложили ей поехать с экскурсией в Вестклиф-на-Море («Это интереснее, чем Саутенд.»), но она ехать не захотела, и вынуждать ее к этому не стали. Дженис Бребнер тоже беспокоилась, почему Марсия никуда не уезжает в отпуск, и подала ей на выбор несколько советов, но Марсия ни одному из них не последовала. — Она ужасно

трудная

! — жаловалась Дженис своей приятельнице — больничной сестре. — Эти люди даже не желают, чтобы им оказывали помощь. А ведь есть такие, которые благодарят тебя, с ними так хорошо, им стоит помогать… — Она вздохнула. Марсия была, безусловно, не из

таких.

И все же на время отпуска Марсия припасла себе два развлечения, но какие — она никому не сказала. Первое — посещение больницы, где она должна была пройти амбулаторный осмотр в клинике мистера Стронга. Время, указанное на ее карточке, было 11.35 — весьма странное время; создавалось такое впечатление, что все рассчитано в пределах пяти минут, чтобы людям не приходилось зря там околачиваться. Марсия пришла в больницу минута в минуту, отметилась в регистратуре и села, ожидая вызова. Если кто при ходил раньше назначенного времени, можно было почитать журналы, выпить чаю или кофе из автомата и, конечно, посетить уборную. Марсия ничего такого не сделала и сидела на стуле, глядя прямо перед собой. Она заняла место в стороне от других и рассердилась, когда какая-то женщина, сев рядом с ней, попыталась вступить в разговор. Ожидающие не обращались друг к другу; все сидели так, как сидят в приемных у врачей, разве только над этим бдением нависало нечто совсем иное, ибо у каждого, кто ждал своей очереди, было что-то «не совсем благополучное». Марсия промолчала в ответ на замечание насчет погоды и продолжала смотреть прямо перед собой, уставившись на дверь, на которой была дощечка с надписью «Мистер Д. Г. Стронг». Рядом другая дверь, на дощечке «Д-р Г. Уинтергрин». Невозможно было определить, к кому ждут вызова все эти люди — к хирургу или к терапевту; никаких отличий на них не замечалось, и все они, и мужчины и женщины, испуганные, а некоторые даже подавленные, были разного возраста.