Банда

Виктор Пронин

Банда

Чуч с дубиною придет,

Всем затылки

Прошибет.

Как водица талая

Кровь польется алая.

Часть первая

Утреннее убийство

Дождь начался сразу после полудня и продолжался до самого вечера, то затихая, то снова набирая силу. Иногда в тучах погромыхивало, где-то за городом вспыхивали молнии, потом вдруг над домами возникали голубые просветы, обещая ясный, тихий вечер. Но опять наплывали тучи и снова шел сильный упругий дождь. Дочиста вымытые булыжники блестели под вечерними фонарями, в асфальте отражались огни светофоров, витрины, окна домов. Хотя машины шли медленнее, прохожие шарахались от брызг, и висело в воздухе какое-то недовольство дождем, погодой, друг другом.

Проезжая по улицам мимо освещенных витрин, Пахомов видел темные очереди за водкой. За молоком стояли так же сумрачно и молчаливо. Правда, водочные столы были скорее мужскими, а за молоком стояли в основном старухи и дети. В одном месте очередь показалась ему поменьше других и он остановил машину.

— За чем стоим, бабуля? — спросил он у крайней женщины.

— А ни за чем.

— Это как?

— Чего привезут, за тем и стоим. Пока ничего не подвезли. Значит, так стоим... На всякий случай. Если подбросят чего, рыбу какую, крупу, консервы — а мы уж наизготовке.

— Шустры, — Пахомов подивился сноровке старушек.

Уже не задерживаясь, он отогнал машину в гараж, выключил мотор и некоторое время словно прислушивался не то к себе, не то к перезвону капель по железной крыше кабины. Никто не подходил к нему, никто не торопился рассказать анекдот, хотя совсем недавно его бы уже плотно окружили ребята. О, как радостно они приветствовали его из самых дальних углов автобазы!

Сквозь лобовое стекло он видел, что в гараже идет обычная жизнь, в свете сильных прожекторов мелькали знакомые водители, звучали голоса, но все проходили мимо, как бы огибая его...

— Ни фига, ребята, — пробормотал Пахомов.

С силой захлопнув дверцу кабины, подергав для верности ручку, он направился к выходу. Ни к кому не подошел, не стал навязываться, зная, что, кроме неловкости, ничего не увидит в глазах ребят. У каждого найдется неотложное дело, которое нужно выполнить ну вот прямо-таки в эту секунду, не то случится что-то страшное. А отбежав в сторону, они уже не вернутся — то одно их задержит, то другое.

Пахомов вышел из гаража не через проходную, а в ворота, перешагнув через натянутую над дорогой цепь. И неожиданно оглянулся, чтобы проверить. Едва ли не от каждой машины, из каждой ремонтной ямы на него смотрели водители, механики, ремонтники.

Все правильно — его возвращение из рейса и этот вот уход из гаража не остались незамеченными.

Дождь немного утих, но с неба продолжала сыпаться мелкая водяная пыль. Пахомов, не торопясь, зашагал в сторону радужного сияния проспекта. Все последние дни стояла изнуряющая жара, кабина раскалялась, мотор перегревался, стоило где-то остановиться ненадолго и колеса начинали медленно погружаться в расплавленный асфальт. А затянувшийся дождь, кажется, снял и дневную усталость, и дневное раздражение.

Пахомов почувствовал, что кто-то вцепился в его рукав, повиснув на нем живой тяжестью. Он повернул голову — женщина. Она заглядывала ему в глаза с вопросом, но он молчал и тогда она спросила сама.

— Ну, что смотришь? Сообразим?

— Разоришь, — усмехнулся Пахомов.

— Сотней?

— Сотней от тебя не отделаешься.

— Не переживай, отделаешься. Ну? Смотри, какой скверик... Дождь кончился, фонари люди добрые разбили... Вижу, что хочешь! — женщина была молодая, шалая, но какая-то заброшенная, Пахомову даже показалось — пыльная.

— Ты ведь уже хорошо дала сегодня?

— Еще хочу! — честно ответила женщина.

— Извини, дорогая, — Пахомов решительно снял ее ладонь со своей руки. — Как-нибудь в другой раз.

— Ну и дурак! — со вкусом произнесла она. — А с виду ничего еще мужик.

— Только с виду, — усмехнулся Пахомов. — Только с виду.

Через некоторое время он поймал себя на том, что старается идти по освещенным, многолюдным улицам, обходя темные переулки, не останавливаясь у сумрачных скверов. Усмехнулся своему открытию и, закурив, резко обернулся — кто это так настойчиво идет за ним? Он даже отшатнулся к стене, пропуская преследователя вперед. Девушка, похоже, и не заметила его, прошла мимо, слегка царапнув мокрым зонтиком по плечу.

— Простите, — произнесла она в пространство, опять не увидев его, не выделив из толпы.

Дальше он не пошел. Остался стоять у стены. Нащупав спиной какую-то нишу, втиснулся в нее и, невидимый, курил сигарету, пряча огонек в кулак. И за все это время никто из прохожих не вызвал у него подозрений, никто не привлек его внимание. “Если так и дальше пойдет, то можно умом тронуться”, — подумал Пахомов, выходя из ниши и снова вливаясь в поток прохожих.

Потом он поймал себя на том, что стоит у освещенной застекленной витрины. Вверху шла крупная красная надпись: “Их ищет милиция”. С плохо отпечатанных снимков на него смотрели молодые парни с какими-то обиженными, скорбными взглядами, будто, фотографируясь, заранее знали, в какую витрину попадут и какой текст будет напечатан рядом с их физиономиями — “опасный преступник”, “рецидивист”, “возможно, вооружен”...

Вторая половина витрины называлась “Пропал человек”. Здесь были помещены фотографии молодых красивых девушек. То ли название подействовало на Пахомова, то ли в самом деле так и было, но здесь на всех лицах ему виделись ласковость, мягкость и обреченность. Этим красавицам будто ничего и не оставалось, как пропасть в свои десять или в свои шестнадцать лет. “Вряд ли их найдут, — подумал Пахомов. — А если и найдут, то скорее всего то, что от них осталось. А где искать — надо спросить у этих молодых людей, которые так плотно расположились за соседним стеклом”.

И еще обратил внимание Пахомов — на обеих частях витрины были фотографии красивых в общем-то людей. Конечно, и тех и других красота убедила в какой-то избранности, исключительности. Но одних она толкала на рискованные поступки, ведь внешнюю привлекательность надо было подтверждать, а других красота обрекла на жизнь, полную опасностей и непредсказуемых ловушек. На каких-то житейских перекрестках их судьбы пересекались, высекая криминальные искры, оставляя кровь и боль...

Прежде чем толкнуть дверь отделения милиции, Пахомов замялся, помедлил, но все-таки вошел. Внутри он увидел узкую, затоптанную мокрыми следами прихожую громадное витринное стекло с прорезью. За ним — дежурный у пульта. Но сейчас рядом с ним сидели еще несколько милиционеров в позах расслабленных, располагающих к разговору длинному и пустому. Они курили, чему-то смеялись, их фуражки лежали на свободных стульях, на пульте. Едва Похомов вошел, все взглянули на него, и что-то неуловимо в них изменилось. Они как бы слегка подобрались, не сделав при этом ни одного движения.

— Слушаю вас, — посерьезневший дежурный смотрел на Пахомова требовательно и недовольно. Появление его было некстати — чей-то рассказ прервался, как это обычно и бывает, на самом интересном месте.

— Хочу сделать заявление, — произнес Пахомов давно заготовленные слова. Из внутреннего кармана куртки расстегнув молнию, он вынул мятый, чуть подмокший конверт. Дежурный с подозрением смотрел на действия посетителя. Он показался ему, как и его конверт, каким-то подмокшим, издерганным. Хотя старался держаться спокойно, но с каждой минутой его уверенность словно таяла.

— Слушаю вас, — повторил дежурный, стараясь произносить слова мягче — как бы этот странный посетитель не выкинул какой-нибудь фокус.

— Как... Прямо здесь?

— А вам здесь не нравится? К сожалению, у меня нет другого помещения, — дежурный оглянулся на приятелей, приглашая и их послушать — разговор намечался забавный. — Мы внимательно вас скушаем.