Страница 8 из 10
Танны Карахан огляделся. «Вон там, в трауре должна она стоять. А перед ней, преклонясь, сыновья ее: Ата-акга Бегчер, Карлы Бегчер, Таган Бегчер, Сапар Бегчер, Бяшим Бегчер. Кто не может, не хочет защитить мать, сможет ли, будет ли защищать родину? Вряд ли! Вот он наш народ! Как с ними встречать инопланетных гостей? А если прилетят матоды, они ведь тут же пойдут им в услужение! Село свое я считал святым местом, мысли о нем были мне опорой в самые тяжелые минуты жизни. И вот...».
Чей-то резкий голос перебил его:
— Люди, кого я вижу! Не Танны Карахан ли сидит напротив меня, как красна девица?
— Может ты и не ошибся, Ага Каратай!
— Раз в десять лет показывается, попробуй потом узнать его!
Ага Каратай то ли прихрамывая, то ли шатаясь направился к однокласснику. Танны Карахан, улыбаясь, встал ему навстречу. Сидящие наблюдали за встречей друзей. Ага пошатнулся, если бы не удержали, упал бы.
— Уже готовенький, — сказал кто-то.
— Да когда мы видели его трезвым! Тем более сегодня, когда бесплатно наливают...
Танны не выдержал, гневно ответил сплетникам.
— Замолчите! Как вам не стыдно! Наливают бесплатно! Что, торгаш Шатлык все это на свою зарплату купил?
Никто не сказал ни слова. Танны обнял одноклассника. Единственной рукой схватившись за плечо друга, Ага затрясся в рыданиях.
— Дружище, ты видишь, хуже, чем к собаке относятся ко мне, обижают...
Ага пытался выговориться, отвести душу, но это с трудом удавалось ему.
— Успокойся, Ага. Будь мужчиной. На нас смотрят. Мы с тобой даже перед фашистами не сгибались.
— Дружище, эти хуже фашистов, уверяю тебя! — шепнул Ага.
— Ты же солдат, старый гвардеец. С каких это пор ты шепотом говоришь про фашистов? — упрекнул друга Танны, сам того не заметив, вполголоса.
— Нет сил, дружище. Эта проклятая водка высушила ум, волю. Ты помоги нам!
«Кому это нам? Может, тетушку Огулькурбан имеет в виду?».
Он усадил друга рядом с собой. Ага поставил один из пустых стаканов перед Танны.
— Давай, наливай! Хочу выпить за твое здоровье. Зальюсь сегодня по горло. Я бездонный, не волнуйся, не опозорю. — Ага несвежим рукавом смахнул слезы с покрасневших глаз.
— Да, вижу вы действительно стали бездонными, иначе под носом у вас не творилось бы такое! — рассердился Танны и, открыв бутылку, налил ему полный стакан, а себе не налил. — Я не пью.
— Правильно делаешь, потому ты и герой. За тебя!
Все вокруг встали и начали аплодировать. Заиграла световая иллюминация. Трудно стало что-либо различить вокруг. Танны это понравилось: хозяин может его не заметить. Табун молодых людей с фото и киноаппаратами устремился к юбиляру. На чистой, вымощенной камнем, дорожке, ведущей к павильону, показался сам виновник торжества. В черном костюме, белой рубашке, черном галстуке, основательно облысевший, среднего роста — он приближался медленной походкой. За ним следовало человек пять-шесть здоровенных парней, с салфетками на согнутой руке, во фраках и бабочках, напоминающих официантов фирменных (ресторанов. Сопровождали Шатлыка две дамы, постарше и помоложе, жена его и, по всей вероятности, любовница. Последняя была похожа на обнаженную скульптуру в доме. Жена, невысокого роста, толстая, с обвислыми грудями, в парчовом платье, некрасивая, в драгоценных украшениях, в туфлях на высоких каблуках, двигалась так, будто боялась наступить на хвост змее. Другая, красивая, статная, хорошо и со вкусом одетая, с благородной походкой, хмурила тонкие черные брови, словно ее только что обидели.
Мужчина невысокого роста, с азиатским лицом, подошел к микрофону.
— Идет виновник сегодняшнего торжества, наш покровитель Шатлык Шемсетдинович! Музыканты, туш! — заорал он во весь голос, особо нажимая на последнее слово.
Под рев музыки, многократно усиленной микрофонами, Шатлык Шемсетдинович с чувством собственного достоинства ступил на помост. Приостановился увидев, что половина мест пустует. Но быстро обрел себя и поздоровался с гостями легким поклоном. Повернувшись, что-то приказал молодым людям во фраках. Те бросились открывать бутылки с напитками. Шатлык Шем-сетдинович повернулся направо и, увидев безобразную жену, поморщился. Повернулся налево и, увидев красивую подругу, улыбнулся, пригласил ее к столу.
Хотя он кивал, улыбался гостям, обнажив золотые зубы, но на лице не было и тени приветливости, улыбка казалась фальшивой. Монголоидный коротыш проворно встретил хозяина и, взяв под локоть, водрузил в зеленое кресло. Шатлык Шемсетдинович поправил галстук и сел поудобней.
Танны Карахан заметил на лацкане его пиджака две сверкающие медали, узнал их и от удивления рот раскрыл. «Допустим медаль «За трудовую доблесть» он мог получить в последние годы. Но откуда у него фронтовая медаль?!» Ага угадал о чем он думает и, обгладывая куриную лапку, сказал с досадой: - О, и вторую надел, купленную!
— Не видит нас, сукин сын. Сыну его сказал, чтобы не говорил. Сюрприз хочу сделать. Пусть сердечный удар получит от радости! — шепнул на ухо Карахану Фахретдин.
«Нашел кого удивить! Да чем ты можешь этого человека удивить!» — подумал Танны про себя, а в ответ кивнул.
Между тем монголоидный коротыш открывал пиршество:
- Товарищи, дорогие гости, земляки, девушки и женщины!
Сегодня мы собрались здесь на юбилей одного из самых уважаемых людей не только в нашем селе и районе, но и в области, председателя Тазаярмышского потребительского общества со дня его основания, нашего покровителя, родного нашего Шатлыка Шемсетдиновича! Мне оказана высокая честь объявить этот праздник открытым, как и предыдущие. Туш! Громче играйте!
Последняя фраза тамады потонула в грохоте и визге музыки, в топоте ног и шуме оваций. Шатлык Шемсетдинович встал, по лицу его было заметно, что он волнуется, и тем не менее, не роняя высочайшего достоинства, он слегка поклонился аплодирующей публике. Когда овации стихли, он поманил пальцем тамаду.
— Кравчий Вели, поди-ка сюда!
Кравчий Вели тотчас оказался перед хозяином.
— Слушаюсь, хозяин!
Их разговор слышали все, поскольку рядом стояли микрофоны.
— А где этот, как его... председатель райисполкома, он что, не пришел?
— Срочно вызвали в обком.
— И председатель райпо опаздывает.
— Не знаю. Есть слухи, что его сняли.
Глаза Шатлыка Шемсетдиновича сверкнули от гнева. — Еще не родился тот, кто может его снять с работы, знай это! Вышли за ним машину, пусть немедленно приедет!
— Слушаюсь, хозяин!
— Где председатель колхоза?
— Сегодня правление.
— Позвони ему, пусть закругляются.
— Слушаюсь, хозяин.
- А где эти, приглашенные из Ашхабада? Популярные артисты сатирических программ? Где редактор нашего туркменского "Крокодила»? Они же проводили прежние юбилеи?
- Хозяин, этот юбилей у вас особый, в некотором роде с религиозным уклоном, вы ведь отмечаете возраст пророка...
- Идиот! Кто же на религиозном тое ставит столько выпивки! А не приехали они потому, что боятся лишиться своих мест. Телеграммы прислали, что не могут приехать по служебным делам. Чепуха! Раньше за деньги они готовы были ехать хоть в Стамбул? Выходит, теперь перестроились! Да не перестроились они, боятся! Наверное переживают сейчас, что остались без подарочка. Что ж, если могут пережить это, у меня претензий к ним нет. А что касается нынешней политики, посмотрим чья возьмет!
— Кто скажет первый тост? — Кравчий Вели обвел взглядом сидящих, нет ли желающего.
Лысый, с обвислыми усами человек с первого ряда с готовностью встал.
— Слово предоставляется Сабиру, заведующему складом, председателю месткома. От имени работников сельпо он вручит подарок юбиляру.
Кравчий Вели передал микрофон Сабиру. Сабир сделал рукой кому-то знак. Тут же две нарядные женщины подошли с кор зиной цветов, поставили ее перед Шатлыком Шемсетдиновичем и встали рядом.
Сабир-завскладом взял микрофон и расслабил галстук. Посмотрел куда-то вдаль через головы фотографов и кинооператоров. Прищурился от яркого света прожекторов. Прикрыл глаза рукой, поискал кого-то. Без всякой необходимости поправил воротник рубашки. Прокашлялся. Наконец заговорил, но тотчас замолчал. Шатлык Шемсетдинович пару раз одобряюще кивнул ему. Сидящие жиденько захлопали. Но Сабир-завскладом все равно не мог начать. Кравчий Вели толкнул его в бок.