Страница 43 из 51
— А насчет этого ты уже сам с доктором договорись. Уверен, что он тебе любой выкуп заплатит. — Роман Наумович снова улыбнулся.
Я поблагодарил обоих, выбежал из хаты.
Теперь нужно было поскорее перевезти Марию к нам. Но, как на беду, срочных дел оказалось невпроворот, и за Марией я выехал лишь спустя несколько дней. Рано утром вызвал Жоржа, приказал:
— Запрягай быстрее повозку! Едем за невестой.
— Якши! Якши! — обрадовался Жорж и побежал к сараю, где стояли наши госпитальные лошади.
Жорж был татарин по национальности, его настоящего имени никто не знал. У нас в госпитале он был санитаром. Мне он очень нравился: энергичный, исполнительный, смекалистый и, что не менее важно, всегда веселый, неунывающий. А я уже говорил, что хорошее настроение для наших раненых было так же важно, как и хорошее лекарство.
— Дорогой доктор, — обратился ко мне Жорж, когда повозка была уже готова. — Может быть, там и для меня есть невеста? Привезем сразу две, а?
— Это уж как повезет, — ответил я. — Погоняй!
И мы помчались.
В Рудобелке быстро разыскали хату, где размещался штаб бригады Павловского. Жорж остался возле повозки, а я вошел в дом. Павловский здесь. Рядом с ним за столом сидели комиссар бригады Семен Васильевич Маханько и начальник штаба Григорий Ильич Барьяш.
— А где же выкуп, доктор? — разочарованно глядя на мои пустые руки, протянул Павловский. — Мы же договорились…
Не понимая, в чем дело, Барьяш и Маханько с удивлением посмотрели на своего командира.
— Знаете вы этого доктора? — обратился к ним Павловский.
— Знаем, — ответили те, все еще недоумевая. — Доктор Друян из штаба соединения.
— Так вот, приехал он нас грабить…
— Что-то ты загадками стал говорить, командир, — не выдержал Григорий Ильич Барьяш. — Может, внесешь ясность?
— Какие здесь загадки! — воскликнул Павловский. — Увозит он у нас медсестру Марию Вежновец. Женится на ней. Куда уж яснее…
— Вот в чем дело! — в один голос воскликнули комиссар и начальник штаба. — А с нами ты посоветовался?
— Да что там советоваться, — смутился Павловский. — Мачульский приказал отдать!
— Ну, тогда понятно! — протянул Маханько. — Что ж, действительно выкуп положен.
Он повернулся ко мне.
— Иначе, доктор, и не мечтай о невесте!
Я выбежал из хаты, через минуту вернулся, поставил на стол бутылку.
— О, это дело! — воскликнул Павловский. — Теперь можно такое событие и отметить…
Мы выпили по чарке.
Павловский дал указание срочно разыскать Марию, доставить ее в штаб.
— Да не говори, что доктор приехал, — предупредил он посыльного. Просто скажи, командир вызывает…
Но сохранить в тайне мой приезд не удалось. Неизвестно каким образом весть о том, что я приехал «сватать» Марию, быстро разнеслась по бригаде, и вскоре возле хаты стали собираться партизаны. Каждому хотелось посмотреть на «сватовство», такое в бригаде совершалось не часто.
Прибыл посыльный, доложил Павловскому, что сейчас Мария приехать не может, она в лесу в гражданском лагере принимает роды.
— Делать нечего, доктор, потерпи, — обратился ко мне Маханько. — Идем, пообедай с нами.
Сел за стол, но еда не шла. Я весь был полон ожиданием встречи.
И вот наконец появилась Мария. Вошла в хату, смущенно опустила глаза, остановилась у порога.
— Ну, молодые… — Павловский поставил нас рядом, вложил руку Марии в мою ладонь. — Поздравляю с законным браком.
— Горько! — неожиданно для нас закричали вокруг.
Делать нечего, я обнял растерявшуюся Марию, потянулся поцеловать. От смущения она вся горела, еще ниже опустила голову, и мой первый супружеский поцелуй пришелся не в губы, а куда-то в подбородок…
Вскоре мы втроем покидали гостеприимную Рудобелку. До самого леса нас провожала большая группа партизан. Потом тепло распрощались, и вот деревня исчезла за соснами…
Это все произошло 12 апреля 1943 года.
А недавно мы с Марией отпраздновали тридцатилетие нашей супружеской жизни. За все эти годы всякое бывало: и трудно нам приходилось, иной раз очень трудно, и радости были, и горести. Но всегда мы чувствовали поддержку друг друга, всегда приходили один другому на помощь. Партизанский брак наш оказался прочным, на всю жизнь.
С приходом Марии положение в нашем госпитале значительно улучшилось.
Уже одно то, что за ранеными стала ухаживать женщина, добрая и чуткая медсестра, положительно сказалось в госпитале. Раненые стали быстрее поправляться.
Мария взяла под свой контроль нашу госпитальную аптеку, навела там образцовый порядок. С помощью санитаров и местных жителей она сумела за короткое время значительно пополнить ее за счет лекарств, приготовленных из растений. Она же ассистировала мне при операциях, помогала во время амбулаторных приемов больных, ухаживала за группой сыпнотифозных. И не однажды я ловил себя на мысли: как мог столь долгое время жить и работать без нее! Теперь мне это казалось невозможным.
Через несколько дней к нам приехал брат Марии Григорий. Я видел его впервые. Он произвел на меня самое хорошее впечатление. Небольшого роста, крепкого сложения, лицом очень похож на сестру. Держался просто, но в то же время как-то замкнуто, сосредоточенно. Казалось, его гложет какая-то очень тревожная мысль. Потом выяснилось, что так оно и было.
Григорий вывел Марию на улицу, о чем-то долго с ней разговаривал. Вернулась она в хату расстроенная, заплаканная.
— Что случилось? — бросился я к ней. — Несчастье?
Она молча кивнула, потом, немного успокоившись, рассказала следующее.
В Протасах, родной деревне Марии, немцы разместили гарнизон. Отсюда гитлеровцы стали делать вылазки в соседние села, бесчинствовать, грабить местное население. Партизаны решили положить этому конец. Разгромить вражеский гарнизон Павловский поручил отряду Григория, и тот стал готовиться к операции. От местных жителей он узнал, что очередной налет каратели готовят на деревню Шкаву. Вот здесь и было решено дать бой врагу.
На разведку в деревню послали Пашу. Командир решил, что худенькая, щуплая девочка четырнадцати лет ни у кого не вызовет подозрений. Паше были даны соответствующие инструкции, и она отправилась в путь.
Но Пашу узнал какой-то предатель, ее схватили. Девочку повезли в Паричи. Две недели издевались над ней фашисты, страшно били, истязали, но юная партизанка не промолвила ни слова. Враги так и не добились от нее признания, где располагается отряд Григория. Полуживую, ее бросили в подвал, который находился в Протасах, куда девочку привезли для окончательной расправы. Перед тем как захлопнуть дверь подвала, один из полицейских пригрозил:
— Не признаешься — повесят тебя завтра…
Григорий не находил себе места. Он терзался страшными угрызениями совести, считал, что во всем, что случилось с Пашей, виноват он один. Когда он доложил обо всем Павловскому, тот принял немедленное решение: сделать внезапный налет на Протасы, освободить там заключенных, в том числе и Пашу. Руководить операцией было поручено Григорию.
Бой длился недолго. Атака партизан была неожиданной, всесокрушающей. Вражеский гарнизон был разбит наголову. Пока партизаны добивали гитлеровцев, Григорий нашел подвал, где томились узники, сбил замок. И вот Паша у него на руках, страшно избитая, измученная, но живая. Вместе с другими узниками она оказалась на свободе.
Григорий привез Пашу к нам в госпиталь. Когда я осмотрел ее, ужаснулся: все тело девочки было в свежих, кровоточащих рубцах. Несколько недель настойчивого лечения и заботливого ухода понадобилось нам с Марией, чтобы снова поставить девочку на ноги. Лечили мы ее лекарствами, которые готовили из самых различных целебных трав Полесья. Мария умела их готовить как никто другой.
Понемногу Паша стала поправляться, подниматься с постели, ходить. А вскоре даже стала помогать Марии выполнять ее обязанности медсестры. Она очень легко и, я бы сказал, как-то радостно перенимала у нее опыт, обучалась науке оказания первой помощи раненым.