Письма любви

Услышав, как Вера топчется по кухне, я встала с постели. Было раннее утро. Весь дом спал, только мы двое должны были жить в другом ритме.

Когда Вера меня увидела, на ее лице появилось любопытство, но, присмотревшись повнимательнее, женщина все поняла.

— Хочешь водки? — спросила она. И, отметая мои колебания, твердо произнесла: — Выпей, сможешь уснуть.

Ее слова звучали как пророчество. Вскоре я действительно уже не могла спать, не выпив полстакана этой отвратительной вонючей жидкости.

Итак, наступил этот день. Я — в прокуренном зале, выставленная, как товар. На мне длинное платье, скрывающее худобу. В чашечки под корсетом Вера подложила вату, чтобы груди выглядели побольше. Волосы причесаны в кок. Моим первым клиентом стал тучный мужчина, как потом выяснилось, владелец погребальной конторы. Он рассматривал меня, сидя за соседним столиком. Чувствуя его взгляд, я молилась, чтобы это был кто угодно, только не он. Но когда мужчина поднялся со своего места, уже знала: он направляется ко мне. Я провела его наверх в маленькую комнату. Около покатой стены стояла железная кровать с сеткой. Когда толстяк сел на нее, кровать жалобно заскрипела. Он наклонился, чтобы снять ботинки, но ему мешал жирный живот.

— Помоги мне, детка, — попросил он с извиняющейся улыбкой.

Я почувствовала к нему что-то вроде симпатии, помогла снять неудобные ботинки. Мужчина расстегнул пояс и спустил брюки. Он стоял передо мной в кальсонах до колен, из которых вылезали короткие волосатые ноги, и продолжал улыбаться.

— Ты новенькая? — спросил он. — Быстро привыкнешь.

А мне казалось, уже привыкла. Когда я думала об этом ночью, то представляла все гораздо сложнее. Раздевшись за шторкой, я хотела лечь на кровать, но толстяк притянул меня к себе и взял в руки мои ладони. Он начал проводить ими по своему телу, опускаясь все ниже. Неожиданно мои пальцы на что-то наткнулись. Это «что-то» существовало как бы вне его грузного тела и походило на только что вылупившегося птенца. Я вырвала руку и убежала за шторку. Добродушие мужчины тотчас улетучилось. Он со злостью сказал, что мы должны это сделать, а если нет, то я тут надолго не задержусь. Однако я не хотела выходить, и он с силой вытащил меня назад. Не отпуская мою голову, он старался втиснуть ее между своих ляжек. Мы боролись с ним все с большим ожесточением. Руки толстяка стали мокрыми от пота, и поэтому мне удалось освободить свои волосы. Заскочив за шторку, быстро натянула платье на голое тело и, пока он не успел что-то предпринять, вылетела в коридор. Я не могла в таком виде вернуться в зал: волосы растрепаны, ноги босые. Боялась, что увидит шеф и этот день станет первым и последним днем моей работы здесь. Но возвращаться в свою комнату все равно не захотела, а забилась под лестницу в коридоре. Я решила дождаться Веру. Она была с клиентом, но «это» не продолжалось долго, скоро Вера должна сойти вниз. Наконец я услышала ее гортанный смех, он был моим спасением.

— Вера, — тихо позвала я.

— Что ты тут делаешь? — удивилась она.

— Тот мужчина… он хотел что-то такое…

— А… бывает.

— Но не сегодня, не в первый день, объясни шефу…

Она на минуту задумалась.

— Этот любитель клубнички остался там, наверху?

Я утвердительно закивала. Вера молча развернулась на сто восемьдесят градусов и пошла работать вместо меня. Остаток ночи я просидела в прокуренном зале. Мы возвращались вместе, но в квартиру вошли отдельно. Всю обратную дорогу через вымершее гетто — одни действительно умерли, другие спали — я держала ее под руку. Я не знала, как мне поблагодарить Веру, поэтому лишь крепко прижимала к себе ее локоть.

— Это было так ужасно… так противно… — тихо прошептала я.

— Привыкнешь.

— Он сказал то же самое.

Вера рассмеялась:

— Увидишь сама. В конце концов, что расстраиваться? За плечами стоит смерть…

После ее слов я будто почувствовала прикосновение костистых пальцев. И с того момента ощущаю их всякий раз, как приближается опасность.

Мои отношения с отцом изменились. Мы жили вместе, говорили друг другу какие-то слова, но не могли избавиться от отчужденности. Иногда я ловила на себе его внимательный взгляд, после чего глаза отца становились безнадежно печальными. Я старалась не встречаться с ним взглядом. А в остальном наша жизнь стала вполне приличной, еды всегда хватало. Сначала я ощущала опасность. Но прошло две недели, а никто из посетителей не приглашал меня наверх. Я с беспокойством сновала между столиками в сигаретном дыму. Боялась, что шеф пожалеет, что взял на содержание дармоедку. Раз или два я переводила ему какие-то распоряжения. Но это были мелочи. Наконец нашелся клиент. Я была совершенно плоской, ляжки напоминали два полумесяца, но ему понравилось. Он сказал, что у меня прекрасные волосы и что он будет регулярно ко мне приходить. Когда я рассказала об этом Вере, она обрадовалась. Оказалось, что постоянный клиент в нашей работе — это отлично. Чуть поодаль было расположено заведение для более дорогих посетителей. Снаружи оно тоже выглядело обшарпанным, но зато внутри были плюшевые портьеры, добротная мебель. И шикарные девки. А мы… мы были пролетарским борделем. Я не думала об этом. С меня было достаточно того, что ни я, ни мой отец не голодали.

Вскоре моя работа стала привычной. А через какое-то время корсет оказался мне тесноват, груди округлились, пополнели ляжки. Мое лицо тоже изменилось, сапфиры в глазах приобрели лихорадочный блеск… Сначала эти перемены заметила только я, потом и остальные. Подружившись с Верой, я часто засиживалась в ее комнате. Обычно мы пили самогон в компании с женихом Веры. Раньше она стеснялась его приводить, теперь он нередко ночевал у нее. Во время одной из таких пьянок он рассказал о своих переживаниях в тот день, когда Вера привела меня к нему.

— У меня душа в пятки ушла. Хотел сбежать куда глаза глядят.

— Ну что ты, Натан, — похвалила его Вера. — Ты оказался на высоте.

До произошедшей со мной метаморфозы такой разговор был бы невозможен. Но все изменилось, и теперь никто больше не называл меня «деткой», и я уже не была на побегушках. А шеф повысил мне ставку: даже разорился на юбку, коротенькую, едва прикрывающую ягодицы, зато всю в оборках. Мне перепали также чулки со швом и туфли на высоких каблуках. И очень быстро я научилась в них ходить.

Как-то ночью во время короткого перерыва мы сидели с Верой за столиком, покуривая в целях экономии одну сигарету на двоих. Вера что-то рассказывала мне и неожиданно замолчала на полуслове с застывшим лицом. Подняв глаза, я увидела мужчину в форме СС и одновременно услышала ее шепот:

— Смеющийся Отто.

Мне уже приходилось слышать об этом человеке. У него было еще одно прозвище — «палач гетто». Неделю назад он застрелил подростка, который бегал за Стену, чтобы достать еду. Мужчина стоял в дверях, слегка расставив ноги и держа под мышкой свою эсэсовскую фуражку с черепом. Зал замер. Тут же из служебного помещения прибежал шеф. Он покатился в сторону немца, как бочонок с пивом. Я прыснула со смеху. Вера больно вцепилась ногтями мне в руку. Шеф уже танцевал вокруг гостя, стремясь угадать его желание. А тот, не удосужив хозяина заведения ни единым словом, продвигался между столиками. Я уже почувствовала, что он направляется ко мне и что пришел сюда с одной целью — посмотреть на меня. Предчувствие не обмануло, так же как и с толстяком в первый день. Вера вскочила с места, а я, продолжая курить, спокойно смотрела, словно ничего особенного не происходило. Эсэсовец, остановившись, немного подождал, а потом повернул назад к выходу. Шеф устремился за ним словно тень.

Вера рухнула на стул, белая как смерть.

— Не рассчитывай на свою красоту, — сказала она срывающимся голосом. — С ним проиграет любая.

— Посмотрим. — Меня саму удивил тон, которым я это произнесла.

Как только эсэсовец покинул зал, все тут же вернулось на круги своя: звон приборов и бокалов, громкая музыка, шум публики. К нашему столику направлялся мой постоянный клиент, владелец галантереи. Я сразу погасила бычок и «сделала лицо», придав ему выражение зазывного ожидания. Но не успел он подойти, как шеф преградил ему дорогу. Клиент не желал уступать, но, когда шеф шепнул ему что-то на ухо, поспешно вернулся на место. Через минуту хозяин уже сидел за нашим столиком. Нам с Верой никогда не приходилось видеть столько умиления на его физиономии. Наклонившись ко мне, он заворковал: