Страница 36 из 41
— Я хочу видеть кардинала…
— По какому делу?
— По личному.
— Сюда приходят только по таким делам, — спокойно заметил он. — Прошу вас обратиться в канцелярию.
— Мое дело невозможно описать, — ответила я. — Мне нужно рассказать все кардиналу лично.
— Его преосвященство не может вас сейчас принять, — терпеливо, как ребенку, объяснял ксёндз. — Он сейчас уезжает, но, если мы сочтем, что ваше дело требует аудиенции, вас известят.
— Пан ксёндз, вы ничего не понимаете! — повысила я голос.
— Я стараюсь, — ответил он тем же спокойным голосом. — Прошу вас написать нам.
И тогда я увидела кардинала. Он показался из-за колонны, с ним шли два человека, по-моему епископы, я не очень в этом разбиралась. Кардинала я узнала сразу, поскольку помнила его лицо. Молодой ксёндз стоял к ним спиной, поэтому не успел меня удержать.
— Ваше преосвященство, — проговорила я, — прошу вас уделить мне несколько минут, от этого зависит моя жизнь…
Он остановился, епископы тоже.
— Вы из Варшавы? — спросил он.
— Да.
— А не могла бы пани прийти завтра? — У него было доброжелательное лицо.
— Нет, для меня это очень важно…
Он посмотрел на часы, я видела, что он колеблется, поэтому добавила:
— У меня нет другого выхода.
— Ну хорошо, — сказал он.
— Но машина уже ждет, — заметил секретарь.
— Ничего, подождет, — ответил кардинал.
Мы вошли в комнату, похожую на кабинет.
На столе лежали какие-то папки.
— Я слушаю тебя, дитя мое.
Неожиданно я не смогла выдавить из себя ни слова, время шло.
— Я была… Мария Магдалина, но… я упала ему в ноги… Он меня простил…
— Аминь, — сказал с пониманием кардинал, хотя после таких слов мог принять меня за сумасшедшую.
— Аминь, — повторила я, чувствуя, как по щекам у меня текут слезы.
— Итак, вы свободны.
— Но я должна креститься!
— Мой костел примет пани с распростертыми объятиями, — изрек он с твердой уверенностью.
— Католический костел меня не хочет… потому что я еврейка, у меня фальшивые документы еще с войны, необходимы свидетели, а у меня нет свидетелей.
— Католический костел принимает пани с распростертыми объятиями, — повторил кардинал.
Он написал что-то на бумажке, потом поставил печать.
«Позволяю подателю сего обряд крещения под
именем и фамилией, какие назовет».
Я окрестилась. Моими крестными были двое случайных прохожих. Пожилая пара. Я подошла к ним, увидев, что они приступили к обряду причастия. Сначала их очень удивила моя просьба, но потом я сказала:
— У меня никого нет, кого я могла бы попросить.
Она посмотрела на него:
— Наверное, мы можем это сделать, Олесь?
Он согласно кивнул головой. Меня крестил тот самый ксёндз, который до этого отказал мне. Не в нем дело. Только Христос-человек в состоянии был понять мою низость. Он являлся моей милостью и прощением. Когда я услышала: «Крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа», слово сделалось телом.
Вечером во время ужина ты присмотрелся ко мне с тревогой, а потом сказал:
— Кристина, ты что, закапала себе атропин? У тебя расширенные зрачки.
— У меня все в порядке, — ответила я.
Но ты велел мне водить глазами за твоим указательным пальцем, а потом опустить веки и дотронуться до кончика носа.
Ты не понимал, что я просто счастлива.
Мне осталось закончить только одно дело. Он. Должна была сказать ему, что ухожу навсегда. Я выбрала религию, по которой всю жизнь буду верна одному. Я не могла уже себя делить. Не имела права, потому что он бы мучился. Я знаю, Анджей, твое отношение к религии, но постарайся меня понять. Я поверила по-настоящему. Бог Отец и Мария оставались чужими, мне невозможно было отыскать правду в их нарисованных на образах лицах. Эту правду я нашла в образе Христа. Я точно знала, как выглядит мой Бог и где я его могу найти. Мой Бог всегда оставался доступным, стоило только сесть в самолет до Кёльна…
Мы встретились у него. Долго не виделись, и он меня очень хотел. Снова его темные глаза, в какой-то миг они смотрели на меня сквозь слезы. Я прижала его голову к своим голым грудям, желая спрятать ее в себе, уберечь от удара, который исходил от меня самой. Мы долго лежали без слов, а потом я сказала:
— Больше не приду.
— Почему? — спросил он, освобождаясь из моих рук.
— Потому что я католичка.
— Значит, выбираешь католика, — медленно произнес он.
— Я тебя люблю, — проговорила я, — но не могу быть с тобой.
— А его тоже любишь?
— Да.
— Это против твоей новой религии.
— Возбраняется только прелюбодейство. Я буду любить тебя всегда.
— Не относись к этому так серьезно, — с иронией сказал он и поднялся с постели. — Вы же не венчались в костеле, значит, с ним ты тоже прелюбодействуешь.
— Я знаю, но теперь все будет по-другому.
Он серьезно посмотрел на меня.
— Я открыла самую главную правду — диалог человека с Богом.
— И с кем же ты разговариваешь? С ничем не запятнанной девушкой? Что вы можете друг другу рассказать?
Я молчала, решив не поддаваться на провокации. Он, голый, продолжал кружить по комнате. В какое-то мгновение присел около постели и так сильно обхватил мою голову ладонями, что мне стало больно. Я хотела высвободиться, но не могла.
— О, как же ты прекрасна, моя дорогая, как прекрасна! — На какое-то мгновение мне показалось, что передо мной лицо сумасшедшего. — Глаза твои — как голубки за шторками ресниц… Волосы твои — как стадо коз, пасущихся на предгорьях… Зубы твои — как отара стриженых овец, когда они выходят после купания, — одинаковые, как близнецы, все на месте…
Когда он это говорил, то продолжал стискивать мне голову. Я боялась, что через минуту он просто раздавит ее. Попыталась оторвать от висков его руки, но они словно были из железа.
— Пусти! — Наконец мне удалось вырваться.
— Шея твоя — как башня Давида, стройна и крепка. Груди твои — как двое козлят, детенышей газели, пасущихся среди лилий…
Я плакала от боли. Неожиданно на его лице я увидела капли крови. Я подумала, с ним что-то случилось, но оказалось, это у меня пошла кровь из носа. Он пришел в себя. Положил мою голову повыше, принес из кухни лед и сделал холодный компресс.
— Лопнул сосуд, — сказала я.
Это были последние слова, которые прозвучали между нами.
Я одевалась молча. Он подал мне пальто. Я вышла. На лестнице расплакалась. Носовой платок снова стал розовым. Задрала вверх голову и так дошла до машины. Я не могла ее завести, и, когда наклонилась, кровь начала капать на пальто, на руль…
Через несколько дней после моего крещения пришел Михал с женой. Попросил, чтобы я стала крестной матерью его маленького Артура. Кто знает, может, для этого я так спешила уладить свои дела с Богом? Крестным отцом должен был стать приятель Михала, тот самый, из общежития, у которого Михал какое-то время ночевал. Ты отнесся к этому безразлично. Спросил только, что за число, потом посмотрел по календарю, нет ли у тебя каких-нибудь дел. А вечером сказал:
— Михал постоянно от нас чего-нибудь хочет…
— Я не протестую.
— Но у нас своя жизнь.
— И поэтому ты не видел внука, которому исполнилось уже полгода?
— Я занят.
Я ничего не ответила, но мне стало неприятно. С другой стороны, я понимала тебя. Ты заведовал кардиологическим отделением, писал научную работу, издал с десяток публикаций, которые переведены на пятнадцать языков. С тобой стали считаться в мире. Одно плохо — не давали звание профессора, и это мучило тебя как заноза.
— Нет розы без шипов, — сказала я. — Тоталитарная система опасается индивидуальностей.
— Я даже антикоммунист, — кисло усмехнулся ты.
— Партийный антикоммунист — это могучее сочетание!
— Не плачу взносов.
Я рассмеялась:
— Ничего не бойся, так легко тебя не выкинут. Ты им нужен, только не будь столь самоуверенным.