Страница 2 из 41
Минуту мы рассматривали друг друга, а потом она, усмехнувшись, сказала низким, охрипшим голосом:
— Я буду тут жить.
— Тут живем мы, — ответила я.
Она дернула плечами:
— У меня тут будет комната.
И снова мы посмотрели друг на друга.
— Сейчас позову отца. — Я открыла дверь в его комнату, где он, как всегда, сидел с книжкой в своем кресле. — Тут какая-то женщина, — начала я неуверенно.
— Ко мне? — заинтересовался отец.
— Она говорит, что будет… будет у нас жить.
Отец медленно отложил книгу, потом встал, одернул пиджак и направился в прихожую. Увидев женщину, онемел. Он с сомнением изучал ее лицо с кричащей косметикой, приглядывался к черным, сильно закрученным волосам. Его взгляд, скользнув по груди вниз, остановился на ногах, подъем которых был неестественно изогнут.
Незнакомка тоже приглядывалась к папе с большим интересом. Без сомнения, он был для нее человеком из совершенно другого мира: копна седых волос, бородка клинышком, растерянность в глазах.
— Что желает уважаемая пани? — с удивлением услышала я его голос. Папа ни к кому так не обращался и никогда не говорил с таким акцентом.
Уже с меньшей уверенностью женщина ответила:
— Я буду здесь жить.
Так она осталась в нашей квартире. Я перешла в комнату к отцу. Кухня стала общей. Особых неудобств соседка не доставляла. Под вечер она уходила из дома, возвращалась на рассвете и большую часть дня спала. Ее никто не посещал. И нас не беспокоили. Только этот покой предвещал недоброе.
У нас кончились деньги. Продать уже было нечего. Папа пробовал найти какую-нибудь работу. Несколько недель он дежурил недалеко от дома ночным сторожем, но потом это место кто-то перекупил. Мы остались без средств к существованию. Счастье отвернулось от нас. Ежедневные поиски работы заканчивались всегда одинаково: папа возвращался домой и тяжело падал в кресло. Я уже знала — он опять ничего не нашел. Если бы не соседка, нам бы пришел конец. Я сторожила, когда она войдет в кухню, и как бы случайно появлялась там. Она всегда делилась со мной едой. Я набивала рот кусками непропеченного хлеба с чувством удовлетворения и одновременно вины перед папой, который тоже был голоден. Должно быть, соседка догадывалась о наших проблемах, потому что как-то мимоходом сказала, что могла бы устроить меня на работу. Я передала это отцу. Увидев его суровое лицо, почувствовала, что он против. Я всегда считалась с его мнением, но голод был просто невыносим. Когда соседка снова заговорила на эту тему, я ответила:
— Хорошо, только не надо, чтобы папа знал.
Она усмехнулась, словно я уже была с ней заодно, и кивнула. Из-за этой усмешки где-то в глубине сердца я почувствовала жалость к отцу оттого, что он такой беспомощный, что мы голодаем. Прошло несколько дней, но женщина будто забыла о нашем разговоре. Может, она передумала? Для нас это означало бы конец. Я улучила момент, когда папа ушел, а соседка встала с постели (было слышно, как она ходит по комнате), и робко постучалась к ней.
На этот раз за ее улыбкой скрывалась озабоченность.
— Я думала, что мне удастся устроить тебя уборщицей, но им уборщица не нужна, — сообщила она.
— Я готова на любую работу.
Она посмотрела на меня и грустно вздохнула:
— Что ты знаешь о жизни, детка…
Тогда я слезно стала умолять, чтобы она помогла мне.
— Ты когда-нибудь была с мужчиной? — спросила соседка.
Я удивилась и замолчала, не зная, что ответить.
Она пристально посмотрела мне в глаза, а потом со злостью бросила:
— Не знаешь, как выглядит член, а хочешь найти любую работу. Любая работа и есть ЭТА работа!
Я почувствовала себя так, будто должна преодолеть сложное препятствие. Стоит мне хотя бы на секунду замешкаться — будет уже поздно.
— Хочу работать! — Я почти закричала.
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать с половиной.
— Мне не было и четырнадцати, когда я этого медку испробовала, — горько произнесла женщина. — Мать родила меня от еврея, поэтому я тут. Сначала меня там посадили за решетку, а потом привезли в Варшаву. Кто бы подумал, что я стану варшавянкой… — Она неожиданно взглянула мне прямо в глаза: — Или выдержишь, или опухнешь с голоду. Тогда тебя вывезут на тачке и сбросят вниз.
— Выдержу, — ответила я, хотя сердце мое колотилось так, будто готово было вырваться из груди.
— А ему не говори, — показала она головой на дверь.
— Нет, папа не должен знать. Никогда, — твердо сказала я.
И когда отец вернулся, я сообщила ему, что буду давать уроки французского и немецкого ученикам на дому. В ту ночь я почти что не спала. Мучилась, не понимая до конца, в чем же будет заключаться моя работа. Что мне придется делать в мужском обществе? Может, они будут курить сигары, а я подавать им пепельницы? Несмотря на творящиеся вокруг ужасы, я все еще оставалась ребенком.
На следующее утро я вышла из дома. Мы с соседкой договорились, что я буду ждать ее за углом.
Вскоре раздался стук ее каблуков, а потом показалась она в своей неизменной шубке. Поравнявшись, женщина взяла меня под руку.
— Я все буду говорить за тебя, ты только стой и делай хорошую мину… при плохой игре, — закончила она.
Миновав несколько улиц, мы повернули за угол обшарпанного дома и подошли к черному входу, который вел в темный тамбур, потом в коридор и, наконец, к двери. За столом в комнате сидел жирный, как бегемот, мужчина с сигарой в зубах. Позади него стояла высокая пальма. По сравнению с тем, что творилось на улице, он сам и окружавшая его обстановка показались мне нереальными, как кадры фантастического фильма.
— Шеф, — сказала моя соседка, — у меня для тебя сюрприз. — Она присела на стол и стала с ним заигрывать.
— У меня достаточно сюрпризов и без тебя, — отмахнулся он, а потом кивнул на меня: — Если на кухню, то нам не требуется.
— Она хочет работать.
Толстяк смерил меня взглядом и скривился:
— Она совсем еще ребенок.
— Она хочет, — защебетала женщина, а потом приказала: — Подойди поближе.
Одним движением она распустила мне волосы. Мужчина взял прядь и минуту разминал ее пальцами, как бы проверяя толщину. Потом неожиданно провел ладонью по моей груди. Я резко вырвалась и отскочила от стола.
— Ты что, шутить со мной вздумала, Вера? — разозлился он. — Убирайтесь вон!
— Я знаю три языка. Английский, французский, немецкий, — выпалила я, несмотря на то что соседка приказала мне молчать.
Толстяк коротко рассмеялся. Затем серьезно спросил:
— Немецкий хорошо знаешь?
— Хорошо.
Минуту подумал и поманил пальцем:
— Иди-ка сюда. — Когда я неуверенно приблизилась, он строго произнес: — Я, конечно, мог бы тебя взять, но капризных не люблю.
— Я… я буду хорошо работать, — пробормотала я, чувствуя, что вот-вот хлынут слезы.
Он приказал мне выйти и подождать в коридоре.
Их беседа с Верой продолжалась довольно долго. Потом она наконец появилась, и мы направилась к выходу.
— У тебя есть какой-нибудь парень? — спросила она.
Я покраснела до корней волос, но ответила утвердительно. В тот момент я подумала об одном из студентов отца, о той неуловимой ниточке, что существовала между нами.
— Иди к нему. Хоть воспоминания останутся.
— Он за Стеной.
Лицо Веры вытянулось.
— Долбаный ариец, — мстительно прошипела она. — Не смог тебя взять, теперь из-за этого ты будешь иметь много проблем.
— Почему? — не поняла я.
Она остановилась посреди тротуара:
— А ты не понимаешь почему?
— Понимаю, но… — Я испуганно замолчала.
— Ну и какая это, по-твоему, работа? — вызывающе спросила она.
— С мужчинами.
— С мужчинами, с мужчинами, — повторила Вера, передразнивая меня, — но что с мужчинами?
Я молчала.
— Хорошенькие дела… Рассчитывать не на что, — вслух размышляла женщина. — Еще недели две, и ты будешь выжатой тряпкой. Или сейчас, или никогда.
— Сейчас, — ответила я.