Горечь

Вероятно, в эти дни у Бори и возникла серьёзная мысль — на поскрёбки сбережений от лучших времен купить недорогой дом в сельской местности недалеко от Москвы, перестроить его, снабдить элементарными удобствами и поселиться там с Галей и с её подрастающей дочерью, если та захочет. Место Боря подобрал быстро: это была деревушка под названием Вертушино, что находилась под боком у дома творчества «Малеевка». Римма поддержала Борю, сказала, что её близкая подруга по университету работает сейчас в юридическом отделе московского областного совета и, наверняка, сможет помочь с оформлением разных документов, ускорить всё это.

Боря был человеком дела, и года через два у них с Галей появился в этой деревне вполне благоустроенный двухэтажный дом с небольшим участком и со всеми городскими удобствами, которые к тому же довольно часто работали. И тогда в деревеньке временами появлялся невиданный здесь со дня её возникновения автомобиль с толстым шлангом и с народной кличкой «дерьмовоз»…

Ох, но как ни лукавлю, стараясь отдалить момент признания в своём грехе, а он состоялся… совершился! И произошло всё естественно, как бы само собой. Как? Очень просто.

Когда мы с Лизой вскоре после полуночи ушли от раздражённого Бори и несчастной Вали, его жены, и с трудом поймали такси, я хотел только одного: поскорее довезти Лизу до её дома, а потом попасть, наконец, к себе, лечь на тахту и начисто забыть о злосчастном вечере, где все присутствующие чувствовали себя одинаково напряжённо, неловко и неуютно. И зачем Боря всё это устроил? Или это затея Вали, ещё питавшей робкую надежду на благополучный исход?

Мы подъезжали с Лизой по Ленинградскому проспекту к станции метро «Аэропорт», когда мой язык вдруг произнес:

— А не хотите, Лиза, заехать ко мне? Кофе выпьем?

Я совсем не был уверен, что у нас дома есть кофе — мы его обычно не пили; скорее всего, во мне просто пробудились смутные воспоминания о том, какие вопросы задают настоящие мужчины из заграничных романов и кинофильмов настоящим женщинам перед тем, как попрощаться с ними. И те нерешительно отвечают, пожалуй.

Лиза была настоящей женщиной.

— Пожалуй, — сказала она и добавила: — Спасибо, Юра. Кофе хорошо сейчас. Я от Бори звонила Шуре, он задерживается у своего школьного друга, будет там ночевать.

Её сына я ещё не видел, но уже знал, что он отчаянный «битломан» и книгочей, очень любит стихи, сам их сочиняет, и что его привечает Корней Иванович Чуковский и просит иногда, когда глаза устанут, почитать ему вслух что-нибудь. Я знал, что несколько лет назад у мальчика было осложнение на почки, но, к счастью, прошло бесследно. А про Лизу я знал — от неё же, что с отцом Шуры она рассталась довольно давно, но они сохранили прекрасные отношения, и что новая его жена славный человек и с любовью относится к Шуре…

Итак, мы с Лизой тихонько поднялись на шестой этаж и… Впрочем, нет, потерпите ещё немного. Должен, во-первых, объяснить, почему «тихонько». Да потому, что в те годы у нас ещё были в каждом подъезде, по-французски говоря, консьержки, и не хотелось, чтобы эти милые пожилые женщины видели, что жилец тридцать четвертой квартиры появляется в два часа ночи с незнакомой дамой. Слава Богу, Наталья Сергеевна крепко спала — устала за день. Не могу забыть, кстати, что именно она чуть ли не в первые дни после ареста Юлия Даниэля как-то сказала мне, понизив голос и немного волнуясь, что не хочет скрывать: к ней сюда повадился один — всё ходит и расспрашивает обо мне… Говорит из милиции. Только она их… этих… за версту узнать может… Наталья Сергеевна не только к нам с Риммой хорошо относилась, но и к нашему Капу: гуляла с ним, когда просили, и в квартиру изредка заходила (ключи мы ей оставляли), если он, пребывая один, начинал завывать — скучая по хозяевам или отзываясь на сирены пожарных и санитарных машин.

А теперь… Нет, всё-таки подожду ещё немного с саморазоблачениями, чтобы закончить рассказ про некоего Шуру, который стал получать письма от Робина Гуда. (Уважая родные падежи, на этот раз ставлю его имя в родительном, но в дальнейшем не буду.)

(Продолжение пересказа истории, услышанной от Лизы.)

Изучение физиономии Женьки с двойной фамилией, а также Серёгиной и Витиной, хотя было довольно тщательным, но мало чем помогло Шуре определить, кто же из них носит благородное имя Робин Гуд. Не помогли и довольно явные намёки с цитатами из писем. Всё было напрасно. Ребята либо действительно ничего не знали, либо держались с завидной стойкостью и невозмутимостью. И тогда Шура решил, выражаясь словами, близкими к эпохе подлинного Робин Гуда, действовать с более открытым забралом.

— А знаете, — сказал он и помахал небрежно перед носами гостей последним из полученных писем, — ничего у вас получается! Кира Васильевна «пятёрку» бы, наверняка, поставила. Но всё-таки, по-моему, тут не самостоятельное сочинение, а с помощью старших. А за это полагается снизить…

— О чём это он? — спросил Женька. — О, безумец!

Ага, — подумал Шура, — ещё немного — и заговорит тем же языком, что в письме.

— Что у тебя напечатано там? — спросил Витя, кивнув на письмо в Шуриных руках. — Ты про это, что ли?

После Витиного вопроса все уставились на письмо и ждали, что Шура ответит.

«Нет, не они, — думал тем временем Шура. — Не могут же так здорово притворяться? Как заслуженные артисты… Нет, писали определённо не они. Но ведь знать-то знали об этом? Наверное, говорила им Маша?.. Выходит, всё-таки я на Машку думаю. А почему бы нет? Разве она не умеет? Получше других умеет. И без всяких взрослых. Конечно, всё очень просто: приходить ко мне времени не хватает, ну, и потом, стесняется, вот и решила письма писать… А чего? Неплохо сообразила. И написано интересно. Только все эти рассуждения о правде да о доброте, ясно, списала откуда-нибудь. Не сама ведь придумала?»

Мысли мгновенно промелькнули в Шуриной голове, ребята не заметили даже тех долей секунды, которые понадобились для этого мозгу.

— Да, про это, — ответил Шура. — Занятные послания. — Он постарался придать голосу сверхнебрежность и такую же ироничность. — В общем, неплохо написано. Интересно читать. — Его тон постепенно становился всё более доверительным, и этим уже новым тоном он добавил: — Я и не сомневался, что она умеет.

— Кто умеет? — спросил Женька.

— Что умеет? — спросил Серёга.

А у Вити оба вопроса застыли в глазах.

— Ну, тот, кто писал, — ответил Шура.

«Нет, ничего не знают, — твёрдо решил он. — Ну и правильно. А зачем станет она говорить? Очень нужно. Она и своей Ларисе, наверно, ничего не сказала. Вот молодец! Только мы двое будем знать. А уж потом когда-нибудь расскажем… Но прочитать-то ребятам можно? Я ведь не скажу, от кого… И не всё буду читать, конечно… Интересно, откуда она узнала, что мне здОрово тошно тут валяться? Сама сообразила или по подсказке?.. Хотя разве это и так не ясно?..»

— Как там, — произнёс Шура предельно безразличным голосом, — спрашивает обо мне кто-нибудь?

Но теперь уж ребята не выдержали.

— Ты что, совсем «того»?! — закричал Серёга. — Начинаешь одно, а потом неизвестно что… Давай про письма!

— Он, как Юлий Цезарь, — заметил Женька, — одной рукой письма держит, другой — читает, а третьей — с нами беседует.

— Мы тебе уже говорили, — сказал Витя. — Все спрашивают, привет передавали. Как всегда… А что в них? — Он опять кивнул на листки. — Статья какая-нибудь?

— Сам ты статья, — сказал Шура. — Это от Робин Гуда. Неужели непонятно?

И он прочитал им почти всё, что в письмах было; и рассказал почти всё, что сам знал про эти письма: что напечатаны на машинке, и на первом конверте почтовый штемпель смазан, а на остальных нет; что опущены все здесь, в городе, только в другом районе. («Наверно, отца или маму просила опустить где-нибудь около их работы», — так решил Шура); и что все они очень интересные… (И он каждый раз ждёт нового письма и даже от них лучше себя чувствует…) Но это он не сказал, а только подумал.