Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 91



— Я следователь, майор Кондовый, — сказал высокий и впервые посмотрел прямо в глаза Глебу. — Ваш паспорт останется пока у меня, — добавил он, проследив за направлением его взгляда. — Ну, давайте поговорим, гражданин Гархазин. — Следователь взял со стола листы бумаги, положил медленно перед собой, ещё медленней взял ручку, стал не спеша что-то писать. «Протокол» — увидел Глеб типографский шрифт сверху. — …Так, — следователь перестал писать, опять в упор поглядел на Глеба. — Расскажите по порядку о ваших знакомых…

Если бы гражданин Глеб Гархазин хорошо знал Основной Закон своей страны, а также записанные в Гражданском Кодексе слова о том, что в его руках находится политическая власть; что ему предоставлены широкие права и свободы и обеспечивается не только неприкосновенность жилища и тайна переписки, но и неприкосновенность личности; и что все эти волшебные права гарантируются, — если бы он знал на зубок всё это, то, возможно, вместо того, чтобы подавлять в себе сейчас внутреннюю дрожь и беспомощно искать какого-то чудо-выхода, спокойно, с достоинством посмотрел бы на своего собеседника и произнёс: «Отказываюсь отвечать на данный и все прочие вопросы по следующим мотивам: во-первых, мне не разъяснено существо дела, не представлены ни факты, ни обвиняемые, и я не понимаю состава преступления. Во-вторых…»

Впрочем, «во-вторых» он изложил бы позднее, после того, как получит нужное разъяснение.

Но, увы, Глеб Гархазин недостаточно хорошо знал Основной Закон своей страны и потому не сказал всего этого, а сидел и молчал. Конечно, он с самого начала догадывался, хотя всячески гнал от себя догадку, зачем его вызвали и о чём хотят расспросить. Вернее, о ком. Конечно, о Марке Сиданском.

-...О каких знакомых? — спросил Глеб после молчания.

— У вас совсем нет знакомых? — резко сказал следователь и пододвинул к себе паспорт Глеба.

— Есть, — поспешно сказал Глеб.

— Вот и рассказывайте. Как их фамилии? Чем занимаются?

— Ну… — Глеб сделал перед самим собой вид, что добросовестно вспоминает. Потом перечислил нескольких.

— Хорошо, — прервал следователь. — Расскажите об этом.

Он остановился на Марке. Как Глеб и предполагал.

— Что рассказать?

Вместо ответа следователь пристально посмотрел на Глеба, постучал пальцем по обложке паспорта. Глеб начал говорить.

Он понимал, во всяком случае полагал, что понимает, о чём хочет знать сидящий перед ним человек, и теоретически в какой-то мере готов был к подобному повороту — но не сейчас, не так неожиданно, не прямо из ванной — и сюда. А уж Марк — тот тем более: последние месяцы ходил сам не свой, явно ожидая — вот-вот что-то должно произойти, но не говоря вслух об этом. Глеб помнил, как временами на Марка нападал какой-то ступор, и тогда он застывал и неподвижным взглядом смотрел куда-то вбок, не слыша, что происходит кругом, или начинал вдруг просить прощения — за то, что ввергнул друзей в неприятности, которые ещё впереди, предлагая, пока не поздно, прекратить с ним общаться. Глеб и думать, конечно, не мог о таком, и другие тоже — из тех немногих, с кем Марк поделился своим секретом.

…Только бы не сказать этому Кондовому самого главного, — билось в голове у Глеба. А что оно, главное — он толком не знал. Вероятно то, что могло пойти во вред Марку, и самому Глебу, и другим, из-за чего их могли в чём-то обвинить, уличить, изобличить, а также наказать — выгнать, лишить… посадить… То есть, вообще-то, самое главное — это их мысли, чувства, их отношение ко многим вещам… Но об этом он говорить не собирался, да никто его и не спрашивал, а спросят — найдёт, что ответить, не первый раз замужем… Но вот подробности всякие, мелочи — кто, где, когда, что — как бы в них не запутаться, не сказать лишнего. А что лишнее и что нет, и о чём вообще говорить?..

Он уже говорил. Говорил, что Марк Сиданский его старый друг, по институту ещё, тоже педагог, очень знающий, прекрасно читает лекции — русская литература девятнадцатого века, студенты его страшно любят. А ещё он пишет статьи, рецензии, а также стихи, в разных журналах печатается…

— Так вы его описали, прямо хоть завтра орден давай, — сказал следователь. — Так где, говорите, он печатался?

Глеб назвал несколько столичных журналов.

Новый вопрос:

— Он вам стихи свои читал?

— Да, бывало.

— И какое у вас мнение?

— Мнение? Ну, стихи вполне профессиональные, очень эмоциональные, немного рациональные…



— …«анальные, анальные»! — перебил следователь, судя по всему, не улавливая самостоятельного значения этого усечённого слова. — Не о том речь. Какую вы дадите политическую оценку его стихам?

— Политическую? — переспросил опять Глеб. Как на экзамене, когда хочется всячески отдалить не самый приятный момент ответа на неясный тебе дополнительный вопрос, и в то же время не теряя надежды каким-то чудом обхитрить дотошного экзаменатора. — Те, что я читал… Ну, там много о природе, о чувствах. Лирика, в общем.

— Про любовь, значит? И только?

— Нет, не только… Не только, — повторил Глеб. — Там есть и гражданские стихи, критические…

— Вот-вот, — сказал следователь, — критические.

— Да, автор прибегает к таким стилистическим приёмам как юмор, ирония, сатира…

— Сатира… — с нажимом сказал следователь.

Но Глеб уже катил по проторенной дорожке.

— Сатира, юмор, — говорил он. — Один современный французский писатель сказал, что юмор в какой-то степени можно назвать способностью забавно рассуждать о серьёзном и серьёзно о незначительном. Так вот, автор в своих стихах использует первую часть определения: «забавно о серьёзном». Ведь и раньше, и сейчас, как известно, осмеяние недостатков приносило намного больше пользы, чем вреда, и продолжает оставаться действенным оружием искусства и в печатном слове, и на эстраде…

Что я мелю, — подумал он, ожидая, что следователь стукнет кулаком по столу и рявкнет: «Вы мне лекций не читайте, обвиняемый!» Или нет, он ещё не обвиняемый, а кто же — следственный, подследственный?..

Удара кулаком не последовало. Человек, сидящий против Глеба, наоборот — притих и с интересом, словно специально пришёл сюда послушать о природе юмора, смотрел на говорившего.

— …Юмор — одна из важных сторон эстетического воспитания, — продолжал Глеб, — он помогает правильнее воспринимать различные формы и явления в жизни и в искусстве. Ведь смех — и лекарство, и оружие, и мотор, и тормоз… Марк Твен писал в дневнике: «Можно смешить читателя, но это пустое занятие, если в корне произведения не лежит любовь к людям». А задолго до него английский учёный Сиденгам утверждал, что прибытие в город одного паяца значит куда больше для здоровья жителей, чем десятки гружёных лекарствами мулов…

— Точно, — сказал следователь, — сходишь на Райкина… На душе легче… А в Бога он верит?

— Райкин? — удивился Глеб, но увидел пристальные, испытующие глаза и понял, что речь идёт о другом человеке.

— Верующий он? — повторил следователь.

— По-моему, да, — сказал Глеб.

Слово «по-моему» было совершенно излишним, но он не мог от него отказаться: казалось, оно смягчает смысл.

— Как же так? Сам учит молодёжь, а сам в церковь ходит. Чему же научит?

— Да ведь он литературу прошлого века читает, а писатели тогда тоже в Бога верили. Он как бы в их образ входит, понимаете? Как хороший актёр… — Глеб чувствовал, что зарывается, но уже не мог остановиться.

-...Вы знали, что он печатает свои стихи и прочее за границей? — услышал он новый вопрос.

— Что?..

В этом рассказе каждый из главных персонажей — Глеб Гархазин и Марк Сиданский — несут в себе черты характера и частицы биографии сразу двух человек… Только совсем не так, как у Роберта Стивенсона в известной повести о докторе Джексоне и мистере Хайде, герой которой становился то тем (то есть воплощением Добра), то другим (то есть воплощением Зла). Я просто объединил своего друга Юлия Даниэля, названного мною Марком, с его близким другом и товарищем по случившемуся несчастью, тоже педагогом и литератором, Андреем Синявским, а так называемого Глеба — с моим хорошим знакомым и тоже коллегой по профессии, Яном Гарбузенко. И сделал это отнюдь не из лени и не ради экономии писчей бумаги (которую в те далёкие годы не так легко было достать), но лишь оттого, что каждая из этих пар волею не зависящих от них сил оказалась связана внутри себя цепью сходных обстоятельств: одна — в роли обвиняемых, другая — в роли свидетелей. И в дальнейшем они станут временно фигурировать на этих страницах как бы в одном лице: Марк совместно с Андреем, а Глеб совместно с Яном.