Страница 77 из 81
Не без усилий, Федора отцепили от уха, он был сильно пьян и вскоре ушел, обиженный на всех.
— Между прочим, — сказал Артур, когда за Федором захлопнулась дверь, — знаешь ли ты, Женечка, кто оказал тебе честь повисеть на твоем ухе? Зять товарища Сталина!
Наступила относительная тишина, и, воспользовавшись ею, Артур рассказал, что, действительно, еще совсем недавно Федор проживал совместно с дочерью Сталина в качестве ее мужа. Во всяком случае, гражданского.
— А вождь, выходит, был его гражданским тестем, — уточнил Эльхан.
— Наверное, уже посмертно, — предположил Алик. — Иначе Федора не было бы сегодня с нами, и ухо Женечки осталось в целости и сохранности.
Однако нас больше интересовали матримониальные подробности, и Артур поведал все, что знал, а знал он очень мало: что женился Федор недавно, что оба они историки, характер у нее сложный, даже истеричный, а какой у него характер, Женечке известно лучше всех… В общем, сейчас она опять на выданье. Если кто хочет попытаться…
Никто желания не выразил.
Явление Федора народу подтолкнуло меня к некоторым размышлениям о детях всех этих «цековских» небожителей. Когда еще я заканчивал школу, что была напротив Московского зоопарка, у нас отобрали два верхних этажа и устроили там спецшколу с авиационным уклоном, где учился один из сыновей Сталина (не тот, которому он потом дал погибнуть в немецком плену). Сына привозили на длинной черной машине, и в школьном вестибюле полдня толклись какие-то мужчины в одинаковых костюмах. Мы тогда немного посудачили обо всем этом и вскоре забыли и думать: это было из другой жизни. Какая-то ненаучная фантастика — даже неинтересно.
Теперь у меня немного проснулся интерес: как они живут, едят, эти бывшие дети? Куда ходят, ездят? Что знают и думают о том, что происходило и происходит?.. Конечно, возможности у них по сравнению с нами огромные. Но и ограничения, наверное, тоже будь здоров! А собственно, какие возможности? Купить все, что душа пожелает? У них и так все это уже есть — любые шмотки, автомобили, мотоциклы, велосипеды, отдельные комнаты, красивые авторучки и даже, если захотят, полное собрание Достоевского, еще недавно запрещенного. А чего еще?.. Что-то я рассуждаю почти как мальчонка во дворе… Но как еще рассуждать, если не знаешь сути, а находишься только в тумане предположений? Наверное, прав был этот специалист по висению на чужих ушах — не мешает поглубже знать, о чем рассуждаешь. Но, с другой стороны, как можно хорошо знать то, что от тебя скрывают за семью замками, под завесой постоянной лжи и обмана?.. Говорю, конечно, не о количестве велосипедов и авторучек, или даже собраний сочинений, а об истинном облике этих людей, о взглядах и суждениях по поводу того, что делали и делают они, их папаши, деды… Ишь чего захотел! Это я себя укоряю. Небось, и счастливчик Федор, кто повалялся в одной постели с бывшей «наследницей престола», тоже мало что узнал об их жизни, а главное, о том, что они, по-настоящему, думают о себе и своих близких, без скидок на родство и былую детскую привязанность… Да и возможно ли это? Возможно ли вообще отстраненное, беспристрастное мнение, и тем более о близких, о себе?..
Хотя именно о детях английский лорд Честерфилд, большой дока в педагогике и автор знаменитых пару веков назад «Писем к сыну», сказал: «Они и придворные ошибаются гораздо реже, чем их родители и короли». И если вернуться к моему в достаточной степени размытому вопросу, то, все-таки, хотелось бы представить своим склонным к инфантилизму умом: вот умер Сталин… вот шлепнули оказавшегося вдруг шпионом Берию… сместили Молотова, Кагановича, еще кого-то… (Удержался Микоян…) А как их дети, внуки? Любимые племянники, наконец? Как у них с работой? С зарплатой? С жилищными условиями? Что они пишут в личных анкетах? «Сын тирана»? «Дочь убийцы»? «Внук английского шпиона»?.. (И снова — «сын палача», если иметь в виду, к примеру, следователя Рюмина, на которого повесили всех собак за пытки и расстрелы и казнили самого.)
Так что же, в конце концов, думают все они о своих родителях и прародителях? Осуждают безоговорочно, считают заслуживающими снисхождения или целиком оправдывают? (Опираясь при этом на мнение немалой части нашего народа.) А быть может, вообще, требовать от них всего этого не менее жестоко, чем то, что их близкие проделывали с другими людьми?..
* * *
Близится окончание четвертой части повествования, и спешу покаяться: грешен — бываю подчас многоречив и склонен к повторению уже сказанного раньше. Однако прошу позволить мне произнести очень короткую защитную речь.
Говоря откровенно, я начал замечать, что забываю порою, писал ли я — о том или об этом — раньше, и мне требуется перечитать написанное, чтобы вспомнить тот или иной эпизод, чьи-то черты лица или характера, фамилию.
Нечто похожее, заботливо подумал я, может ведь произойти и с читателем, разве нет? И вот, дабы не чинить ему (и себе) лишнего неудобства, я решил время от времени прибегать к повторам, напоминаниям.
Что же касается многословия… Ох, ведь так хочется подробней и обстоятельней рассказать о многом в нашей с вами жизни — в том числе и про то, о чем иные вообще не знали, не могли знать, или успели позабыть. Хочешь не хочешь, а рассказ о чуть ли не вековом отрезке существования — своего и своей страны — вряд ли может быть лаконичен.
4
Чуть не забыл рассказать о своей первой, и последней, настоящей охоте, на которую меня потащил Алик незадолго до дня рождения Артура.
Но что же она такое — охота? Знающие люди говорили и говорят, что это добрая воля и слепая страсть, стремление и необходимость, проверка себя на выносливость и смелость, хитроумие и, одновременно, жестокая травля; промысел и забава… А в общем, как ни крути — убийство.
А с другой стороны — не так, так эдак — на скотобойнях, у себя во дворах, на горных полянах перед разожженным очагом — все равно, убиваем животных, только уже не случайно попавших на мушку, на крючок, в капкан, в силки, под охотничий нож, а живущих с нами рядом, носящих порою ласковые людские клички; убиваем тех, кого еще недавно гладили, хлопали по холке, доили, кормили из рук…
Примерно так я говорил себе и Римме после того, как Алик предложил мне отправиться на охоту с ним и с его знакомым — бывалым охотником и попробовать там себя и, главное, нашего Капа — как тот будет работать. Только, разумеется, ко всему этому нужно соответственно подготовиться — и Алик долго перечислял, что следует сделать.
Римма потом уверяла, что один день моей охоты обошелся нам в ее месячный заработок юрисконсульта крупного московского Холодильника. И это была чистая правда, потому что к этому знаменательному дню были куплены резиновые сапоги, синяя ватная куртка, три пары шерстяных носков (тут Римма размахнулась), рюкзак, фонарь, охотничий нож. И еды немереное количество. А уж если подсчитать, сколько времени ушло на покупки и время перемножить на труд, а труд — на деньги, как делал, кажется, Карл Маркс, то и двухмесячной зарплаты не хватит. Хорошо еще ружье не пришлось приобретать: от этой беды меня избавил Алик, уступив свою старую тулку-однокурковку. Правда, сначала я полез в бутылку и сказал, что одного курка мне маловато, но потом примирился и даже поблагодарил.
Когда в субботу мы ехали по Ленинградскому шоссе в сторону Клина, мой «Эдик», ощетинившийся ружейными стволами, напоминал не слишком еще давний плакат «Враг не пройдет!..». Разговоры в машине были все больше об охоте, о собаках.
— Как вам наш Кап, Валерьян Матвеич? — спрашивал я у молчаливого бывалого охотника. (Я еще стеснялся, сберегая чувства Алика, говорить о Капе «мой».)
И Валерьян Матвеич отвечал:
— А чего? Неплохая собака. Молод еще, но это, как говорится, проходит с годами. И, видать, смышленая. Они, вообще, умницы те еще, собаки да кошки… Вот, расскажу я вам… Была у меня полукровка, Альмой звали. По птице работала — пальчики оближешь! И кот у меня был. Ну, Васька и Васька. А может, Барсик, не упомню уже… Только однажды поджидали мы гостей. Жена, как полагается, пирожков напекла, с капустой, с мясом, и поставила все это удовольствие на комод. Пока еще гости придут… И что же вы думаете? Захожу в комнату, гляжу: кот на комоде сидит, подлец, возле блюда с пирожками, а внизу Альма. И кот пирожки ей с блюда лапой — р-раз, и сбрасывает, р-раз, и сбрасывает!.. Ну, умора!